Вячеслав Кантор: я хотел найти свою формулу коллекционирования

«Коммерсантъ»

— Что родилось сначала — концепция музея или вначале появились произведения искусства?

— Абсолютно твердо — концепция. А первой картиной была "Белла с букетом анемонов" Марка Шагала.

— Что вас побудило к устройству музея?

— Первоначальным импульсом была ненависть к бессистемной деятельности. Вспомните, в 1990-х, как только появилась возможность серьезно собирать, все бросились покупать искусство по принципу "нравится — не нравится". Я же хотел найти систему, свою формулу коллекционирования. Я хотел собирать искусство, во-первых, связанное с Россией, во-вторых, художников-евреев и, в-третьих, XX век, то есть новаторское искусство, произведения мастеров, которым удалось открыть новые направления и новые пути. Эти три измерения и стали той формулой коллекции, которую я для себя вывел. В результате из формально отобранных трехсот имен появился list из тридцати. Мы выбирали лучших из лучших, независимо от того, получили они в России полное признание или нет. Причем с самого начала я ориентировался на покупку только топ-вещей. И судя по результатам, эта формула себя оправдала. Единственное, в чем ошибся,— это бюджет. Затраты в 50 раз превысили планку, намеченную в 1999 году.

— Не является ли концепция "художники из России еврейского происхождения" слишком узкой, чтобы создать отражающий историю искусства ХХ века музей авангарда?

— Ответ на этот вопрос явился полной неожиданностью и для меня самого. Казалось бы узкий ракурс, но столь значительный результат. Было даже трудно представить, сколь масштабным был вклад художников-евреев из России в искусство XX века. Многие, вроде Ротко и Невельсон, были открытием для нас. Ведь уже забыто, что они появились на свет в городках Российской империи. Мы открывали для России имена, которое были "присвоены" другими странами. Также и для этих стран мы открывали, что их "родные герои" — евреи, выходцы из России. Художники, которых я собираю, это не просто заметные фигуры — это мастера, определившие пути развития искусства ХХ века. Причем для нескольких художников удалось собрать лучшие частные коллекции, например Льва Бакста, Хаима Сутина, Ильи Кабакова, Александра Тышлера.

— Как вы опознаете художников как "еврейско-русских"? С Марком Шагалом все очевидно. А Ротко, Кабаков?

— В случае с Марком Ротко мы не говорим о прямом перенесении личного исторического опыта на полотно. Ротко ставил перед собой задачу придумать беспредметный язык общения с богом, минуя образы, обращаться к чувствам человека. В этом он, носитель исторической русско-еврейской памяти.

Концептуалист Илья Кабаков вне русского текста не существует. И если вы зайдете в древние синагоги, вы увидите, что для евреев мало изобразить что-то, под изображением всегда добавлялись тексты. Дополнительные комментарии — это очень по-еврейски.

— Что тогда для вас суть произведения, Бакста ли или Кабакова, которая заставляет вас включить его в свою коллекцию?

— Я должен ощутить драйв. Если я чувствую, что эта работа — пионерский вклад в искусство XX века, ей зеленый свет в коллекцию нашего музея. И еще. Для меня было важным открытием, что все "наши художники", коль скоро их пути во времени пересекались, были друзьями — и потому, что были русскими, и потому, что были евреями. Это были общие трагедии и победы XX века и еще обостренная историческая память. Это и меня сближает с ними. Скажу больше: роднит.

— Почему вы выбрали для первой выставки довольно отдаленное от центра Женевы место — во Дворце наций, куда к тому же ограничен доступ публики?

— Музей Дворца Лиги Наций в Женеве точно соответствует главной идеологической линии музея. Это идеология толерантности, которая иллюстрируется нашим собранием — коллекцией шедевров, созданных евреями из России и ставших достоянием мировой истории искусства. И разве можно подобрать более идеологически верное место для ее старта, чем Дворец Лиги Наций в сердце европейской дипломатии?

04.06.2009 10-30