Геннадий Хазанов:«Райкин помог мне самим фактом своего существования»

Бульвар Гордона

Нынешним летом любимец публики и власть предержащих, король сатиры и юмора Геннадий Хазанов мог с помпой отпраздновать 40-летие своего пребывания на эстраде, однако традиционного турне с букетно-банкетными славословиями, обильными возлияниями и зашкаливающими гонорарами в графике артиста нет и, увы, не предвидится. Даже Союз юмористов на своем сайте вывесил под его фамилией объявление, что организацией концертов Г. Хазанова временно (!) не занимается. Знакомая формулировка: так когда-то, старательно высмеиваемые советскими сатириками киоскеры и приемщики химчисток, оставив на рабочем месте записку «Ушла на 15 минут», растворялись в тумане...

Геннадий Викторович отсутствует на эстраде добрый десяток лет, и хотя именно она когда-то дала ему популярность, доступ в высшие сферы и кабинет худрука Театра эстрады на Берсеневской набережной, в 50 лет артист изменил ей, как старой, изрядно надоевшей жене, с молодой и прекрасной музой кино и драмы (новая пассия, дескать, больше соответствует возросшим духовным потребностям и по-прежнему высокой творческой потенции).

Сегодня он винит ту, с которой бок о бок прожил столько лет, во множестве грехов: в жлобстве, чрезмерной меркантильности и даже в том, что «до того, как шутка стала его профессией, жизнь была гораздо веселее».

Впрочем, с самого начала Геннадий Хазанов заключил брак с эстрадой не по любви, а по расчету... Три года он безуспешно пытался поступить в Школу-студию МХАТа, в «Щуку» и «Щепку», но не проходил даже первого тура. Может, так и погиб бы его талант несравненного рассказчика и пародиста, если бы затесавшийся на один из просмотров абитуры Александр Ширвиндт, сжалившись, не посоветовал Геннадию поступать в эстрадно-цирковое училище.

Теперь он выходит на сцену не в коротких брючках, кургузом пиджаке и с бровками домиком, как в бытность студентом кАлинарного техникума, а в треуголке Наполеона (спектакль Трушкина «Морковка для императора» был поставлен к его 60-летию). Какой юморист? Берите выше: народный артист России, обладатель Государственной премии, художественный руководитель Театра эстрады...

Кстати, секрет своего взлета Хазанов не скрывает. «Я — человек, который никогда не поддакивал президенту: если президент говорит «нет!», я тоже говорю «нет!», — заявил юморист во время вручения ему второго ордена «За заслуги перед Отечеством». Это по молодости он позволял себе шутки, после которых его изгоняли со столичной сцены, убирали с афиш, а спектакли запрещали, это в то время он мог объявить бойкот Центральному телевидению за тенденциозное освещение событий в Вильнюсе и Риге. Зато теперь научился прикусывать язык, когда хочется сострить о стране, «которая с 17-го года живет без царя в голове, с 53-го — без Сталина, а с 91-го — с царем без головы»...

Конечно, не всем такое преображение нравится: с Хазановым расплевались коллеги по разговорному жанру, от него отвернулась интеллигенция, и даже чиновники вставили свои пять копеек. Бывший министр культуры и бывший же родственник Евгений Сидоров (дочь Геннадия Викторовича была замужем за его сыном) не удержался и в своей книге попрекнул юмориста: мол, не туда норовит поцеловать власть. Впрочем, Хазанов в долгу не остался и живо напомнил экс-свояку, как пробивал ему в собственность государственную дачу по остаточной стоимости...

«Сначала мне хотелось, чтобы люди в зрительном зале смеялись, потом — чтобы смеялись и плакали, затем — чтобы только плакали», — объясняет свое нынешнее кредо Хазанов, правда, публика-дура что-то не рвется лить слезы: может, все уже выплакала? Она, которая на ура принимала слабого, беззащитного, смешного в своей наивности и понятного «маленького человека», без зазрения совести освистывала государева мужа с неотразимым взглядом фотографа Марата и голосом попугая Кеши.

...Недавно в богемных кругах прошел слух: худрук Театра эстрады Хазанов собственноручно подписал приказ об увольнении из вверенного ему учреждения популярного артиста Хазанова. Правда, к единому мнению тусовка пока еще не пришла: считать этот символический акт точкой в карьере Геннадия Викторовича или лишь многоточием?

