Александр Каневский: «Когда я уезжал в Израиль, Гриша Горин мне сказал: «Они тебя не поймут. Мы воспитывались на разных сказках»

Бульвар Гордона

Произведения Александра Каневского обычно раскупаются в мгновение ока: его повести, пьесы, эстрадные миниатюры, написанные для знаменитых Тарапуньки и Штепселя, автобиографический роман «Смейся, паяц!». Недавно Александр Семенович вновь порадовал ценителей умной и тонкой шутки — выпустил две книги.

«Первая называется «Идущие на смех», это сборник, в котором много рассказов прошлых лет, но есть и новые, — поделился писатель с «Бульваром Гордона». — А вторая — детективная повесть «Кровавая Мэри». Издатели долго уговаривали меня написать детектив, но я не соглашался: «Зачем? В России есть дамы, которые работают на этом поприще долго и успешно». Но они придумали интересный ход — дали два таких детектива мне с собой в самолет. Я прочитал один из них, потом мне принесли кофе, я его выпил... И поймал себя на мысли, что не помню, о чем читал! Ни одного персонажа, ни одной сюжетной линии в памяти не отложилось! И поэтому решил написать такую книгу, где любой, даже самый неприметный, персонаж будет иметь свое лицо, свой характер. Что получилось — судить вам...».

«КАЖДЫЙ РАЗ, ПРИЕЗЖАЯ НА РОДИНУ, ВЫЧЕРКИВАЮ ИЗ ТЕЛЕФОННОЙ КНИЖКИ ФАМИЛИИ: КТО-ТО УМЕР, КТО-ТО УЕХАЛ...»

— Когда в Киев, Александр Семенович?

— Когда пригласят. В этом месяце я так наездился! Мотался между Москвой и Одессой. К вам разве что в конце зимы вырвусь, раньше не получается. Режиссер Виталий Малахов взял мою пьесу, если поставит, конечно же, приеду на премьеру. А после того как вышла «Кровавая Мэри», поступили предложения сделать сериал — сразу от двух продюсеров. Один хочет четыре серии, другой — 40. И как только определюсь, что мне больше нравится, засяду за сценарий.

— Но все-таки действует на вас притяжение родного города?

— Да! 20 лет живу в Израиле, но в Киев тянет больше, чем куда-либо. В советское время из этого города меня выжили — удрал от преследований и притязаний чиновников: рассыпали наборы книг, снимали из репертуара спектакли... Уехал в Москву, которая помогла мне сделать рывок, но осталась для меня неродной. Потому что по своему городу надо уметь ходить. Киев я исходил вдоль и поперек, а Москву познавал на колесах автомобиля — это разные вещи.

— Любимые места в Киеве у вас есть?

— Конечно! Улица Карла Либкнехта, сейчас она Шелковичная. Банковая, Институтская... Доходило до анекдота. Как-то гуляли мы с друзьями, и я сказал: «Давно здесь не живу, но на каждой из этих улиц найдется квартира, где меня примут с радостью». Решили проверить — по дороге в ресторан «Динамо». Зашли в первый попавшийся подъезд и еле удрали оттуда, потому что меня сразу узнали: «О, здрасьте! Заходите». Вошли еще в один дом, а там: «Сашенька! Проходи, родной!». Друзья рукой махнули: «Черт с тобой, идем в ресторан, а то так до него и не доберемся».

Но Киев связан у меня и с грустью. Каждый раз, приезжая сюда, вычеркиваю из своей телефонной книжки фамилии: кто-то умер, кто-то уехал... А те, кто жив, болеют или плохо устроены. Невесело становится, когда вижу некоторых знакомых: какие-то поникшие, как шарики, проткнутые булавкой. А ведь когда-то были крепкими, здоровыми, жизнерадостными людьми. И дело не в возрасте — во внутреннем состоянии человека. Лампочка внутри погасла, понимаете?

Поражаюсь, как тяжело живут в Украине люди. Сестра моей покойной жены — пенсионерка, но вынуждена подрабатывать, и я отдал ей доверенность на получение авторских за мои пьесы, которые идут в Украине (их ставят в четырех-пяти театрах). Что такое пенсия в 100 долларов? Золовка говорит, что треть денег уходит только на оплату коммунальных услуг, медицинская помощь стала для пенсионеров настоящей роскошью. Им не до отдыха, не до прогулок и досуга — надо выживать.

