Александр Ширвиндт: «Нынешние звезды сгорают за секунду»

«Новые Известия»

В последние несколько месяцев Александр ШИРВИНДТ – актер, режиссер и худрук Театра сатиры – постоянно пропадает на работе. В субботу в его театре состоится премьера спектакля «Свобода за любовь». Вдохновила Ширвиндта на этот проект комедия Плата, сочиненная в III веке до нашей эры. Постановкой Александр Анатольевич живет как минимум последние несколько месяцев. Поинтересовавшись ходом подготовки, «Новые Известия» в преддверии Нового года все-таки попытались отвлечь одного из самых любимых артистов России от бесконечного творческого процесса.

– Александр Анатольевич, когда вы понимаете, что спектакль готов?

– Это становится ясно примерно через месяц после премьеры. Он освобождается от всяких недочетов и технических неполадок, и актеры начинают играть свободно. Некоторые актеры безумно боятся премьеры.

– Кто, например?

– Например, покойный Анатолий Дмитриевич Папанов. Он безумно боялся премьер. В день премьеры он был в панике, умолял сделать так, чтобы критики не приходили или ничего не писали. Но ведь все знают, что на премьерный спектакль приходит, как правило, вся театральная общественность и «критическая мысль». И пока все в спектакле только улаживается, становится на свои места, критики уже привешивают ему какой-то ярлык. Папанов считал, что в первые три премьерных дня происходят главные катастрофы. Так бывало часто. Апофеоз всех этих страхов случился, когда мы играли в Ленинграде премьеру «Ревизора» (мы повезли его туда сразу после московского спектакля, и сыграли спектакль в огромном дворце имени Горького). Помните, с чего начинается «Ревизор»?

– С реплики Городничего: «Я пригласил вас, господа, чтобы сообщить вам пренеприятное известие: к нам едет ревизор».

– Папанов в этом спектакле играл Городничего. В самом начале вышли чиновники, расселись. Выходит Папанов и говорит: «Господа, я должен сообщить вам пренеприятное известие: к нам едет Хлестаков». Все, можно было дальше спектакль не играть. Так что есть актеры, для которых премьера – это жуть.

– Почему вы выбрали именно пьесу «Свободу за любовь»?

– Я ее не выбирал. Актеры принесли в театр пьесу, но режиссер, приглашенный ее поставить, отказался от работы после первой репетиции. Пришлось репетировать мне. А пьесу потом досочиняли все вместе, совместными усилиями.

– Ну вот, я думал, что вы долго икали пьесу, нашли ее, поставили… А вы, как обычно, спасали всех с тонущего корабля?

– Ну, затонуть он еще не успел, работа была практически на нулевом цикле. Вот «Женщину без границ» пришлось подхватить за месяц до премьеры, не хватило времени на то, чтобы все исправить. В театре такое случается. Хотелось бы, чтобы случалось реже.

– Вы смотрите телевизор в свободное от репетиций время?

– Смотрю, конечно. В основном спортивные программы. Очень люблю смотреть снукер (одна из разновидностей бильярда. – «НИ»), баскетбольные соревнования. Я обожаю эту игру, всю юность играл в баскетбол... Смотрю соревнования по бильярду и футбольные матчи, при этом иногда плача над судьбой российского футбола.

– Как вы считаете, российская команда сможет когда-нибудь сыграть в финальном матче чемпионата мира?

– Стараюсь об этом не думать, но тем не менее футбол смотрю.

– А в бильярд вы тоже играли?

– В бильярд я иногда и сейчас играю, только нужно, чтобы была практика.

– Я где-то читал, что вы были одним из лучших непрофессиональных бильярдистов в Москве.

– Это не так. Я играл прилично, но лучшим меня не считали. Из непрофессионалов нашего круга гениально играл Гриша Горин. Как сказали бы тогда, парково.

– Что это значит?

– В те времена, когда я был молодым и задорным, в нашей стране не было секса и азартных игр. Поэтому бильярд был подпольной игрой. В Парке культуры и отдыха имени Горького была огромная бильярдная, одна единственная на Москву, и иногда в бильярд играли в домах интеллигенции. В бильярдной в парке играли профессионалы. Там, например, был Ашот, который играл со всеми одной рукой, чтобы как-то сравнять шансы. Когда он играл двумя руками, сравняться с ним было невозможно. Эта бильярдная считалась злачным местом, клоакой. В ней играли на деньги. Хотя по сравнению с нынешними временами это был просто детский сад. Но мы этого не знали. Гриша Горин был бильярдист парковый: он играл там на равных с парковыми игроками. Сейчас в нашей среде первый бильярдист – Боря Хмельницкий, он играет профессионально. Потом Говорухин и так далее. А я еще ниже.

