Валентин Гафт: "Любить можно бес-ко-неч-но!"

Elite Club

Оказывается даже устоявшаяся репутация бывает поверхностна и несправедлива. Как скажем, у Валентина Гафта, которого в кулуарах считают человеком суровым и колючим. Возможно, эту "тень" на артиста бросили его многочисленные экранные герои, среди которых немало злодеев. А может, его едкие эпиграммы сгустили краски, но - образ сложился. Валентин Иосифович всегда избегал контактов с общественностью в лице журналистов, а с тех пор, как в прошлом году трагически ушла из жизни его единственная дочь, тем более.
То, что Гафт, бесспорно, мощный актер, известно всем, кто видел его на сцене. Что касается ролей в кино, то, за немногим исключением, Валентин Иосифович относится к ним весьма критически. И тут с ним можно поспорить. Зритель прекрасно знает и любит его по картинам "Здравствуйте, я ваша тетя", "Гараж", "Чародеи", "О бедном гусаре замолвите слово", "Небеса обетованные". Просто его хлесткое мнение, звучащее порой как не подлежащий обжалованию приговор, - это требовательность не строгого критика, а чистого идеалиста.
К сожалению, сейчас последний тип в природе почти не встречается, поэтому большинство Гафта не понимает и не слышит. А зря...

– Валентин Иосифович, интересно, верит ли человек с таким скептическим складом ума, как у вас, в счастливый случай?

– У меня по линии театра всем руководил случай, а по линии кино никакого счастья не было. Там все получалось как-то посредственно. Но на кино я никогда особо и не рассчитывал. Мне в последнее время предлагают мало ролей, забыл уже, когда в последний раз читал сценарий. Ну, может, это и к лучшему: у меня и без того много "плевков в вечность" в виде плохих картин и ролей. Я вообще в кино не очень умею сниматься. "На всю оставшуюся жизнь", "Таня", рязановские картины - вот и все приличные работы. А в театре у меня имелись какие-то мечты, и там больше получилось. Наверное, как себя настроишь, так и будет.

– О происхождении вашей фамилии даже рассказ написан. А вы сами для себя уже выяснили, откуда "взялся" Гафт?

– Версии до сих пор появляются. Ко мне с этим вопросом подходили даже в одном музее в Тель-Авиве. Спросили: "Хотите узнать о своей фамилии?" Искали-искали в компьютере - ничего внятного. Ответ какой-то странный и неточный. Но недавно я познакомился с историком-археологом, который выяснил, чем занимались мои предки. Они были выходцами из Германии, поселившимися потом на Украине. И действительно мой прадед арендовал землю под Полтавой, занимался сахарным делом. Я слышал об этом от родителей. Но в прежние времена о том, что твои предки - капиталисты, страшно было даже заикнуться. И я историей своей семьи особо не интересовался. Все, что с тем временем связано, отрезалось, забывалось, оставалось в той эпохе. Мы, мол, советские люди, у нас все по-другому, а пережитки и элементы красивой жизни к нам никакого отношения не имеют.

– И тем не менее такой "элемент" оказался не единственным в вашей судьбе. Был в свое время и богемный мир, и манекенщицы...

– Да, в1959 году я начал ухаживать за манекенщицей, которая впоследствии стала моей женой. Она работала в Московском Доме моделей и считалась просто супер, одной из лучших манекенщиц вообще. Тогда показы устраивались вроде концерта, их смешивали с разными номерами, девушки одежду демонстрировали, потом кто-то выступал. Такие вечера в Доме работников искусств, в Доме журналиста были очень престижными. Представляете, они уже в 60-е годы участвовали в выставках, выезжали за границу, а мы даже представить себе не могли, что это такое.

– А на зарубежных фестивалях вы бывали?