«Райкин помог мне самим фактом своего существования»

— Спасибо, Геннадий Викторович, за то, что приняли у себя «дома» — в замечательном, с давними традициями Театре эстрады, где вы много лет художественный руководитель...

— Уже 12...

— Когда-то, я слышал, совсем юным, вы попали на выступление легендарного Аркадия Райкина, голосом Николая Озерова попросив оставить на ваше имя билет в кассе — это правда или красивая легенда?

— Нет, было такое (смеется) — я тогда на заводе работал.

— Как странно звучит: «на заводе», — из ваших-то уст...

— Да? Почему? Вот если бы я признал, что устроился дворником... Тогда словосочетание «еврей-дворник» и впрямь казалось противоестественным, а на заводе я был наладчиком в электрическом цехе, хотя мог числиться кем угодно, потому что толку от меня (хотел сказать уже: «Было мало», но потом одумался!) вообще никакого не было. Тем не менее как-то меня терпели, и чтобы доказать свою необходимость, я решил помочь кому-то из наших попасть на спектакль Ленинградского театра миниатюр. Гастроли его шли здесь, в Театре эстрады...

— Как символично!

— Очень... Наивно полагая, что Озеров должен был обратиться именно в кассу, я туда позвонил — мне невдомек было, что знаменитый спортивный комментатор запросто мог набрать номер директора или главного администратора. Кассир была явно обескуражена (или обескуражен? — запамятовал, но полагаю, что это была женщина) тем, что ей непосредственно звонит сам (!) Озеров. Думаю, это и решило исход операции: два заветных билета я получил, гордо отдал...

— Вы помните, что примерно сказали?

— Нет, но думаю, это было довольно смешно. Каков в быту Николай Николаевич, я узнал уже позже, и хотя у него и сам способ жизни был репортажный, все-таки в повседневных делах — другой накал, другая энергия. У болельщиков замирало сердце, когда он произносил (продолжает голосом Озерова): «Говорит и показывает Стокгольм!», но невозможно с таким же посылом обращаться к кассиру Театра эстрады (голосом Озерова): «Дайте, пожалуйста, на 18 декабря два билета на Ленинградский театр миниатюр!». Фокус в том, что другого Озерова кассир не признала бы — только такого.

— Кассир Сидоров, Сидоров-кассир... Известных людей трудно копировать или это вопрос техники?

— Не знаю... Когда-то пародировал в охотку, но давно такими вещами не занимаюсь, а вообще-то, это было не очень сложно.

— Именно вы, приняв эстафетную палочку от Аркадия Райкина, стали в Советском Союзе королем смеха, и помню даже, как на юбилее Райкина (он уже был совсем плох!) вы поцеловали ему руку... Этот кадр почему-то врезался в память...

— Что интересно, тот вечер, посвященный 75-летию Аркадия Исааковича, тоже проходил здесь, в Театре эстрады. Великий артист действительно выглядел уже очень слабым и нездоровым — это было за год до его ухода.

— Что за общение было у вас с Райкиным? Он вам содействовал, помогал?

— В первую очередь, Аркадий Исаакович помог мне самим фактом своего существования и творчества. Даже когда я репетирую что-то в театральном спектакле и мне нужно сбросить напряжение, начинаю произносить текст роли в его манере, причем делаю так не для того, чтобы потом выйти с этим на сцену, — он неким камертоном для меня служит.

Райкин был удивительный артист, уникальный, и очень вовремя он ушел. Интуиция ему подсказала: все, что он мог, сделал — дальше начиналась другая жизнь другой страны. Мне трудно себе представить, как этот могучий художник вписался бы в сегодняшний день: думаю, он был насмерть прикован к своему времени, и это естественно, закономерно.

— Далеко не худший вариант...

— Что вы — о такой насыщенной, яркой жизни можно только мечтать. Не зря же о нем когда-то сказали: «Паганини эстрады» — так, пожалуй, и есть.


«Раневская однажды сказала: «Я такая старая, что помню порядочных людей»...

— Когда-то страна Советов полюбила вас как студента кАлинарного техникума — трогательного неудачника и недотепу. Образ, из которого трудно выйти...

— ...еще как трудно!..

