Готовится к печати книга известного телеведущего Льва Новоженова

CN

К журналистике я приобщился рано. Работал в многотиражках 'Московский водник', 'Знамя труда'. И очень хотел попасть в штат 'Литературной России', это тогда была крупная газета, орган Союза писателей России (писателей! - предел мечтаний). А меня не брали из-за национальности, хотя завотделом хотела взять. Она мне говорила:
- Лева, я бы с удовольствием. Но вот наш редактор, Константин Иванович Поздняев, он не любит евреев. Если вы можете как-то обойти этот момент или повлиять на него... Поговорите со своими родителями.

Мне было двадцать лет. Я был совсем инфантильный мальчик. Пришел домой и пожаловался на судьбу. Я тогда жил с матерью и отчимом. Отчим был председателем московского горкома графиков.

В это время строили дом на Грузинской (в котором потом жил Высоцкий), это был дом горкома графиков. И в этом же доме кто-то из Михалковых должен был покупать квартиру... Или старший Михалков для кого-то квартиру 'делал'? Короче говоря, как-то нашли возможность ему позвонить, объяснить связь между этой квартирой, мной и 'ЛитРоссией'.

Михалков позвонил Поздняеву. И позже содержание этого разговора мне передавали так.

Михалков, заикаясь, говорит:
- Костя, ты, говорят, это, ж-жжидов н-не б-берешь?

Я потом был свидетелем подобного, когда освещал секретариаты Союза писателей как корреспондент 'Лит.России': Михалков со всеми был на 'ты', с пожилыми людьми как со школьниками разговаривал.

Перепугавшийся Поздняев оправдывается:
- Сергей Владимирович, да у меня и замредактора еврей, и ответственный секретарь...

Тогда Михалков ставит точку:
- Ну, ты одного жиденка еще возьми. Новоженов фамилия.

В результате этого звонка я стал работать в отделе информации.

Очень хорошо помню, как начинался рабочий день в редакции. Все время: пойдем по сто грамм, пойдем еще... Первое, что я увидел в первой своей газете, - это бутылка водки, батон хлеба за 28 копеек и колбаска, нарезанная ломтями. Такая была у меня журналистская практика. А впереди же - рабочий день; и выпивали по стакану и шли на задание. Умирали тогда исключительно от пьянства. Никто не умирал от рака или СПИДа.



* * *

Для меня родина - русский язык. Русским я считаю того, кто говорит, думает и шутит на русском языке. Ностальгию начинаю испытывать уже в Рязани.

Я еврей с чисто славянскими привычками: ем не вовремя, не занимаюсь своим здоровьем, много курю. Но чтобы остаться евреем, я не уехал в Израиль. Потому что там ты сразу становишься большинством. А еврей не может быть большинством. Ощущение исключительности, что ты не такой, как все, там сразу исчезает.

А вот мой сын уехал. Сначала в Израиль, потом в Штаты. Мне его очень жалко, у него в большом смысле нет родины. Он прошел несколько стадий. Начинал как ортодоксальный еврей. У него это не получилось, сейчас занимается мелким бизнесом.

Я изъездил Европу почти всю. Любопытства к загранице уже нет. Хочется назад, в Россию. Стало понятно, что и Россия больше чем Россия. Что-то очень важное. Гораздо более важное.

Работа в газете была связана с разъездами. Нас постоянно посылали в глухие места, в так называемую глубинку. Я объездил всю страну, начиная от Южного Сахалина.

Когда меня исключили из института за все сразу, почти без права восстановления, то сказали, что есть единственный шанс:
- Привезешь характеристику с комсомольской стройки - мы тебя восстановим.

И я поехал в Ачинск на строительство алюминиевого комбината. Выдержал только семь месяцев плотником-бетонщиком самого последнего разряда. Потом отвалил опять в Москву, еле хватило на билет, двое суток ел один хлеб. Соседка по купе, приличная женщина, смотрела на меня с ужасом.

