Знаменитый портной Алик Зингер приоткрывает шторы элитных примерочных

Дмитрий Мельман Московский Комсомолец

В переводе с немецкого “Зингер” означает “певец”. Но “Зингер” еще и всемирно известная фирма швейных машинок.
Он выбрал второе. Чтобы обслуживать первых. В костюмах элитного портного Алика Зингера щеголяли едва ли не все звезды советской эстрады и кино 70-х. А когда Алик эмигрировал из Советского Союза, его клиентами стали знаменитые: Симона Синьоре, Катрин Денев, Вупи Голдберг и Даниэлла Стил.
Но дело даже не в говорящей фамилии. Дело в династии. Отец Алика обшивал первых лиц государства 50—60-х. Микоян, Ворошилов, Хрущев, Фурцева... Почти все сталинское и хрущевское Политбюро пользовалось услугами Рубина Зингера.
Но и это еще не все. Теперь Рубин Зингер работает с самым известным американским модельером Оскаром да ла Рента. Но это уже сын Алика. Запутались? О хитросплетениях знаменитой династии элитных портных и об их звездных клиентах рассказывает ныне американский гражданин Алик Зингер.
“Чай” от Ворошилова и охранники Хрущева

— Рубин Зингер — личность легендарная, — с легким американским акцентом начинает свой рассказ Алик. — В 50—60-е годы в Союзе он, однозначно, был портным номер один. Известен буквально всем: весь Вахтанговский театр, весь МХАТ обшивал. Плюс почти все сталинское и хрущевское Политбюро: Ворошилов, Микоян, Молотов, Фурцева... А история у отца вообще из разряда фантастических. Он родился в Польше, уже к концу 30-х владел собственной фабрикой. Имя Рубина Зингера знало пол-Европы, его вещи покупали во Франции, Швейцарии, Германии... Если бы не война, никому из его детей не пришлось бы работать. Но... Кончилось тем, что отец, спасаясь от фашистов, буквально пешком пришел в Россию. Где его тут же как беженца спустили на работу в шахту. После первого же рабочего дня отец сказал своим начальникам: “Знаете что, я туда больше не пойду”. Рубину грозил или расстрел, или ссылка. Но нашелся человек, который признал в нем известного портного. И отец снова стал шить. Уже для советской элиты.
— Сталин тоже был его клиентом?
— Вот о Сталине ничего не могу сказать, эта тема у нас дома была под строжайшим запретом. Знаю, что шил, а что и как — не скажу. Но у отца и без Сталина хватало высокопоставленных заказчиков. Помню, однажды возвращается домой — на нем лица нет. “Все, — говорит, — кончено, к Хрущеву больше не поеду”. Мы все не на шутку перепугались. “Что случилось?” — спрашиваем. А оказалось, Никите Сергеевичу вдруг срочно понадобился плащ. Отец приехал к Хрущеву на дачу, снял с него все мерки. И только полез в карман за мелком, чтобы прочертить размеры, как на него вдруг накинулись охранники генсека. В один момент скрутили, бросили на пол и наставили пистолеты. Видимо, отец слишком резко сунул руку в карман, и те на всякий случай решили подстраховаться. Так или иначе, а после того случая отец старался избегать встреч с Хрущевым.
— Кто из первых лиц государства считался в ту пору главным модником?
— Микоян, без сомнения. Он же, соответственно, был и главным клиентом отца. Анастас Иванович не пропускал ни одного западного журнала, был человеком осведомленным, образованным. Очень хитрым и очень умным. В 53-м именно Микоян спас отца от тюрьмы. В ту пору в Союзе носили исключительно жесткие, тяжелые пиджаки — на вате, с подплечниками. А отец, первым в стране, начал шить так называемые мягкие пиджаки, скроенные по фигуре. По тем временам это было чудовищно смело. Разумеется, отца тут же обвинили в космополитизме. И непременно посадили бы, не заступись за него Микоян. Он вмешался в это дело, и вместо казалось бы неминуемой тюрьмы Рубин получил в свое распоряжение Московский Дом моделей при Министерстве культуры, который находился во Владимирском переулке.
— У членов ЦК были какие-то особые требования к пошиву костюмов?
— Лишь одно — чтобы эти костюмы были от Зингера. Какие еще могут быть требования — все знали: если костюм шил Рубин, в нем продумана каждая мелочь. Но основной стандарт, конечно, — чтобы сидя человек выглядел очень презентабельно. Это и до сегодняшнего дня большая редкость. Вот сядьте, положите два локтя на стол — пиджак сразу вверх полезет. То-то. Поэтому большинство наших партийных лидеров, знавших толк в одежде, мерили пиджаки исключительно подняв руки.
— Партийные боссы оставляли щедрые чаевые?
— С какой стати? Их просьба — это же фактически приказ. Единственный, кто постоянно давал отцу на чай, был Ворошилов. Каждый раз платил сверху тысячу рублей. Еще ту тысячу — до 61 года. Все время отца привечал, даже на свое 80-летие пригласил. Правда, на самом юбилее казус вышел. Все произносили тосты во здравие Ворошилова, ну и отец не выдержал. “Климент Ефремович, — говорит, — желаю вам прожить еще 20 лет”. Ворошилов посмотрел на него укоризненно: “Почему это ты ко мне так плохо относишься?” Видишь ли, мало показалось.

