История спасения

Сергей Вейгман

«...Когда люди 29 сентября 1941 года шли в Бабий Яр, то были разговоры, что кто-то сумел удрать. Когда они шли по улицам, это не контролировалось немецким командованием, а потом, когда колонны ближе подходили к Бабьему Яру, там уже стояли цепи, кордоны, шлагбаумы, все было перекрыто немцами. Они отбирали документы, раздевали и забирали все ценное... Все это видели только те, кто там непосредственно находился. Из-за расположения улиц, другие не могли видеть, что там творится.

Были слухи... Но пока человек сам не увидит и не прочувствует, он слухам не верит. Все надеялись, что или в Палестину отвезут, потому что к Сырецкой товарной станции вели, или в гетто, или на работу в Германию. Когда Киев был советским, шли фильмы о том, что творилось в Германии, когда Гитлер пришел к власти. Мы смотрели «Семью Оппенгейм», «Болотные солдаты», «Профессор Мамлок», хронику... В театре русской драмы им. Леси Украинки работал кинотеатр, мы детские билеты покупали и смотрели хронику военных действий. Показывали иногда, как люди убегали из-под бомбежек, скрывались в лесах, чтобы выжить. Перед тем, как немцы вошли в Киев, многие беженцы приехали сюда, думали, что город не сдадут. Они дальше и не могли двигаться. У них не было денег на билеты, да и эшелоны были заняты, потому что предприятия эвакуировались...

Немцы после того как все забрали, женщин и маленьких детей сажали в машины. Ставили такие подходные ступеньки и набивали битком. А подростков, мужчин, стариков, которые могли сами двигаться, комплектовали в колонны, человек по 150—200... Конвоиры шли впереди, сзади и по бокам. Вот когда я в эту колонну попал, мать сильно плакала, выкрикивала: «Ты должен спастись!» Нашу группу комплектовали на мостовой, а их повезли в Бабий Яр. Там, где сейчас метро «Дорогожичи», правее и немного вглубь, были отроги Бабьего Яра. Изрыто все было.

...Глубокой осенью я пришел туда, когда уже не было там патрулей. Я увидел в том месте, где людей уже заводили в Яр, тропу, такая тропа-серпантин. Рассказывают те, кто спасся из Бабьего Яра, что их вели по этой дорожке, а с другого склона расстреливали. Потом приезжали машины, засыпали песком, известью и передвигались дальше в другой отрог яра. То есть от одного отрога постепенно к другому, третьему и так далее...

Когда дошли до еврейского кладбища, свернули налево, и оно осталось позади. Все с облегчением вздохнули... Получалось так, что масса людей, которые стояли на Мельникова, не видели уже тех, кого вели в Яр... Иногда интервал между партиями доходил до 10—15 метров, колоннами какими-то шли, как на демонстрацию...

После того как отобрали вещи, и я расстался с мамой и сестрой, которых отвезли на грузовике, нас собрали в колонну и повели. И как только я расстался с матерью, понял окончательно, что это последний путь, и стал искать возможность убежать. Если бы не смог уйти тихо, я побежал бы открыто. Или пуля меня бы догнала, или собаку спустили бы — мне было все равно... Но мириться с такой бессмысленной смертью я не смог. Справа и слева от дороги, по которой нас вели, были канавы, кюветы для отвода сточных вод. И там, где кончается Лукьяновское кладбище, в дороге была врыта сточная труба. Соскользнул я в кювет, залез в трубу и, конечно, забился подальше всередину. Никто не выстрелил... Прошло некоторое время, может быть, полчаса, я выглянул, вижу — опять колонна идет, опять спрятался. И когда стали колонны реже проходить, я выбежал и через забор перелез на Лукьяновское кладбище, потом попал на товарную станцию «Сырецкая», а оттуда к Лукьяновскому базару вышел. Уже стемнело, у меня был ключ, и я забрался домой. Просидел в квартире целую неделю. В доме сухари остались, немножко подсолнечного масла, соль и вода, которая была в графине, — водопровод уже не работал. Возможности выйти на улицу не было — слишком людно (квартира Рувима Штейна находилась на перекрестке улиц Мельникова, Косиора и Глыбочицкой. — С. В.). А когда дворник стал отдирать доски от нашей двери, меня, как ножом скребануло по сердцу, сразу стало страшно, мне все казалось, что кто-то с автоматом стоит и будет стрелять, если я буду удирать. Но я все-таки пересилил себя, открыл балконную дверь и полез во двор завода Артема. Первую ночь я ночевал на каком-то заводе, я даже не помню где, но помню, что где-то трубы лежали, стружки много было. Я забился в эту стружку и там переночевал...

Потом я за городом, недалеко от Боярки, копал картошку. Часть продавал или обменивал на хлеб. А позднее поезд пустили, так я на нем ездил, маленький такой поездок, типа «кукушки» или как их там называли. А потом я встретил своего товарища, который пригласил меня к себе. Сказал, что он упросит маму, и я буду жить у них на чердаке. Эта женщина спрятала меня, накормила, чем смогла переодела, с обувью немножко помогла мне. Ребята смотрели не будет ли полицейской облавы... Они даже пустили слух, что меня расстреляли.

Ушел я в конце концов от них пошел на восток. Но чтобы перейти через Днепр, надо было иметь хоть какой-то документ, а у меня ничего не было. И опять мне повезло. Я встретил ученика из моего класса, он был сыном директора школы. Парень дал мне свидетельство о рождении на имя Медведенко Владимира Сергеевича, и потом, когда я по мосту переходил через Днепр, проверили документ и пропустили.

В дороге я встретил колонну советских военнопленных. Они сказали, чтоб я от шоссе отходил и шел по проселочным дорогам, так как там часто ездили машины, могут остановить и главное — что нечего было есть. Ведь было очень много сожженных сел, особенно вдоль больших дорог. Я пошел проселочными дорогами, прошел Черниговскую, Сумскую, Орловскую и Брянскую области и, не доходя двухсот километров до линии фронта, в январе сорок второго я упал в снег. Очнулся я у колхозников, они меня отогрели и растерли гусиным жиром. Мне потом рассказали, что лошадь почувствовала, что в сугробе кто-то лежит, остановилась и начала копытом бить... Меня подлечили и устроили на работу отапливать контору, где люди собирались утром перед выходом на работу. Мне приносили кто кусок сала, кто хлеб, кто огурец, картошку... Но было очень скучно, целые дни люди на работе, а мне приходилось одному сидеть. И бригадир сказал, что устроит меня к какой-то женщине, которой надо помогать. У нее было четверо детей, муж на фронте, она меня переобула, вымыла в бане, переодела...»

В октябре 1943 года Рувим Штейн был призван в Советскую Армию. После войны он вернулся в Киев. 30 октября, спустя шестьдесят лет после трагедии, Рувим снова пришел в Бабий Яр. С цветами для тех, кому не посчастливилось выжить...

04.10.2001 10-55