Шутка первого секретаря

Русская Германия

Однако надо обязательно сказать, что этот грандиозный успех давался Бернесу совсем нелегко. Партийных бонз, руководящих культурой, не устраивали идеи песен, которые он пел по-своему, по-бернесовски, «вытягивая» из песни подчас совсем не то, что хотелось бы парткультурщикам. Они ждали своего времени, когда можно будет наказать, ущемить, одернуть слишком популярного и любимого народом артиста. Скажем, песня «Сережка с Малой Бронной»... Хорошая песня о мальчишках, отдавших жизни, защищая свой Дом. Но его вызвали, похвалили за песню, а потом строгим голосом долго «советовали» не драматизировать. «Вы не на похоронах, не на панихиде. Война давно закончена». И главный их довод: «Война победная. Что ж стонать?» Но Бернес, слушая эти дурацкие речи, принимал сердечные таблетки и продолжал петь так, как он видел и чувствовал песню. Люди, слушая песни в исполнении Марка Бернеса, с грустью и гордостью вспоминали погибших мальчишек!

В этом месте, мне кажется, самое время объяснить причину бед истинно народного артиста Марка Бернеса. В те далекие времена правления Никиты Хрущева был заведен порядок, который регламентировал продолжительность выступления артистов на так называемых правительственных концертах. Говорили, что началось это еще при Сталине. А порядок такой: специальная комиссия устанавливала репертуар артиста и время нахождения исполнителя на сцене – ни секунды меньше и уж, конечно, ни секунды больше, поскольку уже доложено наверх и охране, что концерт будет идти, скажем, 80 минут. Каждому певцу было установлено, сколько песен он будет петь при любых условиях. И все. Ни, боже упаси, спеть плюс еще одну песню! Больше никогда не попадешь в правительственный концерт. Так было при Хрущеве, да и сейчас, по-моему, ничего не изменилось...

... В тот день Марк проснулся рано. Дома никого – все разбежались по своим делам. Он стоял под теплым душем и думал о сегодняшнем концерте во Дворце спорта в Лужниках. Для целинников. Для молодых ребят, доложивших первому секретарю о победах в деле поднятия целины.

Бернеса всегда пугали большие залы. Трудно находить музыкальную интимность, доверительность, откровенность, которые так любила публика. Марк откашлялся, раза два-три попробовал попеть – все в порядке, голос звучит по-бернесовски: тихо, в пределах двух октав, с легким акцентом на последнем слове музыкальной фразы. Сейчас он напел две-три песни из тех, которые предстояло исполнять сегодня вечером и которые были отобраны «специалистами». Это же руководство, состоящее из представителей разных министерств и устрашающих органов, на репетиции, как бы невзначай, предупреждали, что на концерте в Лужниках, возможно, будет сам Никита Сергеевич, тем самым пугая и напоминая о мере ответственности артистов, которые зная «вкус» наших главарей, до концерта так напсиховывались, что чаще всего на самом концерте теряли божью искру, а исполняли свой номер сухо, без вдохновения, ремесленно, боясь что-нибудь перепутать или забыть. Он подумал, что сегодня вечером будет тяжело – в Лужниках громадная сцена, как футбольное поле, в зале сидят несколько тысяч человек. Все идет по радио, актер виден как букашка. Из четвертого ряда черты лица артиста сливаются в один недожаренный блин. Тяжело пробиться к сердцу зрителя в таком жанре, как у него...

Конферансье объявил в микрофон:
– Артист, который сейчас выйдет на сцену, не нуждается в представлении, достаточно сказать буквально три слова: «Выступает Марк Бернес!»

