Борис Ефимов: «Почему долго живет человек? Это темное дело, и лучше его не касаться...»

Русская Германия

Для забывчивых и непосвященных: его не надо путать со знаменитой тройкой карикатуристов Кукрыниксы. Он – сам по себе. Его острый карандаш на протяжении предыдущего века таранил и разил несовершенство мира, его люто ненавидел фюрер и мечтал повесить вместе с Эренбургом и Левитаном при захвате Москвы. В ответ он подписал клике фюрера художественный приговор, отработав в качестве художника-карикатуриста весь Нюрнбергский процесс, 60-летие которого вскоре будет отмечать весь мир.

Борис Ефимов – человек-легенда, человек-миф. 28 сентября 2005 года ему исполнится…105 лет! Никто из художников столько не жил. Бодрый, подвижный, он до сих пор активно участвует в жизни своего творческого Союза художников. В праздничные дни пропустит две-три рюмки хорошего коньяка. Память, как у молодого. Речь его образна, остроумна и вместе с тем проста и мудра. Наш специальный корреспондент, художник и писатель Илья Клейнер, будучи в командировке в Москве, взял у Б. Ефимова эксклюзивное интервью.

– Ваш секрет долголетия?

– Открыть секрет долголетия я не могу, потому, что секрет – это секрет. Как я могу разглашать секрет? Лучше я расскажу вам анекдот. Как-то на Кавказе чествовали одного долгожителя. Столетний старик рассказывал, как он не переедал, всегда соблюдал диету, никогда не пил, не курил, не бегал по бабам, рано вставал, всегда был спокоен. А в это время за стеной раздается страшный шум, крики, пьяная ругань, хохот. «Не обращайте внимания, – говорит старик, – это пьяница, развратник, хулиган. Это мой старший брат. Ему недавно исполнилось 105 лет». Почему долго живет человек? А черт его знает! Это темное дело, и лучше его не касаться.

– Делаете ли вы ежедневную зарядку?

– А как же. Продолжаю. Правда, если в столетнем возрасте я делал 450 приседаний, то теперь – 456.

– Не приходилось делать карикатуры на себя?

– Делал, и часто. Я не щажу себя, даже самому противно. Я рисую себя лысым, коротконогим... таким, каким есть.

– Не пробовали нарисовать карикатуру на Сталина?

– Я знал, что со Сталиным шутки плохи. Но однажды меня попросили сделать на него дружеский шарж. В рисунке ничего злого не было: низкий лоб я сделал пониже, усы – погуще, сапоги – потяжелее. Редакторами журнала «Прожектор» были Бухарин и Мария Ильинична Ульянова, сестра Ленина. Когда она посмотрела шарж, то без малейшей улыбки сказала: «У него здесь какая-то лисья рожа. Давайте мы вашу работу пошлем в секретариат ЦК Толстухе». (Толстуха – помощник Сталина по оргвопросам – И. К.) Шарж вернули через два дня с маленькой припиской: «Не печатать. Толстуха». Конечно, потом я много рисовал Сталина возвышенно, патетически. По-другому нельзя было. Вождь.

– Когда вы поняли, что вы художник-карикатурист?

– Когда мои рисунки стали печатать. Первым моим рисунком был шарж на Родзянку – председателя четвертой Государственной думы. Когда я увидел свой рисунок в журнале, то для меня это было самым настоящим потрясением. Сегодня я действительный член Академии художеств, имею Золотую Звезду Героя, которую мне вручил Горбачев к моему 90-летию, если не ошибаюсь. Но больше всех наград я ценю медаль за участие в обороне Москвы в 1941 году. В ответственных случаях я всегда ее одеваю.

– Вы были знакомы и дружили с интересными, необыкновенными людьми, в том числе с Маяковским. Что вы можете вспомнить о нем?

– Рассказать о моих встречах с ним в одном интервью невозможно. Скажу лишь, что Маяковский – это огромная и трагическая фигура. Я его очень хорошо знал, боготворил. Я был в числе тех, кто провожал его в последний путь. Огромная толпа людей у крематория. Весна. 1930 год. Люди прижаты друг к другу. Гроб с телом поэта невозможно снять с грузовика и внести в здание. Я слышал, как милиционеры стали стрелять в воздух. И в этой ужасной толчее я столкнулся с Вячеславом Полонским, который с кривой ухмылкой сказал мне: «Маяковский даже тут не может обойтись без скандала». Полонский, бедняга, не знал, что ровно через год его самого тут же будут провожать, но уж без такого скопления людей. Так вот, в крематории я столкнулся со своим братом Михаилом Кольцовым, который дал мне маленький клочок бумаги – пропуск вниз, в подвальный этаж, где через глазки в стене можно было видеть последний момент. Через глазок я видел, как железные створки разошлись, гроб двинулся. Огромная шевелюра вспыхнула огненным факелом. Поэт, трибун революции, трагическая любовь и всепожирающий огонь в финале. Разве это можно забыть?

