Вадим Перельман: наш человек в Голливуде

Олег Сулькин CN

Вадим Перельман вчера был никем, а сегодня 40-летний дебютант стал восходящей звездой американской кинорежиссуры. Он в одночасье прославился психологической драмой «Дом из песка и тумана», номинированной на «Оскара» в трех категориях (в актерской — Бен Кингсли, в номинации второго плана среди актрис — Шорех Агдашлу, в музыкальной — композитор Джеймс Хорнер).

— Вы приехали из странной державы, где жили в многонаселенной квартире, со множеством соседей…

— Американцы этого просто не понимают. Мы только что съездили в Киев, программа 48 Hours на CBS делает сегмент про меня. Я им продемонстрировал, как выглядит коммунальная квартира. Совсем другой мир. В коммуналке я жил с рождения до шести лет. В огромной квартире — шесть-семь семей. Туалетное сидение никогда холодным не бывало (хохочет). Такая жизнь была. Но хорошая! Никто же не знал, что можно жить по-другому.

— Что вас подвигло на эмиграцию?

— В 70-м году мой дедушка с папиной стороны умер у нас на глазах. Мы отмечали Новый год. Ему было 56 лет. Здоровенный был мужик, красивый, большой. Поднял рюмку водки. Сказал тост за нас всех, за жизнь, за счастье. Выпил — и тут же умер. А потом за два года умерли пять близких родственников. Остался я с мамой. Сестра мамина уехала в Канаду, брат мамин — в Нью-Йорк. Я сказал: «Мам, поехали отсюда. Здесь ничего не осталось, только смерть». Решились и поехали. Как будто в Израиль. Но сидели в Италии, в Остии. Мать учила английский язык, а я, 14-летний, работал, чтобы было что кушать. Мыл посуду, работал на бензоколонках. Прожили там восемь или девять месяцев. А потом — в Эдмонтон, в Канаду.

— Далековато...

— В Эдмонтоне жила мамина сестра. Мама сразу же нашла работу в магазине одежды. Я разносил газеты.

— А правда, что вы стали уличным пацаном, попали в плохую компанию и даже в тюрьму угодили?

— Правда. У меня сложились сложные отношения с маминым мужем. Я уже был самостоятельным мужчиной. Случился конфликт. И я ушел из дома в 16 лет. Школу бросил. Где подрабатывали, где подворовывали (хохочет).

— А за что арестовали?

— Меня не арестовывали. Меня допрашивали. Но двоих из этих пацанов арестовали.

— В какой момент вы стали думать о нормальном пути?

— Наверное, когда я пошел в Университет Альберты, изучал математику и физику. Днем работал, а вечером ходил на занятия, чтобы получить диплом. И все время читал. Я читал много, всю свою жизнь. Сейчас читаю русскую книгу, лежат на очереди четыре американские книги, французская. Только что прочитал «Мастера и Маргариту».

— В первый раз?!

— Да! Это такое счастье! Я начал читать в четыре года, у нас в Киеве были в доме собрания сочинений Лондона, Твена, Драйзера. Я рос на классических романах. Телевизора не было, в кино не хотелось ходить. Я начал читать «Мастера и Маргариту», когда был маленьким, но мне это почему-то надоело. А сейчас пришел к Булгакову вновь. Потрясающая, конечно, книга.

— Не возникла мысль сделать фильм?

— Поэтому я и взял ее в руки. Ко мне обратился один продюсер. Но я не вижу фильма.

— Знаете, попытки были, но неудачные.

— Это очень сложно — передать иронию в фильме. Как-то нам, студентам, показали документальный фильм о том, как Норман Джуисон снимал «Скрипача на крыше». И я понял — вот такая жизнь мне нравится. Мне очень захотелось делать свой мир, сконструировать, как это делал Джуисон, метафорическую шахматную доску, на которой расставлять фигуры и управлять ими. Создавать свой мир и контролировать его. Всегда был пешкой, а захотелось стать...

— Королем?

— Мне захотелось контролировать собственную судьбу, рисовать жизнь и мир под своим контролем.

— Между университетом в Эдмонтоне и фильмом — что произошло? Знаю, вы делали клипы, рекламу...

— Сначала поехал в Торонто, в киношколу. Не понравилось. Я ни одной школы не окончил в своей жизни. Ушел, открыл маленькую компанию. И делал малюсенькие, задрипанные клипы про такие же музыкальные группы. Бюджеты — две-три тысячи долларов. Стал заниматься монтажом. У меня это здорово получилось. Потом, в 90-м, поехал в Лос-Анджелес. И стал заниматься рекламой, делать «коммершиалс». Тринадцать лет занимался рекламой.

— Для вас это и удовольствие, и способ зарабатывания денег?

— И отличная школа.

— Но школа получилась довольно долгая, как у врачей...