Подружка Магомаева и длинные пиджаки

— Алик, при таком отце, наверное, вас не мучили сомнения: кем стать?
— Это уж точно. Когда мне исполнилось 14 лет, отец прокатил меня по всем старым московским мастерам. Например, был такой брючник Маркелов, который при царе Николае владел собственным пошивочным двором. Уникальный мастер — всю жизнь шил одни только брюки. Но в этом плане равных ему не было. Был еще такой — Марков. Тот пальто делал. Его фирменный знак — абсолютно потрясающая подкладка: эстетически очень интересная и невероятно удобная. В течение четырех лет я смотрел за работой старых пиджачников, рубашечников, жилеточников, пока сам не набрался ума-разума.
— Сколько лет проработали у отца в подмастерьях?
— До 25 лет. А потом ушел от отца и устроился художником-модельером в экспериментальный цех при Доме моделей. Там Славка Зайцев работал, другие известные мастера. Это был кутюр Советского Союза — все, что мы делали, шло только на подиум. Но и без частных заказов я не оставался. Постепенно клиенты отца, который к тому времени уже начал серьезно болеть, становились и моими клиентами. Кто привык одеваться у отца, тот хотел костюмы только от Зингера. Не Ворошилов с Микояном, конечно, но практически вся эстрада 70-х была моей.
— Клиентура, надо сказать, то что надо. В отличие от тех же заскорузлых партаппаратчиков, артисты небось — непаханое поле для экспериментов?
— Да, здесь уж модников точно хватало. Один Муслим Магомаев чего стоил. Популярен был жутко. Прогуляться ним по улице — несчастье, мало с чем сравнимое. Все бабы буквально ложились поперек дороги, кричали, визжали. Мы с Муслимом часто ходили на улицу 8 Марта: так уж получилось, что и моя, и его девушка жили в одном доме. Только моя была маленькая и худенькая, а его — большая и высокая. Может, из-за этого Муслим любил длинные пиджаки из блестящей ткани. Ему казалось, что в них он выглядит выше и стройнее.
— Сколько у Магомаева было костюмов? Хотя бы приблизительно?
— Не знаю, но уж точно куда меньше, чем у Эдди Рознера — руководителя знаменитого в ту пору джаз-бэнда. Эдди был жутким щеголем — поливался духами так, что от него пахло за два квартала. По сто миллиграммов за один раз выливал на себя. У Этуша было много шмоток, у Астангова. Но вообще, у кого я больше всего видел костюмов — так это у моего отца. Около сотни. Если перед какой-то поездкой он заезжал домой, пусть даже на пять минут, — первым делом переодевался.
— Звезды не устраивали скандалы, если им что-то не нравилось в вашей работе?
— Всякое бывало, но до скандалов не доходило. Что скандалить — отдал деньги, и все. Знаете, наша профессия очень похожа на работу психиатра. Люди открываются с совершенно необычной стороны. Например, недавно в Нью-Йорке у меня был случай. Пришла дама за костюмом. Говорит: вот это переделайте так, это — вот так, здесь длиннее, тут короче. Ну всякое бывает — ничего особенного. Но эта ситуация повторилась раз, второй, третий... Я уж не выдержал, говорю ей: “Прошу прощения, а что вы все-таки хотите?” Отвечает: “Понимаете, в чем дело. Я сама никогда не шила себе вещи. Но мой покойный муж, когда что-то заказывал, обязательно по 10—15 раз переделывал”. То есть эта женщина считала, что если уж она пришла, то обязательно должна несколько раз все переделать. Неважно что и неважно как. И тогда что-то получится.
— Кто-то из наших артистов был похож на ту даму?
— Нина Веселовская, наверное. Была такая заслуженная артистка. Ну может быть, еще Тигран Петросян, чемпион мира по шахматам. Он, во-первых, глухой был, а во-вторых, ну уж очень придирчивый. Помню, пришел как-то ко мне вместе со своим другом, композитором Арно Бабаджаняном. Стоят в примерочной. Арно ждет пять минут, десять, пятнадцать... В конце концов не выдержал: “Слушай, сколько можно крутиться перед зеркалом?! Габардин не фанера — все равно мяться будет”. Это выражение с тех пор со мной и живет. Если кто пристает, мигом отсекаю: “Габардин — не фанера”.
Но истории с Веселовской и Петросяном — скорее исключение, чем правило. В основном, конечно, благодарили. Например, Михалков. Он еще молодой был, только вернулся из армии, и в первый раз тогда поехал на Каннский фестиваль. В моем костюме, разумеется. А вернулся, встречаемся с ним, и он протягивает мне фотокарточку Джины Лоллобриджиды. На которой знаменитая итальянка написала: “Лучше всех одетому мужчине фестиваля”. Эту карточку Никита подарил мне. Или Евгений Леонов. Чрезвычайно интересный, мягкий, добрый и очень смешной человек. Перед моим отъездом из страны, а это был большой секрет, он зашел ко мне и шепотом сказал: “Алик, сделай мне столько костюмов, сколько ты сможешь. Чтобы надолго хватило”.
— Сколько же стоили ваши костюмы?
— В 70-е? Ну, я думаю, в районе 500 рублей.