– А что вы сейчас делаете?

– Сейчас я даю интервью вам. А в смысле ежедневной работы я делаю все и ничего. От своего основного жанра – политической сатиры я отошел. Причина проста: она себя изжила. Я пишу натюрморты, пейзажи, юморески для собственного удовольствия, многие из которых дарю друзьям. Без дела нельзя жить. А вы знаете, сколько в среднем отпущено лет мужскому полу России? Не знаете? А я вам скажу – 58 лет. А мне идет сто пятый годик. Это возмутительно. Но что делать? Мне надо жить еще и за брата. (Брат Бориса Ефимова – журналист Михаил Кольцов. Расстрелян Сталиным. – И. К.) Это моя теория. То, что у него отобрали злодейски, несправедливо, на небесах, вероятно, причислили мне.

– Говорят, что Зураб Церетели сделал памятник вам и брату?

– О, этот неугомонный Зураб! Уникальная личность. Эти две скульптуры стоят у него в авторской галерее.

– Вы довольны, что уже при жизни он вас увековечил?.

– Что значит, доволен или нет? Конечно, протестовать я не стал.

– Вас продолжает удивлять жизнь?
– В последние годы я приучил себя ничему не удивляться. Такова моя позиция. Помните, как у Пушкина: «Хвалу и клевету приемли равнодушно и не оспаривай глупца». Удивляться – это значит обязывать себя быть каким-то всепонимающим мудрецом. На это я не могу претендовать. Я очень многое не понимаю в современной России, и я думаю, что это непонимание разделяют со мной миллионы людей. Единственное, чему я еще удивляюсь, так это тому, почему я так долго засиделся на этой земле.

– Что вы больше всего цените в людях?

– Порядочность и достоинство.

– А что вы больше всего не любите в людях?

– Я не прощаю хамства и зависть, но прощаю многое, что свойственно человеку от природы. Человек слаб, и этим все сказано.

– Вас предавали в жизни?

– Предавали, и часто. Но и я предавал.

– После этого каялись?

– Каялся внутри, не для показухи. Вообще психология людей, их взаимоотношения – настолько зыбкие понятия, что говорить, а тем более осуждать человека, что он такой, а не сякой – бессмысленно. Конечно, я не святой человек, чтобы прощать хамство. Но хамство и невоспитанность я расцениваю как факт самой жизни, не более.

– Но руку вы такому человеку не подадите?

– Может, и подам. Но затем вымою зеленым мылом. Я приучил себя к тому, что не надо требовать от людей того, чего у них нет. Если у человека нет благородства, порядочности, совести, то как можно от него это требовать? Наивно.

– Что вы не можете простить самому себе?

– Многое. То, что я мог не делать, но делал. Этого я не прощаю себе. Моя концепция такова: человек вправе распоряжаться своей судьбой. Когда от меня требовали то, что мне было не по душе, противно, я мог сказать, что я этого не буду делать. И что? А то, что меня бы тогда могли посадить, расстрелять. Вы же знаете, если тогда забирали «главного подозреваемого», за ним всегда следовали жена, дети, братья. А их судьбой я не имел права распоряжаться. Поэтому мне приходилось делать карикатуры на Троцкого, Бухарина и других уважаемых мною людей. Отказаться? Но я же не Джордано Бруно. Идти на костер я имею право только за себя. Убить своих близких, родных – это было выше моих сил. И речь здесь не о личной гордыне и независимости художника. Вопрос очень сложный и ответ на него неоднозначен. Это меня грызет до сих пор.

– Я так понимаю, что вы не ностальгируете по старым временам?

– Ностальгировать по произволу, беззаконию, диктатуре тирана смешно и глупо. Но было что-то и хорошее, светлое в тех страшных временах. Например – вера народа во что-то прекрасное, его трудовой энтузиазм, всенародный героизм в годы войны.

– Кто из политических лидеров ушедшего столетия вам наиболее симпатичен, привлекателен?

– Конечно, Лев Троцкий. Ах, какая это была силища, какой оратор!

– Любимый ваш художник в советское время?

– Таир Салахов.

– Когда вы просыпаетесь, то благодарите Бога за дарованный вам день?

– Да! И не только, когда просыпаюсь, но и когда ложусь спать.

25.05.2005 16-14