— Ну, я и сейчас учусь, и буду учиться всю жизнь. Примерно через пять-шесть лет мне надоело. Взял себе агента. Начали присылать такие сценарии, какие всем бывшим рекламным режиссерам шлют — большие action movies, хоррор, комедии. А мне это не нужно. Ведь от меня хотели, по сути, те же «коммершиалс», только большие.

— Вы отказывались от всех предложений?

— Отказывался. А потом как-то полетел в Рим, делать рекламу AT&T. Побывал также в Милане, потом в Лондоне, Мюнхене. В Риме купил книгу Андре Дюбуса «Дом из песка и тумана». Купил случайно, чтобы почитать в самолете. И влюбился в нее! Ревел как ребенок. Когда приземлился, тут же позвонил агентам. Мне захотелось купить права на ее экранизацию.

— Чем книга так задела?

— Глубокая, русская по духу эмоциональность. Этот писатель ничего не боится. И, конечно, тронули параллели с моей жизнью. Вся эмиграция. Да. Я себя увидел и в Берани, и в Кэти тоже — это когда я ушел из дома.

— Удалось легко получить права?

— Нет. Представители Дюбуса сообщили, что он вообще не продает права. Уже человек сто из Голливуда к ним обращались. Он отказал всем. Я попросил его телефон и позвонил ему домой. И два часа мы говорили. Я ему рассказал про мою жизнь, о том, что эта книга для меня значит. Мне нечего терять, сказал я ему. Я умру, но сделаю правильный фильм. Он сказал: «Я верю тебе, парень. Давай». И согласился. Такой подарок для меня.

— Как вы работали над сценарием?

— Нанял драматурга Шона Отто. Сам боялся писать. Он написал, и написал нехорошо.

— Не боитесь, что он на вас будет обижаться?

— Он написал хорошо, но не мое. Тогда я сам сел и написал.

— Что ближе к роману — то, что написали вы, или то, что написал Отто?

— Мое, конечно. Он ушел от романа. Эмоционально ушел далеко. Я послал сценарий Кингсли.

— Вы его сразу увидели в образе Берани?

— О другом актере я даже не думал. Коннелли идеален для этой роли. Он мне сразу ответил «да». Это был огромный шаг. А через месяц получил согласие Дженнифер Коннелли.

— Почему вы выбрали Кингсли, ясно, а почему Коннелли?

— Потому что она — птица с переломанным крылом. В книге Кэти — очень blue collar, очень простая, такая жлобская баба. Я не хотел такую. Ее бы не полюбили. И никогда бы не удалось заставить зрителя сочувствовать Берани и Кэти в равной степени. Дженнифер удалось, по-моему, вызвать сочувствие зрителей к своей героине. Она мягкая, но очень храбрая.

— А в какой момент возник на горизонте Стивен Спилберг?

— В последний (смеется).

— После того как все остальные студии сказали «нет»?

— Никто не сказал «нет». Половину финансирования я получил от иностранных продюсеров. Потом обратился к шести голливудским студиям и устроил аукцион. И Dreamworks выиграли его.

— Они дали больше денег?

— Больше денег, больше творческой свободы.

— Лично со Спилбергом общались?

— В тот момент — нет. Я с ним общался после того, как он посмотрел готовый фильм.

— Он вам позвонил?

— Да, домой. У меня сидел ассистент, дает трубку, говорит: «Спилберг звонит». Я говорю, какой Спилберг, это, наверное, Гриша, есть у меня приятель такой. Оказалось, не Гриша, а Спилберг. Ему очень понравился фильм. Он сказал: я для этого и создал Dreamworks, чтобы снимать такие фильмы, как ваш и «Красота по-американски».

— Свои фильмы не называл?

— Нет, он скромный, не такой, как я (смеется). Он мне на финальной стадии дал пару отличных советов, которым я последовал.

— Финал фильма очень трагичный. На вас давила голливудская привычка к хеппи-эндам?

— Мне помог Кингсли. Как-то после трудной сцены он сидел очень усталый, обхватив голову руками. Я подсел и говорю: «как ты думаешь, Бен, американцы готовы к такому развитию сюжета?» А он говорит: «f... them!» Так и сказал. Это как в самолете, когда летят, думают, не дай Бог, катастрофа, самолет падает, на минутку это представляют себе, а потом думают, нет, этого не должно быть, самолет выровняется, вновь взмоет вверх. Так вот мой самолет, мой фильм не выравнивается к финалу и падает, врезается в землю: бах! Для меня достаточно, что те люди, которых я уважаю, поняли финал. Публика тоже понимает. Для меня это самый большой сюрприз.

— Говорят, вы сделали антиамериканский фильм.

— Это не так. Когда Берани сидит с сыном и говорит ему: у американцев глаза маленьких детей, они всегда ищут забавы и чего-нибудь сладенького, а мы с тобой иммигранты, мы не такие, это же ирония! Ведь он сам и есть настоящий американец, он сам делает все, что должны делать настоящие американцы.