— ...и благодаря которому вас везде, наверняка, встречали: «А-а-а, кАлинарный техникум», в конце концов стал для вас, на мой взгляд, ярмом и очень вас тяготил...

— Чистая правда, хотя здесь, как у всякой медали, две стороны. Одна радостная: она принесла популярность и, я бы даже сказал (хотя и нехорошо так о себе говорить, но без ложного кокетства), своего рода славу. Другая сторона этой медали чревата большой опасностью превратиться в маску, пойти за требованием, пусть даже абсолютно искренним, зрителей..

— Вам это в результате не опротивело, не надоело?

— Разные были периоды, но в какой-то момент мне хватило ума не кидать в этот огород камни, хотя часто хотелось. Понимаете, толпа с легкостью необыкновенной поднимает тебя наверх и...

— ...еще легче потом опускает...

— ...и без малейших сожалений убирает руки: это касается всех, кто из своего успеха делает фетиш. Знаете, если творчество не сопряжено с поиском, с риском, с поражениями и парением, не будет ни открытий, ни движения, а впереди только постепенное омертвение тканей — это неизбежно.

У Пастернака в стихотворении «Быть знаменитым некрасиво» последняя строчка гласит, что главное «быть живым, живым и только, живым и только до конца» — вот то единственное, что поднимает человека (как это иногда ни мучительно). Все остальное — клонирование, разменивание своей профессии на деньги, на мишуру, которая опять же превращается в звонкую монету, а самое главное, что шелест купюр потом оборачивается таким пустозвонством... Без денег плохо...

— ...согласен...

— ...Очень плохо, и было бы кокетством и фальшью утверждать, что они не важны. Крайне важны!

— С другой стороны, деньги, мне кажется, оборачиваются пустозвонством для людей мелких, пустых, а для нормальных — не исключено, что и чем-то толковым...

— Конечно, хотя, когда они становятся идеологией, возникает большая опасность... Мы сейчас как раз в том периоде, когда торжествует капитализм...

— ...с российским лицом...

— Ну да, в том виде, в котором существует на всем постсоветском пространстве — насчет человеческого лица он не очень пока преуспел...

— По-моему, в отличие от нынешних молодых юмористов, которые пытаются смешить публику (далеко не у всех это, правда, выходит), вам все-таки повезло, потому что у вас был удивительный круг общения. Я уже не говорю о Райкине, но вы же еще у Утесова в Государственном эстрадном оркестре служили, а Леонид Осипович — это такая глыба!..

— К Утесову я пришел после окончания Училища циркового и эстрадного искусства, когда никуда на работу не брали. Дело в том, что на последнем курсе меня пригласили вести сольник одной певицы, и я, что называется, «натягивал метраж» между песнями, давая ей возможность чуть отдохнуть. За исполнение «нелитованного», то есть не прошедшего цензуру и не заверенного круглой печатью материала, я как «антисоветский элемент» был выслан с гастролей, а руководитель Росконцерта написал на имя директора училища письмо о том, что меня не примут ни в одну из подведомственных ему организаций, в связи с чем потребовал отчислить. Копию он отправил в отдел учебных заведений Министерства культуры.

После этого меня «прорабатывали», на полгода лишили стипендии, но диплом получить все же позволили, а вот Утесов, несмотря на все «рекомендации» идеологического отдела, меня взял. Мне вообще в этом плане везло... Вспомнилась фраза Фаины Георгиевны Раневской — однажды она сказала: «Я такая старая, что помню порядочных людей», так вы знаете...

— ...я тоже их помню...

— Да, жизнь столкнула меня с личностями выдающимися, преуспевшими в самых разных сферах и областях...

— ...от театра наверняка до футбола...

— Помимо Райкина и Утесова, это были Лев Яшин, Валерий Васильевич Лобановский, Александр Гомельский, Михаил Ботвинник, Мстислав Леопольдович Ростропович — великое множество знаковых фигур нашей эпохи. Действительно, повезло мне невероятно — это самая большая награда за всю жизнь.

— Это правда, что Утесов был у вас на свадьбе свидетелем...

— Правда. С моей стороны...

— Как такое чудо могло произойти?

— Я, как уже говорил, работал в его оркестре, и мне ужасно хотелось, чтобы бракосочетание приобрело какое-то значимое, весомое выражение...