Больше всего я любил Печерск, Владимирскую горку и Крещатик — прежний, асфальтированный, мягкий, как я его называю. Потому что, когда его плиткой покрыли, он стал какой-то твердый. А осенью, когда дождь, — еще и скользкий. Раньше мы собирались там, гуляли, это был наш Бродвей. Кафешек было меньше, чем сейчас, но всюду нас знали швейцары — улыбались и пропускали, чувствуя, что получат свой законный рубль...

«ЕСЛИ В ТЕЛЕВИЗОРЕ ВМЕСТО ДВУХ ПРОГРАММ 22, ДЕЙСТВИТЕЛЬНО, ЛЕНЬ ЛИСТАТЬ КНИГУ»

— Проходя мимо желтого корпуса Университета имени Тараса Шевченко, не говорите: «Cпасибi, що не взяли!», как Клара Новикова, которую когда-то не приняли в Киевский театральный?

— Вы знаете, мне грустно об этом вспоминать, потому что это был первый удар от жизни, я бы даже сказал, нокаут. Я окончил школу с золотой медалью, мечтал стать журналистом, писателем, учительница собирала все мои сочинения, и вдруг ни с того ни с сего мне дают по морде — с размаху и с явным удовольствием: «Свой отличный аттестат вы будете показывать своим детям, потому что больше он никому не нужен...». К сожалению, политику тогда определяли именно такие люди — как тот проректор, который мне, 17-летнему, это сказал.

Теперь я даже рад, что не стал дипломированным журналистом или филологом, потому что все мои коллеги работают не по специальности. Возьмите Жванецкого, Арканова, Хаита, Курляндского, Мишина, Задорнова — все либо врачи, либо технари. Я тоже стал технарем — за два дня до 1 сентября мама взяла мои документы, отнесла в автодорожный институт, и я благополучно его закончил. В конце концов, когда мои книги стали выходить тиражом 100-150 тысяч экземпляров, никто не задумывался, какая у меня специальность.

— Сейчас писательский труд приносит прибыль?

— Только если твои произведения ставят в театре или экранизируют. Нынче, если у тебя тираж четыре-пять тысяч, считается: «Ух ты, здорово!».

— Как думаете, с чем связано то, что люди перестали читать книги?

— Интернет и телевидение многое заменили. Когда-то ко мне приехал мой английский переводчик, я принимал его в Киеве. Зашел разговор о книгах, и я сказал: «Смотри, у нас самые читающие в мире люди — везде читают!». Он только рассмеялся: «Саша, у вас просто нет других развлечений. А когда откроют границы, появится информация, к ней будет доступ, желание читать резко упадет». Я не верил, но поверить пришлось. Если вместо двух программ у тебя в телевизоре 22, действительно, лень листать книгу. Остался маленький процент населения, который приходит на творческие вечера к писателям.

— Но вам-то грех жаловаться.

— Да. Я вот был в Одессе — собрался полный зал! Одесситы давно считают меня своим, хотя я честно признаюсь: «Ребята, я примазавшийся!». Это какая-то неординарная нация. У них врожденное чувство юмора, свой взгляд на жизнь. Если сравнивать с Киевом, то Одесса порадовала меня оптимизмом. Я даже пустил шутку, что у них и температура выше. У нас 36 и 6, а у них — 37 и 2.

В Одессе у меня оказалось всего несколько книг: я вез штук 15 с ярмарки, для себя и близких. Но когда люди стали спрашивать: «Где купить?», решил их раздать. Это была моя ошибка: девочку, которая распространяла книги, чуть не смели!

— Люди соскучились по интеллигентной шутке. Не хочется смотреть и слушать только «Камеди Клаб»...

— И не надо. Я, знаете, кого люблю слушать? Ребят из «Прожекторпэрисхилтон». Вот они действительно одаренные — хорошие импровизаторы, с врожденным чувством юмора. И «Большую разницу» смотрю. Там, правда, бывают не совсем удачные пародии, но попадаются блестящие.

— Обидно, что Тарапуньку и Штепселя если и показывают на украинском ТВ, то поздно ночью, когда зрители уже спят, — в два часа, в три...

— Нынешнее поколение вообще не знает, кто такие Штепсель и Тарапунька: «Мама и папа что-то говорили...». Нет пророка в своем отечестве. Ну вот почему бы в Киеве не поставить памятник Тарапуньке? Это же чисто украинский персонаж, символ национального юмора!

Кстати, когда он умер и я хотел дать некролог в «Советской культуре», мне сказали: «Саша, мы не имеем права. Он не народный артист СССР. Должен либо ЦК Компартии Украины попросить, либо Министерство культуры, они обычно звонят нам или пишут письма. А про Тарапуньку ничего не прислали...». Дважды Юру Тимошенко и Фиму Березина подавали на народных СССР, но оба раза эти документы «теряли». А потом Тимошенко сказал: «Все, больше не хотим. У нас есть народные звания — Тарапунька и Штепсель, и других нам не нужно».

