Дина Рубина: Смотришь на полки со своими книгами, и хочется повеситься

Новое русское словo

У израильской писательницы российского происхождения Дины Рубиной в издательстве "Эксмо" вышел новый сборник рассказов "Цыганка". Снова удачный. Такой вот писатель: больше 30 лет литературной деятельности (начиная с момента, когда она впервые, в 16 лет, напечаталась в журнале "Юность") - и все без провалов и "косяков". "Люблю чувствовать себя Богом на клочке бумаги или на экране компьютера", - впервые сказала мне Дина Рубина в интервью несколько лет назад. "Не слишком ли она, ну, в смысле того, много на себя берет?" - подумала я тогда про себя. Да, в общем-то, не слишком: их, по-настоящему пишущих, "недонцовых", теперь так мало, что имеют право как угодно сказать.

- Дина, вы выглядите и человеком, и писателем вполне благополучным и собой довольным. Вам приходит когда-нибудь в голову: "Какой ужас! Зачем я пишу все это, одно другого хуже?"

- Регулярно. С этим просыпаюсь чуть не ежедневно. Я принадлежу к тем писателям, которые вечно себя грызут. Думаю, что это нормально, и возможно, поэтому и написано что-то приличное. Хотя видела и таких писателей, которые вполне довольны своим творчеством, что, наверное, лучше для психики. А тут живешь-живешь, смотришь на полки со своими книгами, и хочется повеситься. Игорь Губерман как-то мне сказал: "Старуха, столько книг хороших написано, зачем мы еще пишем?".

- У вас есть некий стандарт-идеал среди писателей? Кого, например, обязательно нужно прочесть вашим детям?

- Я вообще-то не люблю ни стандартов, ни идеалов. Кроме того, в каждом возрасте надо читать разные книги. Есть возраст "Трех мушкетеров" и "Двух капитанов", а есть возраст чудесной книги "Дорога уходит вдаль", потом наступает возраст книг Юрия Коваля и Уильяма Сарояна, Фазиля Искандера и Джерома Сэллинджера... Ну, и так далее. Кроме того, ведь каждый читает только то, что помогает ему жить и дышать.

- Сегодня есть люди, которые словно бы не пишут, а "выстреливают" книги. Дарья Донцова, Александра Маринина и т. д. Вы что думаете о таких литераторах?

- Я как-то о них совсем не думаю. Может, потому, что не люблю детективы на российские темы последних десятилетий. В то же время каждый имеет право зарабатывать себе на жизнь доступными и разрешенными законом способами.

- На презентации книги "Цыганка" вы сказали: "Я родилась на русском языке и, надеюсь, на нем умру". А живете вы на каком языке? В смысле, где чувствуете себя дома?

- Мой дом - уже семнадцать лет - в Израиле. И хотя я, очевидно, такое потерянное израильское полено, еще лет 17 назад не могла себе представить, что в моей жизни появится Иерусалим. Сначала моим домом был Ташкент. Я родилась и 30 лет провела там и все еще разбираюсь в своих отношениях с этим городом. Один мой знакомый, чей отец в 1920-е годы оказался в Ташкенте, говорил: я из вас один родился здесь добровольно. Действительно, никто из нас не родился там добровольно.

Все мы дети эвакуированных. Иерусалим по освещению, по этой пыли, въевшейся в стены домов, по патине на стволах деревьев, по такой, знаете, сеточке, которая есть на мирзачульских дынях и иерусалимских деревьях, напомнил мне Ташкент. И поскольку я все-таки человек европейских предпочтений, то поначалу даже расстроилась. Ведь рвалась всегда из Ташкента в Москву, в Мо-о-скву.

Дорвалась, переехала - и Москвы внутренне не приняла. В конце концов выяснилось, что мавританская архитектура - это мое. А когда я набрела на Испанию и нашла там себя, свои корни, то окончательно поняла, что мое - это, вероятно, Средиземноморье.

- А когда еще узнали, что среди корней ваших цыганские...

- Да, в роду у меня, по семейной легенде, были цыгане. Наверное, поэтому, когда шляюсь по миру, то чувствую себя совершенно счастливым человеком. Правда, страсть к перемене мест и новой ситуации проявляется, только когда душа совсем вольна. То есть если знаю, что с близкими все нормально, и если я не в работе.

- В ваших книгах, да и в глазах, столько темперамента, что сложно понять: как вы с легкостью отказываетесь от московского ритма и довольствуетесь ритмом небольшого израильского города?

