Марк Розовский:«По мне прошла линия фронта»

«Новые Известия»

Имя народного артиста России Марка Григорьевича Розовского почти полвека на слуху у театральной публики. Его «Бедная Лиза» и «История лошади» – классика нашей сцены. Но сегодня его имя известно всей стране еще и из-за спектакля «Норд-Ост», к которому Розовский не имел никакого отношения, пока в заложниках у бандитов не оказалась его дочь. О вирусе насилия, отравляющем воздух, которым все мы дышим, а не о волшебной атмосфере театра говорил Марк РОЗОВСКИЙ с обозревателем «Новых Известий» Михаилом ПОЗДНЯЕВЫМ.
– Театр для меня был и остается параллельным миром. Влияет он или не влияет на состояние нравов – зависит не от него, а от человека, в театр приходящего. Но искусство и реальность часто переплетаются так, что разорвать их можно только с кровью... Вот существует некто Раскольников, студент 23 лет. Он хочет бороться с превращением жизни в сплошную Сенную площадь. Позыв абсолютно естественный. Но противостоять насилию, взяв топор, – чудовищное заблуждение, которое героя Достоевского в итоге привело к покаянию, а миллионы реальных Раскольниковых – к тому, что они оказались бесами. Несколько поколений молодых людей, ставших теперь стариками, отдали жизни ложной идее. Другая линия, предложенная Россией миру в качестве альтернативы раскольниковщине, – путь Обломова. Тоже мечтающего преобразовать мир лежа, как и Раскольников, на диване, но в момент принятия окончательного решения не хватающего топор, а отказывающегося с этого дивана встать. Увы, сама Россия до сих пор не пригляделась внимательно ни к Раскольникову, ни к Обломову. Мы так ничего и не поняли ни в ХХ, ни в ХIХ веке. Наивно думали, что Раскольников и Обломов – это всего-навсего персонажи из книжек. Лишь немногим, кто держит внутри себя масштабное понимание того, что произошло и что происходит в России, ясно и то, что в России будет происходить. И они пытаются донести такое, в сущности, очень простое предупреждение до сведения общества. Последнюю победу по этой части, мне кажется, одержал протоиерей Александр Мень, великий религиозный мыслитель и рядовой деревенский священник-труженик, а задолго, за полвека до него – авторы сборника «Вехи». Остальные занимались лишь констатацией присутствия в обществе зла... Что касается моих спектаклей, в которых тема насилия, борьбы с ним или пассивного приятия его присутствует, – они были и остаются чисто театральными акциями…

– Но разве на «Историю лошади» в БДТ люди ломились не только, чтобы увидеть чудо, сотворенное вами и Евгением Лебедевым, но и услышать из уст мерина Холстомера проклятие скотским законам, по которым одни принуждают жить остальных? Разве «Говорит Москва», вышедшая в 91-м, не была акцией протеста, реакцией на Карабах, на угрозу путча, который вскоре и случился?

– Да, но антиутопия Юлия Даниэля, в которой, кстати, пророчески описана резня в Карабахе, сочинялась в 61-м! И являлась не акцией протеста, а прозрением художника. За что Юлика в 65-м и посадили… За прозрение. Не желает Россия прислушиваться к своим пророкам. Я бы к ним и Чехова причислил – ведь в «Дяде Ване» всё про нас есть! Родные люди ссорятся, и их вражда разрешается выстрелом. Пусть неудавшимся, но это уже не имеет значения. Когда я ставил «Дядю Ваню», мы обсуждали, что было бы, если бы Войницкий со второй попытки все-таки в Серебрякова попал. Потому что в 1917 году еще как начали попадать сын в отца и брат в брата! И сегодня попадают. В том-то и беда, что мы все время реагируем не на общее, а лишь на следствия. На вечные вопросы у нас молниеносные ответы. Первопричинами никто – как бы помягче сказать – не слишком озабочен. Принцип «цель оправдывает средства» не только бесовский – он мракобесный. В наше время не применяются и не торжествуют подходы, всеми корнями связанные с русской культурой. А в ней, поверьте, на все вопросы, встающие перед страной, есть ответы. Вы что, полагаете, удастся справиться с чеченскими террористами – и в России сразу наступят и тишь и гладь? Нет! Поднимется новый вал бесовства, и другие жертвы падут. Мы не хотим понять, что фундаментальные ценности жизни выстраданы Россией до нас. Мы, как говорил Элиот, «полые люди». Живем в пустоте, культивируем пустоту, размешиваем ее и в ней еще созидаем новую пустоту – для потомков.

