Краткий курс длинной истории антисемитизма

Вадим Скуратовский, Столичные новости

Анекдот не столь уж давних времен. «В отделе кадров появляется ищущий место: «Я дизайнер». Кадровик, сурово: «Вижу, что не Иванов. Дальше?»

Дальше нелишне задуматься: отчего же все-таки то «кадровое» сознание и поведение так ощетинивается при виде «не-Иванова»? При этом сразу же должно упредить задумавшегося: сами «кадровые» объяснения ситуации интересны единственно в отношении истории болезни, называемой антисемитизмом.

Болезни-то этой — несколько тысяч лет. Только ее история совсем другая.

...При чтении Ветхого Завета возникает впечатление, что ветхозаветное время и пространство вращаются вокруг этноса, который этот Завет и поставил в самый центр своего существования. Народ, открывавший принцип единобожия — в своей самой напряженной, мистически-радикальной форме. Первый народ-монотеист. До поры до времени мир вокруг почти не обращал внимания на народ-маргинал, на его захолустную государственность, явно уступавшую великим империям древности, потрясавшим ее исторический состав. Но сегодня те империи стали кабинетным достоянием — египтологов, ассириологов и других специалистов по такой же исторической экзотике. Мировоззрение тех древних великих образований безвозвратно рухнуло. Пантеоны бесчисленных богов, чисто циклическое представление о мировом времени как бесцельном чередовании упадка жизни и новых ее всплесков, ведущих, впрочем, снова к упадку... Все это рушится — вместе с колоссальными государствами, основанными на том уходящем в прошлое разумении мира. Вместо этого с неимоверной силой возобладала мысль, зажегшаяся прежде всего в Книге Бытия: в мире есть некий, столько же внеположный, сколько и волящий ему, миру, абсолютный смысл. Тот самый, который Огненным Столпом полыхает тем, кто идет за ним.

И вот когда уже не только древний Восток, но и все античное Средиземноморье в корчах и муках нового мировоззрения начали окончательно смещаться в сторону силы, впервые заполыхавшей в сознании именно ветхозаветного народа, он, наконец-то, и был замечен — крайне недоброжелательно в мире яростно переменяющейся истории.

Вообразим себе в сумме масштаб, психологию, событийность и травматизм встречи мира с теми, кто, в сущности, первым и приступил к гигантской его реформе, к перемене человеческого взгляда на саму первоструктуру времени и пространства. Но разве прежнее понимание космического процесса могло уйти из мира без сопротивления? Без взрывов ненависти к тем, кто и предложил новое разумение мира, которому волит уже не собрание тех или иных богов, а некое абсолютное в нем, в мире, существо? Существо, непрестанно-мучительно требующее от всего человечества и каждого человека послушания, подчинения. Но также и... диалога. Добровольного согласия. Не меньше.

Вот и представим себе, сколько же ярости и прямого насилия вызвал тот этнос, чисто мировоззренчески извлекший человечество из «циклического» языческого равнодушия.

Сначала ленинградский, а затем львовский профессор Соломон Лурье, человек совершенно фантастических, сегодня уже с трудом представимых знаний, называл ту ярость вполне академически: антисемитизм в Древнем Мире. В мире длиной в тысячелетия, оставивших следующим тысячелетиям полыхающие реликты той древней злобы, чудовищные ее сгустки.

Но удивительнее всего вело себя историческое христианство. Возникшее именно там, где заканчивается Ветхий Завет. Как бы в виде «продолжение следует». Но именно это продолжение особенно возненавидело предшественника. Рискнувшего и после появления Нового Завета продолжать свое историческое существование. То, что академически-осторожно называется «религиозным антисемитизмом», на самом деле насчитывает историю в уже совершенно неимоверном событийном объеме. Историю, сегодня вовсе не законченную.

Такая вот ретроспектива той ненависти, ее стихия, кипящая страстями, может быть, самыми страшными во всем мировом времени. Это уже не только «злободневная», — хотя и разведенная кровью, но в общем, слюнявая, беспросветно бездарная — антисемитская «публицистика». И дело не только в ее чудовищной, совершенно дремучей безграмотности, несущей все признаки беспримерного, интеллектуального одичания советской эпохи. Дело в том, что это хотя и кровавая, но всего лишь капля того веками вскипавшего океана ненависти.

Но дело также и в другом. В прошлом веке за стол мировой истории уселся новый, бесконечно опасный игрок. Производное от ныне повсеместного рационализма. Сочинившего в последние несколько столетий ранее невиданные технологии и «абсолютный» административно-бюрократический стиль. Новое самодержавие.

Встреча этих якобы рационалистических технологий и беспощадного бюрократического стиля с той ненавистью дала в прошлом веке известный результат. Миллионы и миллионы загубленных жизней.

Когда-то, еще на заре национал-социализма один немецкий профессор-либерал говорил, что Гитлер никогда не придет к власти. «Потому что он плохой стилист». Но плохая стилистика и косноязычная публицистика вовсе и не стремятся к совершенному слогу: в глубине своей, злобой исходящей строки она более всего жаждет выйти в некое «деловое» и уже «прагматическое» измерение, то есть в сторону смертоубийственных технологий и администрирования. Прецеденты, понятно, есть. В изобилии. Включая события в нашем городе, вошедшие в самую кровавую хрестоматию мировой истории.

Степень ненависти, выплеснувшейся в той, казалось, «маргинальной» «публицистике», такова, что полемика с ней — в собственно публицистическом значении слова — уже совершенно бесполезна. Поздно. Опровергать невежественную ее фактуру — себе дороже. Сотрясение воздуха и газетных полос.

Речь идет уже не о самих «публицистах», но о чисто юридической изоляции той ненависти. Спасать людей от нелюдей. Но вот это уже и сложнее, и страшнее. «Кому повем печаль мою», как говорится в древней Книге, с которой, собственно, все и началось.

Обратиться к юристам? К кому?! Упомянутое советское одичание превратило римское право в «факультет ненужных вещей». Наши юристы, похоже, оканчивали совсем другие факультеты. Готовившие, в сущности, тех же «кадровиков», того же «юридического» помола и направления.

Но ведь нет другого выхода, кроме создания общественных и государственных институтов, укрощающих ту ненависть с ее исторической метрикой в столетия. И даже больше.

Может быть, та ненависть — механизм к возможному самоубийству человечества, с той целью и созданный.

20.05.2003 15-28