– В то время была всего одна бильярдная на Москву?

– Ну, да, что вы удивляетесь? И тотализатор был всего один. На Московском ипподроме. Полузапрещенный, единственный в СССР. Он назывался «Рысистые испытания», но на самом деле все понимали, что это такое. Его никак не могли закрыть, потому что его курировал сам Буденный. Благодаря ему ипподром с тотализатором уцелел в самые ханжеские советские времена.

– Вот вы говорите, что у вас нет времени практиковаться в игре на бильярде. Но ведь можно поставить в театре бильярдный стол.

– Можно. А к нему можно добавить еще рулетку, фитнес-клуб и где-нибудь в гримерных устроить несколько небольших публичных домов. Тогда сбудется мечта тех людей, которые к этому так стремятся.

– Спектакли вам ставить не очень нравится, в бильярде вы не первый игрок. А в чем вы достигли подлинного мастерства?

– В чистке карбюраторов падающего потока. Они стояли на советских машинах «Волга» и «Победа». Сейчас современные машины работают без карбюраторов. Но в то время меня считали мастером. И все из нашего клана приезжали ко мне. Я с наслаждением разбирал карбюратор, чистил его, и машина заводилась.

– Вы давно ездите на машине?

– У меня права с 1954 года. Когда об этом узнают парни из автосервиса, они начинают относиться ко мне с уважением.

– В то время было трудно сдать на права?

– Труднее, чем сейчас. Тогда права невозможно было купить. Не продавались. Это сейчас в подземном переходе можно приобрести все, что угодно: права, свидетельство лауреата Ленинской премии, Нобелевского лауреата и так далее. Тогда очень трудно было пройти медкомиссию, потому что на всю Москву было всего две поликлиники и больница, которые имели право выдать справку о том, что тебе можно ездить на машине и сдавать на права. Сейчас это можно сделать везде.

– Пришлось стоять в очереди?

– Я брал справку зимой, где-то в Южном порту. Помню, на снегу у этой больницы горели костры и рядом с ними стояли все, кому нужна была справка: начинающие водители вроде меня, люди, лишенные прав, водители, которые их потеряли. Они стояли там всю ночь. И чтобы в очередь не проник никто посторонний, записывали номер на руке и несколько раз в день приходили отмечаться.

– И вы через это прошли?

– Меня по блату провела на комиссию медицинская сестричка. Ей почему-то не хотелось, чтобы я стоял трое суток на снегу. Но поскольку у двери стояла общественная комиссия, она провела меня через котельную за десять минут до начала осмотра и провела в кабинет окулиста. А у меня проблема с глазами: близко расположены какие-то сосуды, и в мороз я всегда начинаю плакать. Меня посадили на стул перед огромной замученной бабой – окулистом. Она стоит у таблицы и показывает мне указкой на буквы. Я ничего не вижу, слезы текут, и я говорю что-то невпопад, а рядом стоит и переживает сестричка, которая меня провела. Окулист движется по таблице, показывая буквы все больше и больше, а я все время говорю что-то не то. Наконец, она дошла до самой большой буквы, я ее тоже неправильно назвал. И тогда она тихо, чтобы я не услышал, говорит медсестричке: «Да он же слепой!»

– Но справку все-таки дали? И вы увидели, наконец, все буквы?

– Или буквы увидел, или еще что-то произошло, не помню. Но справку все-таки дали.

– А откуда вы знаете, что все в переходах продается? Вы ходите по улицам?

– Только, чтобы дойти от дома до машины, от машины до театра и обратно. Этого достаточно.

– А в метро ездите?

– В метро я езжу в Петербурге. От дворца имени Горького, где мы играем, до гостиницы «Октябрьской» прямая ветка: входишь в метро возле нее и выходишь прямо под дворцом. А на машине ехать очень долго. А больше никогда.

– Узнают ли вас на улице, в магазинах?