Живот Симоны Синьоре и ноги Бондарчука

— Алик, почему все-таки решили уехать из страны?
— Из любопытства.
— Но у вас и здесь вроде все неплохо складывалось.
— Все замечательно, все устраивало. Я же говорю, из любопытства. Сначала я поехал во Францию. Андрон Кончаловский как-то познакомил меня с одной женщиной, у которой был кутюр-бизнес в Париже, и она пригласила меня поработать. Но мне еще и очень сильно повезло. Когда я ушел из фирмы, так сказать, на вольные хлеба, то с первого же платья получил сразу аж сорок заказов. В том числе и от звезд французского кино.
— С ними сложнее, чем с нашими, доморощенными?
— Не сказал бы. Симона Синьоре, например, невероятной теплоты и доброты женщина. До этого видел ее в фильмах и даже представить себе не мог, что когда-нибудь она станет моей заказчицей. Мари-Франс Пизье, маленькая такая, в то время была суперзвездой, о ней тоже остались только приятные воспоминания. Разве что Катрин Денев...
— Что, замучила капризами?
— Не могу сказать, что она капризная. Просто в то время Катрин была очень несчастлива. То ли потому, что тогда погибла ее сестра, то ли еще почему-то. Но на меня она производила невероятно тяжелое впечатление. Очень сложная была работа и самая неприятная. То есть я не хочу сказать, что сама Денев оказалась неприятной, наоборот — невероятной красоты баба, но я так и не смог ей ничего сделать.
— Еще кому-то из западных звезд приходилось отказывать?
— Очень смешной случай уже в Нью-Йорке у меня произошел с Пэтти Лабелл. Знаменитой американской певицей, второй после Эллы Фитцжеральд. Заходит как-то ко мне в магазин женщина. А за ней черный мужик. Здоровенный — 4 метра роста. То есть он закрыл собой всю витрину. Моя продавщица, тоже негритянка, стала белее простыни. Она решила: все, конец — сейчас ее будут убивать, резать на куски. А эта тетка ходит себе с умным видом, спрашивает, что к чему: померить ей то, померить это. В конце концов подходит ко мне и протягивает визитку: “Позвони моему менеджеру, я на следующую коллекцию приду и все, что надо, куплю”. Ну я ей и ответил: “Чего это я должен звонить твоему менеджеру, тебе что, здесь вещей не хватает?” Моя продавщица чуть под стол не упала. А когда те обиделись и ушли, говорит мне: “Ты знаешь, кого выгнал?” “Нет, — отвечаю, — не знаю”. — “Это же Пэтти Лабелл!” Ну что ж, с ней не сложилось. Зато ко мне частенько забегает за шмотками Вупи Голдберг. А с Даниэллой Стил, знаменитой американской писательницей, мы вообще добрые приятели. В свое время она могла прийти ко мне и заказать на 35—40 тысяч. Вопроса цены для нее не существовало — ее муж, Тернер, тогда владел железной дорогой. Приходила, проводила время, рассказывала, что у нее в жизни происходит, расспрашивала, что у меня. А потом мы с ней могли пойти на ланч.
— Алик, вы обмерили многих знаменитостей — какие они на ощупь?
— Я их не ощупывал, а мерил. Ощупывание заказчика приводит совершенно к другим результатам.
— Но какие-то размеры вас удивляли?
— Меня не могут удивить какие-то размеры, я смотрю на человека и могу сразу безошибочно их определить. Но кое-что необычное, разумеется, встречалось. Той же Симоне Синьоре я делал только классические костюмы, платьев она принципиально не носила. Причина? У нее была очень смешная фигура. Если смотреть анфас — абсолютно стройная женщина, но в профиль... У нее живот вылезал, такой большой смешной живот. Но, наверное, этого никто особенно и не замечал, разве что портные. Или наш Сергей Бондарчук. Большой человек был. Во всех смыслах этого слова. Но у него удивительным образом было непропорционально сложено тело. Высокий, здоровый, плечистый — и при этом очень маленькая ножка. Не поверите, он носил 39-й размер — ботинок из-за брюк не было видно.