Юра был резким, прямым человеком, мог сказать секретарю райкома такие вещи! Однажды его спросили: «Юрий Трофимович, почему вы до сих пор не члены партии?». А он: «Да как вы смеете нам такое предлагать, когда в партии такие подонки, как Иваненко, Петренко...» — и начал перечислять фамилии. «Уберите их, и мы с Фимой сами к вам придем!».

— Даже имена их персонажей — Тарапунька и Штепсель — стали крылатым выражением: так называют неразлучных друзей, которые преданы друг другу, хотя совершенно разные.

— 50 лет дружили, представляете? Это уникальное явление, потому что в искусстве люди друг с другом долго не задерживаются. На Тарапуньку и Штепселя не действовала даже абсурдность времени, в котором они жили. Юру постоянно упрекали: «Почему вы коверкаете украинский язык?». Тимошенко отвечал: «Ну не могу я говорить на чистом украинском! Русские меня не поймут, латыши, казахи, эстонцы... А так я что-то скажу — Фима расшифрует, и всем все ясно». Второй болезненный вопрос: «Почему вам тексты пишут два еврея?». Тимошенко надоело отвечать, и когда ему предложили кого-то другого, он просто послал. А посылал он страшно!

Кстати, я планирую выпустить книгу эстрадных миниатюр, куда войдут сценки Тарапуньки и Штепселя, которые мы писали с Робертом Виккерсом. О Юре и Фиме рассказываю всем и всегда, потому что я их очень любил, они этого достойны. Не только как актеры, но и как люди.

Они любили смеяться над собой. Знаете, Тимошенко страшно курил, и однажды ему стало плохо на сцене. Врач сказал, это из-за курева и если не бросит, будет инфаркт. Юре посоветовали гипнотизера, и он сразу же пошел на прием. Через три часа вернулся, хохочет. Спрашиваем: «Что случилось?». — «Сел я в кресло, расслабился, и он стал внушать: «Вы спите. Вы спите. Вы спите и понимаете, что курить вредно. Курить вредно. Курить очень вредно. И пить вредно». Тогда я открыл глаза и сказал: «А вот про пить — не надо!».

А Березин был одесситом, и все одесситы считали его своим консулом в Киеве. Постоянно звонили: «Фима, помоги! Фима, сделай» — и он молча решал чужие проблемы. Земляки им страшно гордились, но больше всего гордилась мама, которая говорила: «Я чья мама? Я мама Штепселя!». Фима как-то рассказывал: «Приезжаю в Одессу, смотрю — на вокзале мама митингует, руководит людьми, показывает на мой вагон... Я говорю: «Мамочка, ну пожалуйста, я же просил». А она: «Фима, ну что я могу сделать? Они меня узнают!».

«АМЕРИКА ПОРАЗИЛА МЕНЯ КАК ГОСУДАРСТВО, АНГЛИЧАНЕ — КАК НАЦИЯ»

— У нас нынче модно шутить о политиках, причем в их присутствии. Политики слушают, смеются, хлопают в ладоши...

— А вы считаете, на них это подействует? Я счастлив, что советское время кончилось, потому что и работать, и жить было безумно тяжело. Но тогда был один плюс — люди боялись огласки. Фельетон был настоящим ударом по печени.

Я работал в «Правде», там вышло 16 моих рассказов. И вот однажды попросился в Одессу, к легендарному грузчику. О нем говорили, что он хулиган, выпивоха, бандит, но его на фронт не отпустили, отправили в Архангельск, куда приходили караваны судов с грузами, поставляемыми по ленд-лизу из Соединенных Штатов.

К тому времени, когда я пришел в «Правду», этот человек состарился, жил в коммуналке — в одной из 12 комнат, в ужасной нищете, тяжело болел, еле передвигался... Мне показали его трудовую книжку, в нее были вложены многочисленные грамоты, награды, до которых никому не было дела. Я написал статью, в которой пожалел, что всего этого не видел секретарь исполкома. Так через два дня мне позвонили: «Спасибо вам! За ним приехали на машине, дали новое жилье...».

Газет боялись, им верили, причем безоговорочно: «Как неправда? Об этом же в газете написано!». А сейчас пресса утратила свое влияние. Так же, как и политсатира на телевидении. Можно сколько угодно оттачивать мастерство на политиках, но результата не будет.

— В «Советской культуре» вы вели замечательную рубрику — «Автопробег за шуткой».