— ...и он, народный артист Советского Союза при всех регалиях, великий, всенародно любимый, отправился в загс?

— Представьте себе. Женщина, которая нас со Златой регистрировала, когда увидела Утесова, забыла о молодоженах и, восторженно глядя на него, провозгласила: «Сегодня вы вступаете в брак! Мы желаем вам счастья!». Потом, закончив свой монолог, бросилась к нему: «Вы так давно у нас не были». Обалдевший Утесов возразил: «Я вообще у вас никогда не был»... Леонид Осипович был очень живым человеком. Непростым, конечно...

— ...как все люди такого уровня...

— ...и необычайно мудрым. Вообще, должен сказать, что по этому качеству Утесов опережал Райкина. Он был и постарше...

— ...и что-то такое, видимо, знал...

— Ну а чего не знал, то чувствовал.


«Лично с товарищем Крупским знаком не был»

— Вас, знаю, очень любили доблестные советские органы внутренних дел, и на моей памяти ни один концерт ко Дню милиции — а это было едва ли не лучшее в СССР мероприятие! — без вашего участия не обходился. Разве что в год, когда скончался Брежнев, и в связи с трауром все отменили...

— Я тогда дома сидел, ждал машину, чтобы в концертный зал «Россия» поехать, но ее почему-то не было. Думаю: «В чем же дело? За сутки до этого состоялась генеральная репетиция, все было в порядке, и если меня сняли с программы, то неожиданно как-то. Почему же автомобиль не пришел? Может, в дороге заглох?». Теряясь в догадках, я позвонил приятелю, очень близкому к партийной верхушке.

Вот так, да?

— Он был женат на дочери члена Политбюро... Я спросил: «Ты не знаешь, что сегодня с Днем милиции?». Ответил он странно: «День милиции есть, но концерта не будет». — «Почему?» — удивился я, однако вдаваться в подробности приятель не стал: «Смотри телевидение»...

— «Говорит и показывает Москва!»...

— Да-да, но в программе «Время» в тот вечер абсолютно ничего не сказали. Я только обратил внимание, что министр внутренних дел Николай Анисимович Щелоков в своей речи ни разу...

— ...не вознес до небес...

— ...не упомянул Леонида Ильича Брежнева — это совершенно меня обескуражило. Мысль мелькнула: «Ну что же могло произойти — сняли его, что ли?», а уже на следующее утро сообщили, что...

— ...сняли, причем навсегда...

— Как тогда говорили: «Если по радио звучит симфоническая музыка, значит, у нас в стране минус один»...

— Времена Брежнева вы застали, ну а живьем его видели?

— Конечно.

— Какое впечатление он на вас произвел?

— Ну, я все-таки лицезрел Леонида Ильича, уже когда он был...

— ...на склоне лет...

— ...да, в последней части своей жизни, но знаю, что он с симпатией относился к тому, что я на эстраде делал. Во всяком случае, на концерт, посвященный его 70-летию, я попал по просьбе его семьи.

— Непосредственно с Генеральным секретарем не общались?

— Вот так, чтобы лично с лично Леонидом Ильичом, — нет...

— А безналично?

— (Смеется). Как в том анекдоте: лично с товарищем Крупским знаком не был...

— Вы как-то признались: «О том, что я еврей, узнал от своей соседки» — как это происходило?

— Точно уже не помню, от соседки или от кого-то из сверстников...

— ...то есть, похоже, источники были разные...

— Да уж, источников было достаточно. Довольно рано я понял, что чем-то хуже всех остальных, что евреи — это неполноценные люди. Так объясняли мне во дворе...

— ...доступным, видимо, языком...

— ...к тому же соседка моя евреев не очень жаловала. Больше она не любила только клопов.

— Имя-отчество ее помните?

— По паспорту она была Аграфена Николаевна, всем представлялась как Агриппина Николаевна, в миру ее звали Галина Николаевна, ну а мы (и я в том числе) называли ее тетей Груней. Когда в живых ее уже не было, я узнал, что в 38-м году тетя Груня написала на первого мужа моей мамы донос, на основании которого он был арестован и расстрелян.


«Я понимал, что на Добрыню Никитича или на Илью Муромца не тяну, и в графе «Национальность» указал: «Осетин»

— Со временем, когда в стране начались перемены, вам дело его почитать дали?