– И самое страшное – что наша пустота не обломовского, а раскольниковского «розлива». На днях, может, вы слышали, был опубликован социологический опрос, согласно которому почти 70 процентов россиян одобряют уничтожение без суда и следствия людей, заподозренных в связях с террористами. То есть самосуд.

– Погром в ответ на подозрение... Знаете, о чем я подумал, когда услышал эти цифры? Я горячий сторонник суда присяжных. Но если у нас такая статистика, суд присяжных делается одним из опаснейших рычагов поддержки насилия. Потому что в нем будут эти вот 70 процентов. И все возликуют: «Суд присяжных постановил, вы же сами хотели суда присяжных!». Если уж о нем зашла речь, присяжные в цивилизованном обществе отбираются скрупулезно – это люди высшей морали, заряженные гуманизмом, с каждым идет игра отключения от общества – не дай Бог, чтобы на него что-то повлияло. А у нас, едва успев родиться, так называемые суды присяжных принялись оправдывать действительно опасных для общества преступников – скинхедов, к примеру... Наша «пустотная мораль» такова: напились, завелись, распоясались, заголились – и понеслись! Без понятия, что можно и чего нельзя.



За ошибку мстить нельзя

– Марк Григорьевич, а не кажется ли вам, что со времен Достоевского изменилось отношение человека к проявлениям насилия и даже к самой смерти? Мы беззащитны перед ее лицом, не имеем мужества быть готовыми к ней при каких бы то ни было обстоятельствах, прячемся от нее. А когда наших близких или нас лично она задевает, мы впадаем в отчаяние от своей незащищенности. И тогда бедный Калоев едет в Швейцарию и мстит авиадиспетчеру, не попавшему в тюрьму, за гибель семьи, и супруги Миловидовы, потерявшие дочь при штурме «Норд-Оста», подают в суд на президента, сказавшего в интервью, что люди погибли не из-за применения спецсредств, а от стрессов. И вот отсюда, от беззащитности, а вовсе не от кровожадности, – 70 процентов, объявляющих террор терроризму…

– «Бедный Калоев», сказали вы. Да, бедный – в том смысле, что его жаль. Но Калоев, осетин, действовавший по закону кровной мести, не разобрался в одной простой вещи: убийство по неосторожности, должностное преступление не заслуживает мщения. Тот авиадиспетчер был, наверное, уже приговорен к пожизненному сроку в собственной душе. Так что Калоев, идя опять-таки по пути Раскольникова, спутал диспетчера со старушкой-процентщицей — действительно позором рода человеческого. Второе, не менее важное. Подобные преступления лежат в плоскости нравственной, а у нас к ним подход Порфирия Петровича. Да не Порфирий, не судебная система привела Раскольникова к покаянию, а б…ща Сонечка, которая мучилась своей греховностью и потому подсунула студенту-убийце Евангелие. Подозреваю, читатель сейчас отложит газету: «Что он тут плетет! Жизнь одно, а книжки другое!»…

– И Евангелие с Уголовным кодексом книжки слишком разные…

– …а для кого-то и Уголовный кодекс Евангелие, да? Но пока мы так будем рассуждать, останемся голыми перед опасностями, выдвигаемыми новой реальностью. Для чего же мы тогда все издаем и издаем Достоевского?

– И вся страна смотрит по ТВ «Идиота» с куда большим напряжением, чем «Бандитский Петербург».

– Совершенно верно. Поэтому присуждение на днях премии Солженицына артисту Евгению Миронову, сыгравшему князя Мышкина, при всех моих претензиях собственно к фильму, – показалось мне чрезвычайно точным акцентом и очень значимым поворотом: люди инстинктивно тянутся не только к топору, но и к тому, что зовется истинной праведностью. Стало быть, поезд еще не ушел. Это важно – если еще не ушел... Меня потрясло сообщение о том, что Саддам Хусейн читал «Преступление и наказание», сидя в яме. Вот бы узнать, сжималось ли у него сердце, подумал ли Саддам, что ему надо было Достоевского прочесть прежде, чем прийти к власти. А теперь поздновато, батенька, о Раскольникове читать, когда сам по уши в крови и тысячи твоих соплеменников убиты...