Москва - город, который по-настоящему мой. Везде почти я жил. Во всех 'спальных' районах. В центре родился. Переезжал, менялся. Помню все свои маршруты, транспорт, все подъезды, в которых целовался, все квартиры, в которых выпивал. Так что не нужен мне берег турецкий.

Я ушел на телевидение из 'Московского комсомольца', где проработал 13 лет. Когда появился в 'Московском комсомольце', это еще отнюдь не была такая сверхпопулярная газета, - лимитированный тираж и самый низкий гонорар в России, на уровне районной газеты.

'Московский комсомолец' по жанру относится строго к таблоидной прессе. Но в свое время был выдвинут лозунг (и, кстати, он был мой): 'Лучше желтая, чем бесцветная!'. Ведь можно быть 'желтой' газетой, но - никакой!

'МК', наверное, оказался первым изданием, которое откровенно заявило о себе: 'Да, мы бульварная пресса!' Еще не было 'Экспресс-газеты' и всех прочих. А вот когда они уже появились, возник вопрос: что, собственно, есть еще в 'МК', кроме 'желтизны'?!

...Очень жаль. Ведь традиции зрелой оппозиции были очень сильны. Достаточно вспомнить, что когда-то в 'МК' работали Мандельштам, Шолохов, Трифонов... При большевиках эта газета была лимитирована, ее в 80-е годы в НИИ разыгрывали в лотерею. А номера со 'Звуковой дорожкой' оборачивали в целлофан, она переходила из рук в руки, как вымпел. 'Комсомолка' была большой и официальной, а 'Комсомолец' - 'молодежкой', где народ оттягивался и писал что хотел.

Получали за это, естественно, чудовищно мало. Строчка стоила три копейки. Три человека получали 110 рублей, пять человек - 140, еще человек семь - 60 рублей, остальные работали на гонорарах.

Меня самого в 'МК' 20 лет назад пригласил Лева Гущин, тогдашний редактор. На 65 рублей, вести отдел юмора.

Еще работая в газете, поглядел я как-то на одного из своих знаменитых коллег и подумал с ужасом: 'Буду таким же старым и буду все так же ходить по этим до колик знакомым коридорам...' И так мне жутко стало, надо было срочно что-то менять. Кроме того, как у всякого журналиста-газетчика, у меня был такой телекомплекс, зависть к тем, кто работает публично.

И тут я получил это странное предложение...

Тогда еще НТВ не было. Тогда был 4-й канал Останкино с генеральным директором Анатолием Григорьевичем Малкиным. У Малкина была мечта сделать свою информационную программу. Ну как же, у всех есть, а у нас нет. Но творческих возможностей тогда было, конечно, больше, чем финансовых. И Малкин через Диму Диброва, в то время главного режиссера 4-го канала, передал мне предложение сделать программу. Предполагалось, что она будет осуществляться силами 'Московского комсомольца'. К идее создания 'Времечка' реально имели отношение только два человека - Малкин и Дибров.

Я не притворялся, что что-то понимаю в телевидении, знаю терминологию, язык, какие-то узкоспециальные вещи. Но я понимал в другом, в том, чему я учился всю жизнь, идя впотьмах, ошибаясь, набивая себе шишки: как сделать так, чтобы было интересно. Это мое качество соединилось с их умением нажать необходимую кнопку, чтобы все снималось, писалось, монтировалось.

...Когда я решил уйти на телевидение, Гусев, последний редактор 'МК', спросил меня:
- Зачем тебе это надо? - и потом сказал одну фразу, которая почему-то запомнилась, хотя остальные уже стерлись: - И вообще, знаешь, пожилой еврей в кадре...

Я понимал, что действительно еврей, действительно пожилой, но как-то все же было обидно.