- Да меня, собственно, не только московский, но и израильский ритм уже не привлекает. Самое большое счастье, когда я просыпаюсь утром и понимаю, что никуда не надо идти. Моя мать яркий сангвиник, а отец в известной степени мизантроп, человек очень замкнутый, и я наблюдаю, как мой характер постепенно, как ледник, съезжает от сангвинического приятия всего и всех до отцовского ухода в себя.

Поутру все хочется куда-то бежать, кому-то звонить, делиться какими-то своими идеями - словом, любить человечество. Потом садишься за работу, отбываешь десятичасовую каторгу, и любовь к человечеству постепенно сменяется любовью к своей прикроватной тумбочке с такой уютной настольной лампой и стопкой книг...

- Легко представляю вас за компьютером или в путешествии. И совсем не представляю моющей полы, чистящей морковку с картошкой. Вы готовите? Гладите? Кричите на мужа-художника: "Снова разбросал повсюду грязные кисти, а я целый день дом убирала!"?

- Насчет мужа-художника я попрошу... Дело в том, что во всем, что касается его профессиональных дел, он даже не аккуратист, а какой-то проклятый педант. У него палитра блестит как зеркало - после рабочего дня. Кисть вообще нельзя оставлять грязной. Она погибнет. Кисти нужно мыть вовремя, сразу после работы.

Но вот однажды я положила его носок посреди гостиной и решила наблюдать - сколько дней тот будет лежать. И мой муж переступал через этот носок три дня. Потом рассеянно его надел, когда не нашел другого. Творческая личность, понимаете?

Что касается меня, я исполняю все обязанности жены и матери семейства. Я что, похожа на белоручку? Или небожительницу?

- Юрий Нагибин в своем дневнике упрекнул Беллу Ахмадулину (Геллу) в том, что она все происходящее между ними перерабатывает в литературный материал. Вы перерабатываете в него самое серьезное в жизни?

- Только серьезное и перерабатываю. И Юрий Нагибин перерабатывал, почитайте его последние книги. Он перерабатывал такое, что волосы поднимаются дыбом. Белла Ахмадулина - просто ангел и сама корректность на его фоне.

- Есть что-то, что нельзя описать, даже если ты Шекспир с Гомером напополам?

- Увы, есть. Человеческая природа может такое сотворить, что литература заскулит и под лавку спрячется. И Шекспир спрячется, и Гомер. Хотя тот слепой, ему легче.

- Несколько лет назад вы мне в одном из разговоров сказали, что дочь служит в армии, вы нервничаете, когда она добирается домой на выходные, звоните бесконечно. Недавно ваша дочь вышла замуж. Как изменилось мировоззрение мамы уже совсем взрослых детей?

- А мировоззрение мамы - разве оно меняется в зависимости от ситуации? Оно всегда одно и то же: чтобы все были здоровы и присмотрены. В этом я чувствую себя древней, как старуха Изергиль. Только теперь мне уже нужно знать, как они - дочь с мужем - добрались на машине в пункт А, не гнал ли он как сумасшедший и что они сегодня ели на обед. А завтра?

- Чем занимаются ваши сын и дочь?

- Сын - советник по продажам в крупном иерусалимском магазине "Хоум-центр", а дочь - студентка Иерусалимского университета. Археология и английская литература, не приведи господь.

- Ваша на сегодня самая большая неудача в жизни?

- Вопрос, что называется, нелегитимный. Так как для писателя самая большая неудача всегда оборачивается в творчестве самой большой удачей. Живем же на топливе собственных биографий. Если же вы имеете в виду творческую неудачу, то это, опять же, не мое дело судить. Есть другие эксперты. Неудачей может быть неожиданная кончина в разгар работы над новым романом - с одной стороны. И она же может быть большой удачей, когда поставлена точка и больше ничего не можешь написать. Так что все на свете обоюдоостро.

- Вопрос к жене художника: нарисуйте, как выглядит женщина-писатель, когда у нее абсолютно все хорошо?

- Это - пожалуйста. Когда все хорошо, это значит, что работа идет, что всех удалось выгнать из дому по делам-мастерским-работам учебам. Тогда быстро сварить кофе, к черту душ-прическу-кремы - жаль утреннего времени. На переодевание времени тоже жаль, потому что работа идет.

Так что вот портрет женщины-писателя, когда у нее все хорошо: лохматая, в застиранных трениках и пижамной куртке, с чашкой кофе у компьютера, она сидит и зачарованно смотрит в экран на отдельные куски, кусочки, фразы и слова, разбросанные там и сям. И если кто заглянет в экран к ней через плечо, то прочитает там полную ахинею. Но это - будущая книга. Причем автор уже видит ее такой, какой она должна быть. Уже видит, и потому счастлив.

29.11.2007 12-54