Построили дом на слезе ребенка

– Вот и попробуй отдели искусство от действительности. Саддам в яме с томиком Достоевского – это, как говорил товарищ Сталин, в день смерти которого мы беседуем, «штука посильнее Фауста»… Но вернемся в Россию. Миллионы людей, не помышлявших о существовании режиссера Розовского, прониклись к вам любовью в дни трагедии «Норд-Оста». Не только потому, что среди заложников оказалась ваша дочь. Ваше выступление в ночном телеэфире было, на мой взгляд, в те дни самым сильным ответом на вопросы: «Кто виноват?» и «Что делать?». А утром случилась развязка, вместе с террористами погибли десятки заложников, жертв предали земле… и люди снова побежали по своим делам – до следующей трагедии. Интервалы между трагедиями все короче, наша реакция на них все спокойнее. Привыкаем, значит… Скажите, чего мы не поняли в той «театральной истории»?

– Поскольку правды о «Норд-Осте», несмотря на обилие произнесенных речей, мы не узнали, общество пребывает в глубоком заблуждении и в том, что касается той «театральной истории», и в отношении текущего момента истории вообще. В программе «Свобода слова» в ночь развязки я сказал то, что и сегодня могу повторить. Насилием победить насилие невозможно!.. Мы боремся с терроризмом по их же принципу: «Ну хорошо, прольется одна слезинка ребенка – зато какая цель у нас!». Не получится. Именно потому не получится, что фундамент гнилой под вашим высотным зданием – подмыла фундамент слеза ребенка. А что на двери парадного подъезда на табличке надраенной написано, «Масхадов» или «ФСБ», не имеет значения. Да, конечно, террорист, убийца подлежит уничтожению. Кто с этим спорит? Но любое кровопролитие должно иметь объяснение, не вызывающее сомнений. Какое было объяснение дано штурму? «Надо было спасти людей». Хорошее объяснение. А что на самом деле мы увидели? Свои убили своих, 129 человек. Плюс еще 41 чеченец. Это ведь сто семьдесят жизней (!), у каждого из убитых есть мама. Я не призываю ко всепрощению, но у нас ничего не получится с Чечней, если не возобладает подход к проблеме совсем с другой стороны. Не такой, при котором Уголовный кодекс бездействует, и Евангелие упразднено, и все делается по схеме «око за око, зуб за зуб»: они, мол, нам «Норд-Ост», а мы им Атаги. Сколько будет при таком подходе не разрешен чеченский кризис: еще четыре года, десять, двадцать? А тысячу лет не хотите?.. Войны в истории заканчиваются лишь двумя способами: или капитуляцией противника – или переговорами. Вы знаете третий вариант? Президент сказал: «Виноват Масхадов». Я уважаю президента за то, что он так сказал. И жду, что после таких слов в тот же вечер, самое позднее завтра утром поднимется эскадрилья – и виновник будет наказан. И что мы увидим это по телевизору. Ничего подобного мы не увидели. Не мы, а нам продолжали мстить! Считается, что мы в той «театральной истории» одержали победу – большинство спасли. А я гляжу на кладбище на фотографии Даши, Кристины или Арсения, который вот здесь бегал, в этом кабинете, и на вот этом стуле сидел, сын артистки нашего театра… и кто мне ответит, почему он, Арсюша, стал предметом чьих-то интересов, нефтяных, военных, политических, социальных, жертвой споров о том, насколько должна быть свободна или не свободна Чечня, – почему?! Зачем вам для этого нужно было мальчика убить, единственного и неповторимого, который вообще тут ни при чем, в ваших делах и играх?.. Национальная трагедия. И опять правды хочется. Но нет, как в рот воды набрали. Когда уже к стенке приперли, выдавили слово: «фентанил»...

– В точности как было со словами «Чернобыль» в 86-м и «Новочеркасск» в 62-м и с множеством других слов.