— И самое замечательное, что я ездил по всей Европе и писал репортажи, у меня был открытый паспорт.

— Какая страна удивила больше всего?

— На то время — Швеция. Она потрясла своей открытостью, оптимизмом, улыбчивостью. Сильное впечатление оставили Америка и Англия. Я бы даже сказал, Америка как государство и англичане как нация. Нация, которая ценит свои традиции, бережет прошлое. В лондонском Тауэре много лет живут вороны, и однажды кошка бросилась на одного из них и покусала. Так был суд над кошкой! Все как положено: и защитник, и обвинитель. За процессом следила вся страна! Кошку осудили — месяц держали в изоляции и не давали вкусных вещей. Посягнула же на святое... Может, кому-то это кажется смешным, но я считаю, англичане правы: государство, которое не ценит свое прошлое, не имеет будущего. Никогда не забуду их такси, стилизованные под кареты, красные двухэтажные автобусы, которые никогда не станут ретро...

А Штаты — прежде всего мощь. Мы с братом туда приехали, начитавшись, что небоскребы — страшное дело, что Нью-Йорк — город желтого дьявола... Но когда я все это увидел, сказал: «Знаешь, Леня, мне хочется каждому небоскребу поклониться. И поклониться людям, которые сумели такое создать».

Америка удивительна, потому что там все работают. У меня есть друзья, которые уже в возрасте, накопили состояние, но все равно работают: и они, и дети их, и внуки... Бездельничать не принято, никто не почивает на лаврах. Есть, конечно, безработные, но жить на пособие в Америке стыдно. Я был там трижды, и последний раз меня пригласила Бруклинская библиотека.

«ИЗРАИЛЬ — ЭТО ЗЕРКАЛО. КАКУЮ РОЖУ СКОРЧИШЬ, ТАКУЮ И ПОЛУЧИШЬ В ОТВЕТ»

— Библиотека, имеющая возможность приглашать писателей из-за океана, для Украины уже чудо...

— А разве не чудо дедсад? Именно деДсад, потому что не для малышей, а для пенсионеров. Их привозят туда утром, чтобы не скучали дома, пока дети на работе, а вечером, часов в шесть, забирают. И мне платили большие деньги, чтобы я там выступил.

Государство заинтересовано в таких заведениях, оно выделяет средства на каждого посетителя. Стариков уговаривают туда ходить: «А сегодня у нас будет еда из французского ресторана. А завтра к нам приедет писатель Каневский...».

Хозяину такого дедсада тоже выгодно, чтобы люди к нему шли, потому что он на этом зарабатывает. Я выступал перед русскими. Причем это выходцы из богатых домов, не из бедных! Таким образом дети организовывают родителям досуг и уход. Старикам бесплатно доставляют лекарства, их бесплатно возят на обследование, на процедуры... Мой друг когда-то купил автобус, чтобы их возить, потом — два, потом — пять, 10... И так встал на ноги, потому что государство его поддержало.

— А что, по-вашему, нам стоит перенять у Израиля?

— Вы знаете, если бы я уехал туда не в 1990-м, а раньше, то, наверное, имел бы больше детей. У израильтян нам, бывшим советским, надо поучиться ценить семью. Ведь советская власть разобщала людей, растила Павликов Морозовых...

Дети считались обузой. Двое? Зачем? Хоть бы одного поднять! А в Израиле все наоборот. Здесь семья на первом месте. В пятницу вечером, на шаббат, положено собираться в семейном кругу. И вот у меня сидит продюсер, который учился в Америке, ему уже под 40. Я говорю: «Может, поужинаешь у нас?». — «Ой, нет, я же обещал отцу, что на шаббат приеду. Если меня не будет, папа так огорчится!». Он мчался, как сумасшедший, чтобы только не огорчить папу! Вот этому можно позавидовать.

Что еще поразило, так это израильская армия. Каждый год те, кто служил, проходят переподготовку, и, знаете, как принято? Вы отслужили взводом, и этим составом вас собирают еще 20 лет. Это уже не просто друзья, а братья. Как воюет такой взвод? Да они друг за друга жизнь отдадут!

— Наши солдаты давно стали героями комедийных сериалов. Говорят, в Украине служит тот, кто добровольно сдался в плен...

— И в Израиле есть товарищи, которые пытаются откосить, но сам факт, что в боевые части идет конкурс — 8-10 человек на место, говорит о многом. Причем в самые опасные части, в десантники, например.