— Оно уместилось на одном бумажном листе: с одной стороны — донос, со второй — приговор и штамп «расстрелян», все! Спустя 19 лет казненного посмертно реабилитировали, после чего маме выплатили двухмесячный оклад — вот цена человеческой жизни. На том (грустно) все было закончено. Судьба, в общем, изломанная, но семью нашу не тронули, поскольку моя бабушка была старой (с октября 1917 года) коммунисткой, соратницей Крупской.

— На самом деле?

— Да, работала в комиссариате просвещения, хотя карающую руку органов это вряд ли остановило бы. Думаю, жизнь нашей семьи просто никому не понадобилась, поэтому мы под жернова не попали. Проскочили, хотя спокойно могли быть уничтожены.

— Помню, в начале 90-х по телевидению объявили, что Геннадий Хазанов стал гражданином Израиля, и, насколько я знаю, даже Ельцин при очередной встрече с вами спросил: зачем это вам нужно?

— Точно, спросил (кстати, Горбачев тоже выражал недоумение). Я ответил Борису Николаевичу: это настолько полноценный паспорт, что с ним можно ездить по миру без виз.

— Поверил?

— Он вызвал занимавшего тогда пост министра иностранных дел Козырева и сказал ему (копирует Ельцина): «Надо, чтобы и у нас так же было». Ему почему-то казалось, что проблема вся в Козыреве, в том, что он плохо старается.

— Была, значит, вероятность, что кремлевская верхушка тоже на израильское гражданство может польститься?

— Ну вы же знаете: какая-то часть людей в России настаивала, что Ельцин просто обязан получить паспорт гражданина Израиля, потому что, как они говорили, его настоящая фамилия — Эльцин. Какие-то небылицы и про Лужкова рассказывали: строили догадки о том, какая у него подлинная фамилия. Бред, в общем, какой-то, но что делать?

— Говорят, по причине своего еврейского происхождения вы были настолько несчастны, что однажды даже написали в графе «Национальность»: «Осетин»...

— По поводу несчастья трудно определенно ответить, но если, заполняя учетную карточку члена ВЛКСМ, 13-летний мальчик указывает, что он осетин, значит, причина на то есть — что-то мешает ему чувствовать себя равным и равноценным...

— Почему именно осетин?

— Видите ли, я, может, и не совсем нормальный, но сообразить, что у меня не очень славянская внешность, ума все-таки хватало. Я понимал, что на Добрыню Никитича или на Илью Муромца не тяну...

— ...что уж об Алеше Поповиче говорить!..

— ...да, а у нас в классе мальчик один учился, по национальности осетин. Я подумал: а что мне мешает им быть?

— Типа: где один осетин, там и второму место найдется...

— Если бы я тогда представлял, как все потом обернется, кем-то другим, может быть, записался бы.

— Отца своего вы не знали, и мама никогда с вами о нем не говорила, тем не менее вы все-таки попытались его разыскать и вышли на след. Как это происходило?

— (Вздыхает). Сперва я пошел в Мосгорсправку.

— Сколько лет вам уже было?

— Я был совсем маленьким. Совсем... (Пауза). Мне дали адрес, но я не поехал, не смог — испугался. Думаю, желание ребенка узнать что-нибудь о своем родителе понятно — гораздо пронзительнее другое. Несколько лет назад мне рассказали, что с 75-го по 82-й год я жил с отцом в одном доме, в одном подъезде: он неоднократно проходил мимо меня и мимо моей дочери, поднимался с нами в одном лифте...

— ...зная, что вы его сын?

— Конечно, и ни словом, ни взглядом себя не выдал. Поймите, ничего плохого сказать не хочу, но...

— Живя по соседству, вы даже не захотели с ним встретиться?

— В том-то и дело, что когда я об этом узнал, в живых его уже не было.

— Может, у него есть еще дети — ваши сводные братья и сестры: вам разве не интересно это узнать?

— Мне все сообщили... Братья, вернее, один из них до сих пор живет в том же доме на Якиманке, недалеко отсюда...

— И вы к нему не пошли?

— Нет, хотя в сериал под названием «Жил-был я», который обо мне Парфенов снимал, предлагал вставить сюжет.