– Ну конечно! Потому что сценарий один. А память короткая – в голову не приходит, что концы все равно в воду не спрячешь… Но тем не менее никаких последствий. Президент с чужих слов заявил, что газ безвредный. Поверил на слово специалистам, он же сам не химик. А теперь нехорошо получается... Свалили бы уж, в крайнем случае, на стрелочника, который перебрал дозу фентанила. «Убийство по неосторожности» – как с тем авиадиспетчером… Дальше – больше: в деле написано, что люди погибли от стрессов и обострения хронических болезней. Ложь написана. И президент ее почему-то повторяет в интервью, за что на него родители одной из погибших подают в суд. Значит, его подставляют? Суфлируют: «Курск» утонул от американской торпеды, газ безвредный?.. Руководить страной, где так хорошо отлажен процесс циркуляции вранья, не менее опасно, чем в ней жить частной, тихой, «обломовской» жизнью...



Вот каких злодеев мне пришлось миловать

– Вы ведь, Марк Григорьевич, в президентские покои тоже заглядывали. Была такая комиссия по помилованию при президенте РФ, куда вошли достойнейшие люди во главе с Анатолием Приставкиным. Вдруг ее раз – и ликвидировали, вылив на прощание на головы уходящих и на могилы тех ее членов, кто ушел в мир иной, ведро помоев. Можете вы сказать, в чем была ее заслуга и в чем порочность?

– Порочность в каком смысле?

– Так ведь писали, в частности, что не дело интеллигенции людей казнить и миловать, что комиссия была слишком уж мягкотелая, освобождала закоренелых злодеев чуть ли не за деньги...

– Вы об этом… Вы можете вообразить себя дающим взятку таким людям, как публицист и дипломат Александр Бовин, врач и литератор Юлий Крелин, историк русской культуры Мариэтта Чудакова? Можете заподозрить в корыстолюбии уже ушедших от нас Булата Окуджаву и Льва Разгона, Феликса Светова, осужденного во времена «застоя» за свои религиозные убеждения, и Георгия Владимова, лишенного за свои книги гражданства? И я не могу. Но свойство лжи, быть может, главное, – тянуть за собой другую ложь. В комиссию, кроме «гнилых интеллигентов», входили блистательные специалисты, юристы, влиявшие на процесс работы и влиявшие так, что я поначалу смотрел им в рот. Их догмами члены комиссии в первую очередь руководствовались, если даже они, догмы, были спорными. Например, я по сей день считаю ошибкой комиссии, что она шла на поводу негласного правила, что рассмотрение прошения о помиловании допустимо лишь после отбывания человеком половины срока заключения. Нигде в законах ничего подобного не написано. 50-я статья Конституции дает каждому заключенному право обращаться к президенту с прошением о помиловании. Комиссия наша не миловала преступников, а только рекомендовала президенту рассмотреть то или иное прошение. Закон есть закон, однако человеческий фактор, о котором мы с вами столько сегодня говорим, и в юриспруденции имеет место быть. За каждым преступлением стоит личность, и одна история на другую не похожа. Пример приведу. 17-летний мальчик убил свою мать. Если ограничиться этой формулировкой – скажите, как можно такого миловать? Читаем дело, и выясняется: мальчик стал свидетелем того, как мать изменила отцу у него на глазах, отец в тот же момент кончает с собой, и мальчик, в ярости бросившись на мать, наносит удар, оказавшийся смертельным. За несколько минут в жизни мальчика произошло такое, с чем едва ли сравнится весь античный театр. Парень получил десять лет, шесть отсидел. Да, мы рекомендовали освободить его из тюрьмы, потому что весь наш опыт подсказывал: молодой человек, совершивший такое преступление и избывший такое наказание, не может, никак не может сегодня представлять опасность для общества. Вот каких убийц мы миловали, и наша обыденность, увы, предоставляет массу подобных жутких историй. Только на второй год я более-менее пообвык читать эти дела, а первый год, после того, как, бывало, прочитаю за неделю полторы сотни дел, просители «приходили» ко мне, и я с каждым беседовал во сне. Как наяву… Полное право имею сказать, что комиссия содействовала формированию нового нравственного климата в нашем обществе: количество рецидивов среди помилованных нами втрое меньше, чем среди людей, отмотавших полный срок. Никто обществу этого не сообщил, зато про то, что мы якобы брали взятки, широко оповестили: «Как они могут освобождать, если не берут?». Опять ложь, и с точным прицелом: сместить людей с позиций милосердия, приличествовавшего каждому русскому, в сторону толпы, черни, чающей крепкой руки.



Я благодарен тому, кто вынес мою дочь

– Будем ждать ужесточения законов вкупе с ущемлением свободы слова?