Бернес вышел и легкой, стремительной походкой прошел к центральному микрофону, поклонился, вступил и без объявления песни начал петь. Раздались аплодисменты – узнали любимую песню. Идеальная тишина в зале и слова-мысли, объединенные музыкой, очень доверчиво, от чистого сердца привораживали, заколдовывали, заставляли слушать, гипнотически объединяя зрителей в единое целое. Марк спел две разрешенных ему песни и ушел за кулисы. Аплодисменты загрохотали радостно, со всей силой. Бернес забежал за кулисы одухотворенный, могущий еще петь и петь. Зная строгий закон правительственных концертов, не разрешавший петь более позволенного, пошел петь третью песню. Спел. Аплодисментов опять было много, и они перешли в ритмическую «скандировку», как тогда говорили артисты. Овацией публика просила петь еще. Молодые ребята хором кричали: «Е-ще! Е-ще! Е-ще!» – в зале творилась буря радости.

Стоя за кулисами, Бернес поправил галстук, готовясь выйти на сцену и спеть четвертую песню. Он даже шагнул в сторону сцены. Он знал, что любимой песней молодежи была «Хотят ли русские войны?» Снова поправил галстук и двинулся на сцену. Но тут произошло невероятное: маленький щупленький человек в черном костюме и лакированных ботинках как-то быстро и бесцеремонно всей своей хилой фигурой отодвинул Бернеса в глубь кулис, тем самым преградив дорогу артисту:
– Нельзя! Вы свое спели и не дергайтесь, идите в гримерную. Все! Отойдите от кулис.
– Но ведь публика просит, аплодисменты не смолкают... Ну, хоть еще одну песню!..
– Попросят, попросят и перестанут.
– Там же Хрущев!
– А вот этого я не знаю.

Подошли еще два человека в таких же черных костюмах. Один из них взял Бернеса за локоть и почти силой отвел в глубь кулис. На сцене, после долгих аплодисментов в адрес Марка Бернеса, начался какой-то эстрадный номер. У Бернеса изменилось лицо, стало неприветливо серым, сердитым. «Как же так, – думал он, – на сцену не пустили, унизили. Не пустили на то место, которое он всегда считал святым, самым дорогим. Не пустили на сцену к людям...» Горько вздохнув, махнув рукой, он пошел в гримерную переодеваться. Долго сидел на красной бархатной банкетке, надеясь, что придет кто-нибудь из руководства, постарше этих черных головастиков, и скажет добрые слова извинений, объяснив все случившееся чрезвычайностью момента, ведь на концерте присутствует сам Никита Сергеевич.

Бернес доехал до дома, поставил машину в гараж и вышел на Садовое кольцо. Не хотелось идти домой. Все думалось. Совсем недобрые мысли лезли в голову: нужен ли он людям? Народу, он знал, он нужен, а вот власти – точно не нужен... Ведь он же не такой, как многие, он совсем другой – он личность! Есть люди, которые поют лучше и хуже, но как он – никто не поет, и это самое дорогое.

На другой день ему рассказывали, что в Лужниках после окончания концерта, окруженный мощной охраной, прибыл на сцену Хрущев. Артистов срочно выстроили в одну шеренгу. Хрущев жал артистам руку, приговаривая: «Молодцы, здорово!» Потом замолчал, задумался и громко спросил:
– А что, товарища Бернеса уже нет? Уехал? А жалко. Хотел я ему кое-что сказать. Он совсем обленился. Народ просит спеть еще хоть одну песню, а он домой заспешил. Разве можно не уважать целинников, да и меня, старика, не уважить? Я тоже хлопал, думал он «Сережку с Малой Бронной» исполнит... Уехал. Зазнался, может быть? Нехорошо.

Помолчал, сменил злую маску на добрую, веселую, шуточную. Хрущев уехал. Артисты молча уходили по домам и каждый думал: что же теперь будет с Бернесом?

Так, не поняв друг друга, разъехались в разные стороны два человека. Один, приехав домой, разделся, снял пиджак, на котором посверкивали золотые медали. Полуодетый он двинулся к накрытому столу, сразу налил себе большую рюмку. Выпил.

Выпил еще и стал играть с собакой, все основательней закусывая. Он любил животных больше, чем людей...

Другой же, приехав домой, некоторое время стоял в коридоре, раздумывая, что же делать, как позвонить Хрущеву и извиниться. Сказать, что во всем виноват КГБ. Вечером выяснил по телефону, что гражданин его политического уровня не может звонить напрямую столь высокому лицу...