Хорошо бы, сказал, отправиться в ту квартиру с камерой, заранее не предупреждая жильцов, отснять, что они позволят, и рассказать в сериале эту историю, но... Леня испугался...

— Почему?

— Струхнул, потому что такой экспромт, с его точки зрения, мог порвать стебовую фактуру фильма. Лично мне кажется это ошибкой, но что уже рассуждать? Леня не захотел, и настаивать я не стал, но если бы сам был режиссером, обязательно бы это сделал.

— Что же, простите, мешает вам сегодня вечером или завтра с утра поехать на Якиманку и познакомиться со своим братом?

— Ничего не мешает — просто теперь не понимаю, зачем.

— Как же — родная кровь!

— Уже нет желания... Было когда-то и... перегорело...

— Может, еще появится?

— Кто знает?


«Зрители кричали: «Уходи!», и я испугался, что сердце не выдержит»

— Однажды вы о себе сказали: «Я выпал из гнезда и ушел в лес», имея в виду свой неожиданный для многих разрыв с эстрадой. Я, например, не понимаю, как такой потрясающий артист (это не комплимент, не дань вежливости, а констатация факта!) в расцвете сил, таланта, возраста мог на это решиться — взять и уйти. Что послужило причиной?

— Их много. Первая — ощущение закончившейся для меня в этом жанре дороги, которое очень точно совпало с распадом Союза Советских Социалистических Республик. Ушли в мир иной или исчезли из моей жизни те, кто для меня писал (либо существенно постарели и израсходовали, с моей точки зрения, потенциал), а потом, этот жанр, хотите вы того или нет, все-таки держался на фундаменте протеста, оппозиции официальной идеологии и разным ее проявлениям. Когда все это рухнуло, остались ценности вечные, но они, как ни парадоксально, по-настоящему никогда до эстрады не доходили (а если и доходили, то крайне редко!). Это очень социалогизированный, вернее, социальный, жанр, а с определенного момента хочется заниматься человеческой судьбой вне социума...

— ...не тещу обсуждать и клеймить...

— Вот именно, а то просто неинтересно становится. Вопрос ведь не сводится к демонстрации профессиональных навыков: мне все-таки хотелось их на что-то более весомое положить. Это не значит, что меня потянуло в Шекспира или, предположим, в Шиллера, но теперь я играю драматургию: во-первых, современную, во-вторых, западную — и сегодня не представляю собой никого, кроме самого себя. У меня на этот счет сложилась теория, которая, кстати, объясняет, почему закатилась звезда безусловно очень талантливого Романа Карцева...

— Исчезла аудитория?

— Причина не только в том, что уже нет Жванецкого (в прежнем, авторском качестве) и нет Вити Ильченко — царствие ему небесное!.. Я когда-то сказал Роману очень грустную фразу: «Твои зрители: а — умерли и б — эмигрировали», но самое главное, что Одесса сегодня — не составная часть России и Карцев (не как живой человек, а как некий символ, образ) никого нынче не представляет. Он всегда был певцом еврейского местечка...

— ...а сегодня чужероден?

— Абсолютно, абсолютно! Так же в свое время мощнейший удар по тому, чем занимался Райкин, нанес, как это ни странно, Высоцкий. Появился другой звук — голос хриплого, раненного, полуистерзанного человека.

— Тоже протестный, но другой...

— Да, точно. Не глянцевый, в отличие от райкинского, отретушированного... Высоцкий в этом смысле пошел дальше, что естественно: он был моложе. Вообще, это другое поколение...

— ...не битое, как тот же Райкин...

— ...а главное, что потребности изменились, — он продукт иного времени. Все-таки Райкин родился в 11-м году, а Высоцкий — в 38-м, это большая разница, и когда я сложил все осколки в мозаику, мне стало просто неинтересно заниматься эстрадой. Задача вроде бы и благородная — смешить людей, но каким способом? Над чем они будут хохотать и не граничит ли желание артиста слышать заливистый смех в зале с рабской зависимостью от жаждущей веселья толпы?

— Вы вот упомянули толпу... Трудно представить, что та же публика, которая так любила артиста Хазанова, несколько раз в прямом смысле слова сгоняла его со сцены. Люди, насколько я знаю, топали ногами, засвистывали вас, захлопывали...

— Да, и это тоже сыграло в моем решении роль, но зрители не виноваты.