– Откуда я знаю… И никто не знает, хотя только об этом и говорят. Убили таджикскую девочку в Питере, ксенофобия растет, один теракт следует за другим, и каждый раз мы думаем, что этот теракт – последний. Вера в праведное отмщение гаснет, ибо месть порождает месть. После «Норд-Оста» к страху перед террором прибавился новый страх – оказаться при очередной катавасии первой жертвой твоего защитника. Я бесконечно благодарен тому русскому солдату, который вынес из Театрального центра мою девочку, но рядом с ней сидел Арсений, чуть поодаль Кристина, которые теперь на кладбище лежат... Повезло – не повезло? Не знаю... Но после этого я должен только правде служить, и больше ничего.

– Перед лицом насилия, при виде такого моря крови – что обязан сегодня понять и попытаться сделать каждый из нас?

– Человек уж так устроен, что, когда он получает удар судьбы, первая реакция – праведный гнев и жажда мщения (опять вспомнили Калоева)... Мы надеемся на закон, а закон молчит. Мы ждем защиты, а государство позволяет злу оставаться безнаказанным. Тлетворно влияет на сознание людей сегодня не разгул преступности, а то, что наказание в большинстве случаев не следует за преступлением. Это оскорбляет человеческое достоинство. Народ не дурак – понимает, что за взятку бюрократ готов насмерть бороться с бюрократией. Некоторые уверены: социальная справедливость будет восстановлена, когда у нас будет 150 миллионов олигархов. Но как их тогда всех посадить? Что лучше – чудовищный порядок или кошмарный хаос? Значит, каждый член общества должен встать в оппозицию к государству, которому больше не верит? Но тогда следующий шаг – жизнь всех членов общества оказывается вне закона, и начинается беспредел: погромы, суициды, самосуды и немотивированные убийства, по числу которых Россия сегодня занимает первое место в мире. Тут уже не «Бесы» Достоевского прут изо всех щелей, а торжественно скачут всадники Апокалипсиса. И первыми погибают самые чистые, невинные, как Даша Фролова, девочка с чудесным лицом, отравленная в «Норд-Осте», и старик из селения Атаги, не бывший ни воином ислама, ни затаившим на русских зло за репатриацию в 44-м. Вот в чем ужас. Вот что я понял в первую же ночь в «Норд-Осте»: раньше о Чечне я читал, смотрел новости по телевизору, видя трупы по ту сторону экрана, мог с помощью пульта отключиться от них. А тут вдруг через меня пролегла линия фронта, понимаете?..

– Может, это и есть для России золотая середина между Раскольниковым и Обломовым? Если искать ее олицетворение в нашей классике, не Соня ли это из «Дяди Вани»?

– Я вам скажу не как человек из пьесы Чехова, а как шестидесятник ХХ века, понимая, что меня легко осмеять. Надо оставаться гражданином своей родины. Гражданином. То есть понимать: все, что происходит лично с тобой, даже если с тобой ничего не происходит, – часть жизни большой страны, за которую ты в ответе не только один раз в четыре года, а ежечасно. Вот этого нам сильно не хватает. Не только обыкновенным людям, но и членам всех партий, и тем, кто находится на самом верху, забывая, что государство держится вовсе не на их плечах, а на взаимном уважении и нравственности.



Справка «НИ»

Марк Григорьевич РОЗОВСКИЙ – народный артист России, режиссер, драматург, писатель, автор песен к спектаклям и фильмам. Родился в 1937 г. на Камчатке (отец, инженер, вскоре после рождения сына был арестован и провел в заключении 18 лет). Окончил факультет журналистики МГУ и Высшие сценарные курсы. В 1958 г. возглавил студенческий театр «Наш дом», в котором играли многие будущие звезды. В 60-е годы заведовал отделом сатиры и юмора журнала «Юность». В начале 70-х поставил на сцене ленинградского БДТ спектакли «Бедная Лиза» по повести Н.М. Карамзина и «История лошади» по «Холстомеру» Л.Н. Толстого, имевшие оглушительный успех. Автор сценария телефильма «Д’Артаньян и три мушкетера». В 1975 г. выпускает первую советскую рок-оперу «Орфей и Эвридика» на музыку А. Журбина. С 1983 г. – художественный руководитель театра «У Никитских ворот», основу репертуара которого составляет русская классика – Гончаров, Достоевский, Чехов.

11.03.2004 13-03