После третьей рюмки Хрущев поехал развлечься к будущей министерше, потом наконец-то вспомнил Лужники и выступления молодых целинников. Хорошие ребята – строят, поднимают целину, пласты плодороднейшей земли, пролежавшей веками, не даря людям ни зернышка. За прошлое лето погибло сто семьдесят человек... А этот сегодняшний артист кочевряжится. Надо позвонить Михайлову, чтоб поставил на место – каждый сверчок, знай свой шесток. Тысячи людей его просят не шпалы таскать, а спеть, черт его возьми. Зажрался товарищ Марк Наумович.

Прошло время, все утихло, Бернес забыл и скандал в Лужниках, и обиду на этих молчаливо юрких «мальчиков» в черных костюмах, не пустивших его на сцену. Но где-то не забыли. А может, это все ему кажется? Проклятая бернесовская мнительность!
– Хотя, – рассказывал Бернес, – эта история с гаишником... Ведь кто-то придумал ее сюжет. Слишком много у этих выдумщиков было связано с автомашиной: одного человека «нечаянно» сбили, другого задавили, третьего бампером прижали к кирпичной стене – и все с летальным исходом... Вспомнилось свое, конечно, подстроенное:
– На днях выезжаю на зеленую стрелочку с Солянки на площадь Ногина (все названия улиц и площадей даны по тому времени. – Л. У.), поворачиваю на Ильинский бульвар и едва-едва двигаюсь в сторону Ильинских ворот. Все это на малой-малой скорости. Неожиданно из-за магазина «Мясо» выбегает инспектор ГАИ с устрашающим озлобленным лицом и жезлом приказывает мне остановиться. Останавливаюсь. Инспектор машет жезлом, чтобы остановился, хотя я не еду – я стою без движения. Подбегает и громко, чтоб слышали пешеходы:
– Прошу водительское удостоверение.
– Пожалуйста. А что я натворил?
– Еще спрашивает? На красный свет проехал и еще спрашивает. Ты из себя дурака не строй. Водительское удостоверение я задерживаю. Машину вон туда во двор поставь и домой на своих двоих.

Нет, автоинспектор явно подвыпивши: обозленный, разговаривает со мной на «ты», и самое главное – он из своего укрытия никак не мог видеть, на какой сигнал светофора я выехал на площадь Ногина. Объехав автоинспектора, я не поставил машину во двор, а прямым ходом к себе на Колхозную площадь, на Садовое кольцо.

Сразу позвонил своему приятелю – полковнику ГАИ. Пожаловался на беспредел сотрудников.
– Успокойся, Марк. Это они побаловаться, пощекотать твой нервишки. Послезавтра приеду к тебе обедать и привезу права. Будь здоров.
– Вот ужас! И никто не защитит. А если защитит, то только за мзду. Россия! – так или примерно так рассказал мне эту историю Марк Наумович Бернес на гастролях в своем гостиничном номере, ночью. Он любил засиживаться поздно.

Бернес продолжал:
– Назавтра, часов в семь, позвонил мой друг, общий любимец, мировой парень Боря Андреев: «Марик, ты сегодня газету читал?» – «Нет, что случилось?» – «В «Комсомолке» написано, что ты нарушил правила движения, сбил гаишника и уехал с места происшествия. Давай, одевай штаны и беги к начальству, доказывай, что ты не верблюд, а наоборот тихий мирный мальчонка неизвестной национальности...» Быстро встал, быстро оделся и, не позавтракав, побежал по инстанциям: Министерство культуры, ГАИ, редакции газет. И всюду мне отвечали с улыбкой во весь рот: «Да что вы говорите? Не может быть. Какое безобразие! Дорогой вы наш, Марк Наумович, наше управление к этим делам отношения не имеет...»