Юдашкин — не кутюрье, Ельцин — не модник

— В Штатах ваше имя сейчас на слуху?
— Сейчас вряд ли. Но в свое время, в начале 90-х, считалось, что, пальто, например, лучше меня никто не делает.
— Заказать у Зингера дорогое удовольствие?
— Как сказать. Нормальное кашемировое пальто у меня стоит от трех до пяти тысяч долларов. Но может стоить и 25 — все от ткани зависит.
— Обслуживаете средний класс?
— Я не знаю, какой класс я обслуживаю, я шью для своих заказчиков. Здесь вот, в России, совершенно непонятно: где средний класс, где высший. Кто-то говорит, что полторы тысячи — это бесплатно, а кто-то, что 150 долларов — огромные деньги. Я никак не могу понять, какая же цена для России нормальная.
— Но принято считать, что Россия сейчас очень перспективная страна для бизнеса.
— Видимо, да. Но лично мне очень сложно разобраться — может, я слишком старый для всего этого. На Западе все достаточно просто, там логически вытекает одно из другого. В Америке — понятно, люди покупают то, что им показывают по телевизору. Французов надо очаровывать каждого в отдельности — они покупают только то, что им нравится. Но везде существуют какие-то первые эшелоны моды, вторые, третьи... А здесь... Я не знаю, кто делает первые эшелоны.
— Юдашкин, Зайцев?
— Ну, Зайцев вообще не работает сейчас. А Юдашкин никогда не был модельером.
— А кто же он?
— Я не знаю. Но не кутюрье — точно. Он не работает с формой, она у него всегда одна и та же — только с вышивкой. Декоратор — наверное, так правильнее всего его называть.
— Как вам, например, одежда наших политиков?
— Ну, Путин, если не ошибаюсь, носит костюмы “Бертрами”. Ну... ничего, нормально.
— У нас считается, что Ельцин очень хорошо одевался.
— Ельцин? Не-ет. Никак, плохо. В России вообще мало кто чувствует, понимает и знает, что такое одежда.
— Сами себя считаете модником?
— Нет, я одеваюсь так, чтобы никого не смущать, — не люблю показывать на себе собственные вещи. А вот сын у меня — весь в деда, такой же жуткий модник. Напяливает на себя все что можно.
— Сын не выбился из династии портных Зингеров?
— Нет, он сейчас работает с самым успешным дизайнером в Америке — Оскаром де ла Рента.
— Почему бы вам не наладить семейный бизнес?
— С сыном? Ни за что! Я еще помню наши с отцом конфликты. Нет, он молодой, у него совершенно другое видение. Даже не моды. Меня-то учили всему: сверху донизу, до самого корня. А сын считает: если он умеет рисовать модели, то этого ему вполне достаточно. А я считаю, если человек что-то рисует, он должен уметь это и скроить. Только тогда толк будет. Но что об этом говорить, я вас умоляю.

18.06.2004 12-23