Когда я все же ушел во 'Времечко', причем расстались мы с Гусевым нормально, он мне сказал:
- Я, конечно, не могу лечь поперек порога, чтобы тебя не пустить, но учти, ты делаешь страшную ошибку! Только единственное условие, - добавил Гусев, - ты у меня никого не берешь.

И я держался этой договоренности всегда, хотя были случаи, когда люди из 'МК' приходили во 'Времечко' сами, но они не прижились.

По прошествии времени я понимаю, что почти никто из 'МК' не мог бы работать здесь. Ни один человек, прошедший газетную школу, мне не смог бы пригодиться. Все его навыки во 'Времечке' только мешали бы.
Я подбирал свою команду по принципу любви. Находил людей, которые ничего не умели, учил их 'от' и 'до'. За это они начинали меня немножко любить. А я их за то, что в них много вложено.

Я ни у кого не крал журналистов, не переманивал, я люблю делать их сам.

Как возникло название? Были старые записные книжки, в одной из которых нашлось название для телевизионной программы 'Ну и время'. Анатолий Малкин - мощный 'генератор', он тут же сказал: лучше не 'Ну и время', а 'Времечко'.

Это не была прямая фронда официальному 'Времени'. Хотя парадокс заключался в том, что программа 'Время' очень быстро после нашего дебюта перестала существовать, тогда были только 'Новости' 1-го канала. Потом 'Время' появилось снова, пришли новые люди, они сказали: ну как же, такое хорошее название, такая замечательная традиция, пусть снова будет 'Время'.

'Времечко' задумывалось как своего рода новостийный театр (новостийное шоу), где действующими лицами являются буквально все - герои видеосюжетов, оператор, его камера, машина, которая возит оператора, шофер, ведущий выпуска и даже пепельница на столе у ведущего, если таковая будет иметься.

Моя теща от предыдущей жены говорила мне: 'Лева, что это вы уходите от моей дочери? Поверьте, все женщины одинаковы'. Я позволил себе усомниться и до сих пор считаю, что прав. Так же и с работами - много хороших, разных и интересных. А я вообще не однолюб.

Я благодарен Анатолию Григорьевичу Малкину как своему первому учителю за то, что он преподал мне главный, возможно, урок телевизионного мастерства - научил свободе. Научил не бояться людей, которые смотрят на меня с той стороны телеэкрана, не бояться камеры, вести себя раскованно, оставаться самим собой, что довольно сложно, потому что многие люди, даже профессиональные, перед камерой теряются.

С чувством глубокого удовлетворения хочется признать, что работа на телевидении довольно скоро избавила меня от разных иллюзий: и по поводу ТВ, и по поводу самого себя.

Я отношусь к тем, кого называют 'шестидесятниками'. Кто считает, что неважно, как человек одет, как пострижен, главное - духовное. И также очень важно говорить о том, что главное - духовное. И очень важно, чтобы говорить об этом на кухне.

Очень долго пришлось себе доказывать, что внешнее - это проявление внутреннего. Особенно когда работаешь в визуальных жанрах.

Очень многие считают, что все заключено в словах. Но слова - это лишь часть правды. Я стал гораздо больше придавать значения так называемому внешнему. Пришлось в свое время задуматься об элементарных вещах. Ведь и ногти могут крупным планом показать.

Все приобретает значение: одежда, прическа, цвет глаз. Я понял, что у человека должна быть ответственность как у части окружающей среды за то, как она выглядит, эта среда. Человек должен ощущать себя частью пейзажа.

...Могу сказать, что ни минуты я не жалел и, несмотря на драматические события вокруг канала НТВ, не жалею о том, что в свое время согласился переменить судьбу, приняв предложение работать на ТВ. Это сделало мое существование еще более насыщенным, а это - самое главное, на мой взгляд.

И куда бы я теперь ни поехал или ни пошел в этом городе, отовсюду смотрит на меня Останкинская башня. Смотрит, как оставленная дома жена, как Ярославна...

12.10.2001 09-31