— Как это происходило?

— Ну как? Им не нравилось, они кричали мне: «Уходи!»...

— Можно ж разрыв сердца так получить...

— Можно (вздыхает), можно! Наверное, я испугался, что сердце не выдержит, а главное — зачем? Боюсь показаться закоренелым скептиком, но, на мой взгляд, та демократия, о которой сейчас много говорят в Украине, тоже проходит стадию молочно-восковой спелости — причем в ярко выраженной форме.

— ...и потом все закончится так, как в России, — вы это хотите сказать?

— Это. Обязательно! Когда-нибудь... Конкретных сроков не назову, но где-то я прочитал высказывание одного жившего в прошлом веке немца, так он предупредил, что неудавшийся социализм всегда приводит к фашизму. Та модель, которая некоторое время была в Германии...

— ...породила в конечном итоге Гитлера...

— Ну, вы же в курсе: на выборах Национал-социалистическую рабочую партию легитимно избрали в рейхстаг, и Гитлер абсолютно законно, демократично получил пост канцлера.

— К чему это вы ведете? Вам не страшно сейчас от таких мыслей и ассоциаций?

— Мне — нет: я всегда говорил, что России предстоит пройти авторитарный период, иначе не будет ничего, кроме хаоса. Нельзя 70 лет двигаться по тоталитарной колее, а потом в один прекрасный день все отбросить и оказаться в другой системе координат — а люди-то из какого времени?

— Ну хорошо, а если в результате периода, который предстоит, как вы считаете, России пройти, снова появятся такие листочки, как на первого мужа вашей матери, и снова начнут расстреливать — что тогда?

— Значит, общество и государство двинулось еще раз...

— ...туда, где уже было, потому что первого опыта показалось мало?

— И все-таки это движение по спирали. Все, что мы наблюдаем в последние годы у нас в России, происходит совсем неспроста: рабская психология, засевшая внутри тех, кто населяет постсоветское пространство, имеет многовековые корни.

— Генетика?

— Да, и в ней проявляется страх людей, которые боятся вернуться в начало 90-х годов, в абсолютный хаос. Жизнь простого человека (или, как принято говорить, обывателя) коротка...

— ...и хочет он не так уж и много...

— А самое главное — не желает никаких потрясений. Раньше затертая фраза, которую мы слышали от наших родителей, бабушек: «Лишь бы не было войны», — вызывала у нас жуткое раздражение (что вы с вашей войной пристали?), но когда взрывы, бомбы и перестрелки вдруг стали реальностью, люди испугались: они не знают, что с ними будет завтра... Мне можно возразить: а в 37-м знали? Нет! Могли ли представить те, кто заселил этот Дом на Набережной, где мы с вами беседуем (Театр эстрады расположен в этом печально известном здании. — Д. Г.), что ждет их, делавших революцию? Здесь чуть ли не каждая вторая квартира крестом помечена: из нее забирали людей. Гидра революции всегда пожирает своих детей!

Возьмем, например, историю нынешнего премьера (а до недавнего времени президента) Российской Федерации — далеко не всем она нравится. «Это же безобразие, — некоторые говорят, — культ личности! До чего с «Единой Россией» дошли — это уже носит какой-то абсурдный характер»...

— ...да и ткачихи на трибуне единороссовских съездов выглядят просто ужасно...

— Все так, и уже кричат истерически: «Нет демократии! Нет того, этого», а мне 1 января 2000 года, через несколько часов после того, как Путин стал исполняющим обязанности Президента, позвонила женщина, обладающая даром предвидения, ясновидящая, и сказала: «Он пришел на 15 лет — передайте всем своим друзьям, чтобы они успокоились». Я спросил: «Откуда вы знаете?». Она хмыкнула: «У меня сведения не из Центрального разведывательного управления — из космоса».

Судьба России, по словам этой ясновидящей, провести ближайшие полтора десятилетия с этим человеком во главе, и как все обставлено, меня, ей-Богу, не интересует, потому что, если это задано на небесах, значит, так будет. Ну какая разница, называется он так или эдак, президент он или премьер, — мне сказали: на 15 лет, и либо ты веришь этому, либо нет. Причин не доверять женщине, которую знаю лет 20, у меня нет, поэтому и спокоен.

07.08.2009 16-27