– Я редко туда захожу. Обычно узнают через магазин: в одном узнают, в другом – нет. Когда часто мелькаю по телевизору, узнают чаще. Как-то смотрит на меня какой-то пьяный и говорит: «Что-то у тебя знакомая рожа».

– А во время гастролей в Америке? Ваш друг Михаил Михайлович Державин говорил, что его узнавали и даже что-то дарили.

– Узнают в основном эмигранты. Чтобы там узнавали в магазинах, нужно идти в эмигрантский квартал. Там Михаила Михайловича узнавали и даже бесплатно угощали пирожками. На Уолл-стрит вряд ли кто-то нас узнает.

– Почему вы не снимаетесь в кино, в сериалах?

– Мне часто приносят сценарии, но окунаться в этот поток мыла как-то не хочется… С голоду я не помираю, значит, для того, чтобы я захотел сняться, должен быть хороший сценарий. А мне постоянно присылают бесконечные многосерийные бодяги или рекламные ролики и постоянно звонят. И называют такие суммы, что я зажмуриваюсь, но пока держусь. Обычно мне говорят: «Ну чего вы стесняетесь? Во всем мире в рекламе снимаются макрозвезды».

– Действительно, чего вы стесняетесь?

– Во всем мире совершенно другая система. Если, например, Роберт де Ниро снимается в рекламе, условно говоря, пепси, он получает за это такие бешенные деньги, что можно нигде кроме этой пепси не сниматься. И снимают его не с голым задом. А он сидит, к примеру, со стаканом на своей вилле у камина и говорит: «Да, пепси неплохой напиток». И все. Но иногда мне предлагают за рекламу такие суммы, что на секунду задумываешься: «Интересно, откуда они их берут?» Поэтому мне очень трудно справиться с артистами, когда они хотят сниматься в рекламе и сериалах.

– Почему вы берете в театр только выпускников училища имени Щукина? Вы их принимаете по блату, потому что там сами преподаете, или потому, что они лучше обучены?

– Я считаю, что училище имени Щукина и школа-студия МХАТ – лучшие высшие театральные учебные заведения мира. Я бывал в разных учебных заведениях во Франции, в Америке, Израиле, Дании и Швеции и везде видел, как там учат на артистов. Лучше, чем у нас, не учат нигде. К сожалению, сейчас появилась тенденция, что образование актеру получать не надо. Студенты иногда осторожно меня спрашивают: «Зачем мы учимся?» И я их понимаю: по телевизору показывают то «Минуту славы», то «Фабрику звезд» – все работают по одному и тому же принципу. Молодых людей засовывают на месяц в какое-то гетто, и они оттуда выходят как бы звездами: умеют петь, танцевать, читать стихи и разговаривать. А моим несчастным студентам для того же самого приходится четыре с половиной года мучиться.

– Что вы говорите студентам?

– Мне нечего ответить, потому что это только отражение всеобщего дилетантского самодеятельного разврата, который заполонил все сферы искусства. Он прогрессирует, и идея о высшем театральном образовании постепенно выхолащивается. Молодежь не может понять: зачем им терять пять самых ярких лет, когда за месяц можно стать звездой. Хотя все эти звезды, на мой взгляд, – микрометеориты, сгорающие за секунду.

СПРАВКА

Актер и режиссер Александр ШИРВИНДТ родился 19 июля 1934 года в Москве. Сразу после школы в 1952 году поступил в Театральное училище имени Щукина. В 1956 году окончил его с отличием и был принят в Театр-студию киноактера. Затем играл в «Ленкоме», в Театре на Малой Бронной. С 1970 года – актер Театра сатиры. В 2000 году стал его художественным руководителем. В кино снимается с 1957 года («Она вас любит»). Всенародную славу ему принесли роли в фильмах «Приходите завтра» (1963), «Ирония судьбы, или С легким паром!» (1975), «Небесные ласточки» (1976), «Трое в лодке, не считая собаки» (1979), «Принцесса цирка» (1982), «Миллион в брачной корзине» (1986), «Роковые яйца» (1995). Всего снялся более чем в сорока фильмах. Много работал на телевидении, где, в частности, с Михаилом Державиным был участником популярного многие годы юмористического дуэта. Был автором и режиссером у Тарапуньки и Штепселя, придумал дуэт «Вероника Маврикиевна и Авдотья Никитична». Народный артист России (1989).

21.12.2007 11-41