В моей повести «Теза с нашего двора» есть об армии история. Представьте: последний марш-бросок на красный берет (отличительный знак израильской парашютно-десантной бригады. — Авт.). Парень бежит через пустыню, жара, песок в глаза, дышать нечем... Сзади едет «скорая помощь», к нему подбегает сержант и говорит: «Ну кончай, зачем тебе этот красный берет? Там овраги, ты не добежишь. Садись в машину, у меня там минералка, кока-кола со льдом...». — «Пошел вон!». И сержант, довольный, убегает обратно. А последние полтора километра, чтобы поддержать парня, вместе с ним бежали брат и отец...

Я не идеализирую Израиль, в каждой стране свои недостатки. Когда-то писал письма брату — артисту Леониду Каневскому (он человек занятой, работает в три смены: в передаче «Следствие вели...» и в двух театральных постановках) — и там была фраза: «Израиль — это зеркало. Какую рожу скорчишь, такую и получишь в ответ». Надо просто принять эту страну. Пока не примешь и не полюбишь, она тебе не улыбнется.

«КОГДА Я УЕЗЖАЛ В ИЗРАИЛЬ, ГРИША ГОРИН МНЕ СКАЗАЛ: «ОНИ ТЕБЯ НЕ ПОЙМУТ. МЫ ВОСПИТЫВАЛИСЬ НА РАЗНЫХ СКАЗКАХ»

— Главная трудность, с которой вы там столкнулись, в чем заключалась?

— Другая ментальность. Когда я уезжал, Гриша Горин спрашивал: «Ну что ты будешь там делать, Сашка?». — «То же, что и раньше, — писать». И тут он произнес гениальную фразу: «Они тебя не поймут. Мы воспитывались на разных сказках».

Язык другой, юмор другой — я его не принимаю, так же, как и американский. Когда-то Килиманджаро и Калахари казались мне заморскими чудищами, а сейчас они рядом, я тут живу. С ума сойти! Здесь много перемешано: и арабское, и африканское, и польское, и украинское, и белорусское... Тяжело привыкать, но есть чем восхищаться. Например, трудолюбием народа. Посмотрите на сельское хозяйство — сотворить такое при отсутствии воды, на суглинке... Камни из почвы вынимали вручную! А теперь собирают два-три урожая в год. Смешно, но в России на рынке я видел израильскую картошку, израильские помидоры, даже вишни.

— Думаю, после этих слов за Израиль можно лишь порадоваться, а Украину в очередной раз пожалеть...

— Помню, как я приехал в Киев в 91-м. Ужас был: продуктов нет, парадные без лампочек, пахнут не скажу чем — вы, наверное, догадываетесь... И вот со мной интервью на Первом канале. Сидит какая-то популярная ведущая: «Александр Семенович, ну как вам наша Украина?». Я говорю: «Вы знаете, когда-то Черчилль сказал о Хрущеве: «Надо быть гением, чтобы оставить Россию без хлеба». Ребята, вы — гении. Если страну с самой лучшей в мире землей, с морями и курортами, находящуюся в центре Европы, смогли превратить в нищую! Причем я понимаю, что страна сопротивлялась, но вы навалились все вместе: и политики, и народ — и ее таки доконали. Я очень люблю Украину, и у меня болит сердце оттого, что вы с ней сделали».

Ведущая уже начинает показывать на пальцах: мол, что вы несете... «Понимаете, Александр Семенович, люди не хотят работать». — «Ну, — говорю, — если вы украинцев сумели отучить работать, то вы вдвойне гении!». Больше меня на Первый украинский канал никогда не приглашали...

При Союзе сколько моих товарищей говорили: «Саша, ты понимаешь, Москва нас грабит. Вот когда мы станем независимыми, мы заживем!». Прошло много лет, и теперь я спрашиваю: «Ну ладно, вы независимые, что теперь?». — «Так лучшие люди от нас уехали, без них — никак...». Но я, конечно, верю, что Украина поднимется. Ведь если не верить в лучшее, во что тогда?

— Что вдохновляет вас сейчас, что радует?

— Вдохновляют, как прежде, человеческие отношения. Еще радуют книги — читаю Дюрренматта, воспоминания Вуди Аллена. Виктора Корецкого перечитываю — нас с ним часто путали. «Саша, я сегодня дал за вас два автографа», — говорил он мне. «А я за вас — три!». Знаете, израильская религия учит радоваться каждому прожитому дню, причем радоваться сейчас, а завтра будет то, что Бог даст.

Когда я сюда приехал, сомневался: брать ссуду на квартиру или нет? А друзья убеждали: «Идиот! Ты думаешь о том, что через 20 лет будет? Бери, живи сейчас и радуйся!». И мне кажется, это прекрасная философия.

14.01.2011 11-05