— Как вы нашли актеров на роль Нади, жены Берани, и сына Исмаила? Замечательные обе работы…

— Они иранцы. Мне очень хотелось взять настоящих иранцев. Шорех — замечательная актриса. Она играла в небольшом общинном иранском театре в Лос-Анджелесе, а нашла ее мой кастинг-директор. Когда Шорех пришла на прослушивание, меня как молотком ударило. В коридоре еще четыре бабы ждали, но я сказал: даже не приглашайте их. Подошел, поцеловал ее в лоб и сказал: «Ты моя актриса». У пацана (Джонатан Ахдут, сыгравший Исмаила. — Авт.) — первая роль в кино. Он 13-летний американец иранского происхождения.

— Главный конфликт фильма — борьба за собственность, за дом. Какой смысл вы вкладываете в эту борьбу?

— Они все думают о доме, как о панацее от всех проблем. Но дом ничего не решает. Для Кэти он означает возвращение к печалям и депрессии. Для Берани — фантом дома, который он потерял в Иране. Американской мечты нет, американская мечта — туман. Дом — иллюзия. Когда смотришь на всю эту рекламу, смотришь на своих соседей, всегда возникает чувство, что у кого-то жизнь, дом, машина и все остальное лучше, чем у тебя. У Высоцкого есть потрясающая песня про завистника: «У них денег куры не клюют, а у нас…» На этом и построена американская мечта: на зависти к соседу. Он достиг, а ты — нет. И бежишь, задрав штаны, подпрыгиваешь, пытаясь ухватить эту самую мечту. И никогда не достаешь. Но энергия массового стремления к ней и двигает вперед эту страну.

— В борьбе за дом одна сторона, Берани, играет по правилам, но проявляет бессердечность, а другая, Кэти и Лестер, мухлюют, впадают в истерику, угрожают. Но мы сочувствуем и тем, и другим, разрываясь в своих чувствах. Вы так мучаете зрителя специально?

— Угадали.

— Правых и виноватых нет?

— Нет. Как в настоящей жизни. Не на кого пальцем показать — вот он, злодей! Даже полицейский — несчастный парень. Он такой поборник справедливости. Он все время повторяет: «Это неправильно», «Скажи им правду». А по сути он дурак. Для меня такая вера в справедливость — плохое качество.

— Да? Что же в этом плохого?

— Это справедливость, пропущенная через эгоистический фильтр. Лестер — догматик. А я таких не люблю. Если мой фильм — греческая трагедия, то у всех персонажей должен быть фатальный изъян. У Берани это гордыня и жесткость, у Кэти — слабость и пассивность, у Лестера — догматическая праведность, у Нади — страх. Единственный, кто ни в чем не виноват, — мальчик. Он — жертвенный агнец, принесенный на алтарь трагедии.

— Насколько вам важны оскаровские номинации?

— Было бы приятно что-нибудь получить. Но это не самое важное. Когда я смотрю на лица людей, выходящих из кинотеатра, — мне это важнее всего.

— Вы оказались первым русскоязычным режиссером-иммигрантом первоэкранного фильма в современном Голливуде…

— Неужели никого другого? Для меня это очень приятно и удивительно. Но знаешь, я ведь сделал фильм не голливудский, а русский.

— Мне вспомнилось, как вы в одном интервью выразились: «Я к американцам не очень хорошо отношусь, потому что с ними не о чем выпить».

— (Хохочет). Это была шутка. У меня много друзей-американцев. У меня жена-американка, Джоэнна.

— Чем она занимается?

— Мамочка. У нас ребенку четыре года. Джейкоб.

— Джейкоб Вадимович (общий смех).

— Здесь так не говорят. Кстати, мне нравится, буду его называть Вадимович. А насчет того, с кем пить... Возьмите книги Чарльза Буковского и почувствуете русское сердце, хотя он не русский, а, кажется, поляк в четвертом поколении. Это самое близкое, что есть к Высоцкому в английском языке. А Высоцкий для меня — звезда России. Он наш Шекспир.

— А кто для вас в кино образцы?

— Де Сика. Ужасно люблю «Похитителей велосипедов». Очень люблю «Балладу о солдате», не могу не плакать, когда смотрю. Русские фильмы вообще люблю. «Летят журавли», «Москва слезам не верит», «Иди и смотри». Тарковского не люблю: он для меня очень холодный. Нравится П.-Т. Андерсон, который сделал «Магнолию» и «Ночи в стиле буги». Он как бы новый Олтмен. И Олтмен очень нравится, некоторые фильмы Скорсезе, не все. «Крестный отец». Очень люблю вестерны, Джона Форда, «Искателей». Люблю Хичкока. Русские фильмы я смотрю как произведение искусства, американские — как развлечение. Это большая разница. Я пока этого не достиг.

— Чего именно?

— Чтобы мои фильмы воспринимались как произведение искусства.

— Это уже есть в вашей первой картине.

— Не хочу прослыть хвастуном, я ведь только начинаю.

10.02.2004 16-08