– Один раз в жизни. Наших фестивалей я вообще не признаю. У меня просто голова болит от массовых скоплений. Мне фестиваль напоминает такую халявную гульбу. Все говорят: "Ой, отдохнем". Ну отдыхайте, только чтобы вас столько людей не видело. А это же все публично! Когда ты действительно сделал новую работу, за которую не стыдно, и приехал, чтобы увидеть реакцию на нее, - тогда я понимаю, ты выходишь на сцену заслуженно, получаешь какой-то приз, награду. Не надо только это опошлять. А у нас все церемонии превращаются в нечто очень легкомысленное. Хотя дело ведь не в том, что ты держишь в руках. Этот праздник тоже является в какой-то степени частью того, ради чего ты работаешь, и к нему надо относиться с любовью, как к трогательному и важному моменту. А когда ведущий говорит: "На, держи. Что устал держать? Ну пошел, давайте похлопаем ему. Смотри, расплакался чего-то", - то мне жалко людей, которые вышли на сцену, а с ними так обращаются. Мне больше нравится, как вручают американский "Оскар". Они не боятся быть детьми. А у нас это иногда делается грубовато или пошло. Я не боюсь, чтобы на таких вечерах говорили высоким слогом. И те, кто смотрит церемонию из зала или по телевизору, тоже могли быпорадоваться, разделить счастье других людей.

– А какие премии и призы особенно ценны для вас?

– Они все для меня ценны. Я получал "Овена", Пушкинскую Царскосельскую премию, высшую премию имени Смоктуновского, премию "Чайка" и "Кумир" за роль в "Вечном муже", призы на театральных фестивалях за лучшую мужскую роль. Это очень приятно.

– Вы недавно сыграли на сцене театра имени Моссовета вместе со своей женой Ольгой Остроумовой, хотя до этого упорно отказывались от подобных предложений. Почему?

– Боялся. Когда артисты репетируют, они не щадят друг друга, и проявляются вещи, которые просто не видны в обычной жизни. Поэтому довольно-таки опасно со своим родным человеком играть. В работе бывают скандалы, ссоры, неудобства. В жизни их можно терпеть, а на сцене нет. В процессе репетиций все может обнаружиться. Я понимаю, что жизнь есть жизнь, но театр - это другая жизнь и там свои законы. Это такая же дорогая вещь, как и родной человек. Должен сказать, что к своей жене, Оле Остроумовой, я отношусь на сцене, как к изумительной артистке. Она придумывает какие-то невероятные вещи, которые мне очень нравятся. Если б она была посредственностью, больше женой, чем актрисой, я бы может и не помышлял о совместном выходе на сцену. Но поскольку она артистка грандиозная, то мы согласились сыграть вместе, и у Оли это получилось замечательно. Есть и другие предложения, но на них нет ни сил, ни времени.

– Может, это и хорошо, что дом остается местом для жизни, а не для репетиций?

– У нас дом очень хороший. Я могу там оставаться самим собой, мне не надо притворяться. Крайне важно иметь такой дом, в котором бы тебя не разрушали противоречия. То есть они есть в самом лучшем доме, иначе можно погибнуть оттого, что будет слишком хорошо, идеально. Обязательно должно быть что-то, что мне надо преодолевать, может, терпеть во имя чего-то еще. Иначе и быть не может, ни у кого такого нет.

– На терпеливого человека вы не очень похожи...

– Да, я нетерпеливый, хотя с чем-то могу смириться, если не до такой степени "жмет ботинок".

– К женщинам вы более снисходительны?

– Нет. Такого "более" не существует, у меня все одинаково. Женщины тоже могут быть невыносимы. Помню, когда-то так поругался с Олей Яковлевой, что хотел ее убить на сцене. Правда. Я как раз играл Отелло, а она Дездемону. Оля актриса, конечно, замечательная, этого отнять нельзя. Я же в "Ленкоме" с ней играл "Обольстителя Колобашкина" Эдварда Радзинского. Этот спектакль сняли, только маленькая фотография от него осталась. Но в тот раз она страшно командовала на сцене, разговаривала просто жутко, и довела меня до такого состояния, что я думал задушу ее. Но, слава Богу, не задушил. После этого мы расстались. Я тогда уже играл в театре "Современник", на Малую Бронную пришел, потому что меня Эфрос пригласил в этот спектакль. Можете себе представить, за четырнадцать дней я приготовил роль, выучил текст Отелло. А когда это произошло, вышел из театра и забыл всю роль в ту же секунду.

03.09.2004 10-57