Так говорили всюду, куда бы Бернес ни обращался. А между тем на «Мосфильме» состоялось партийное собрание, на котором какие-то режиссеры, актеры, осветители осудили хулиганский поступок товарища Бернеса Марка Наумовича. После этого собрания стали все меньше присылать новые сценарии. Пришло время, когда практически все вокруг меня затихло, стало скучным, однообразным и, главное, обидным. Для художника такое состояние души – это болезнь, чреватая бог знает чем. Но это, так сказать, одна сторона медали. А была и другая сторона. Истинно народная. Сотни, тысячи писем зрителей в защиту своего любимого артиста. Писали люди разных возрастов, положений и национальностей. Большие артисты, известные деятели искусства обращались к партийным и государственным органам с просьбой снять запрет на Бернеса. Настоящие друзья, рискуя попасть в список непослушных, строптивых, приезжали к нему почти ежедневно, приглашали на разные домашние вечера и застолья, выезды на природу и всякое другое общение.

Передо мной фотография того времени. Примерно 40 лет назад. Такую фотографию надзирающие органы в то время могли засчитать «как протест, как вызов, как политическое недопонимание насущных проблем нашей партии». Фотография размером примерно 10х15 сделана любительским фотоаппаратом. Хорошо помню, как на каком-то концерте за кулисами подошел ко мне пожилой человек, с которым я ранее не был знаком, и спросил:
– Ты Бернеса любишь?
– Очень люблю!
– Тогда возьми это фото от общества «Ура, Бернес!»

Меня позвали на сцену, и я, не попрощавшись, ушел выступать. Дома подробно рассмотрел фотографию. Я узнал на ней знаменитого на весь мир выдающегося режиссера, не менее знаменитого оператора, известного сценариста из тех, кто известен на «Мосфильме». Они поднимают полные фужеры за здоровье своего доброго друга, своего кумира, блестящего артиста Марка Бернеса. Ясно видно, что этот снимок и мизансцена продуманы и, конечно, сделаны как протест, как вызов, как твердое требование прекратить травлю чудесного артиста. Снимок был распространен по всей Москве и ходил из рук в руки, укоряя партийных фальсификаторов. Но дружные ребята из известного ведомства продолжали делать свое гадкое дело... Судите сами, несколько лет Марка Наумовича почти не снимали в кино. Изредка, мимоходом напоминали в газетах пакостную автомобильную историю. Чтобы уколоть, расстроить, сняли в роли вора в законе, в роли убийцы. И это с добрым обаянием Бернеса! Он не спит ночами, редко выходит на улицу. Молчит. Но... в эти тяжелые времена эстрада идет навстречу любимцу публики. Начинается новый период в актерской судьбе Бернеса – эстрадный. Бернес гастролирует по Дворцам спорта, стадионам и большим концертным залам. Всюду успех. Я не знаю ни одного концерта с участием Бернеса, где бы не было аншлага. Потрясающий успех, горы цветов, море аплодисментов и тысячи поклонниц и поклонников. Часто в концертах при объявлении имени российского шансонье зал вставал и обвальными аплодисментами встречал артиста.

Эту незабываемую картину я видел много раз, разъезжая с ним по СССР. Бернес поет понятные всем песни, поет по-своему, по-бернесовски, вкладывая душу и мысль в каждое слово. Он умеет так спеть простенькую песню, что в его интерпретации она становиться частью большой серьезной темы. Железный профессионал, он пел и веселые, шуточные песни, вкладывая в них свой доходчивый юмор. Иногда он работал над песней несколько недель. Работал с авторами музыки и стихов.

Бернес начинает болеть...
Все чаще он жалуется врачам на боли в пояснице и спине. Из-за этого отменяются концерты, прекращаются гастроли. Тысячи людей сдают билеты, доставшиеся им с таким трудом.

Больница. В двухместной палате Кремлевки, кроме него, лежит замечательный, громадного обаяния актер Лев Свердлин. Они днями и ночами, без устали говорят о своей любимой профессии. А болезнь надвигается как черная туча. Наконец Марку Бернесу известен страшный диагноз... Он знает, что ему осталось немного и ищет... песню. Последнюю песню... И судьба дарит ему ее. Композитор Ян Френкель привозит в больницу «Журавлей» на стихи Расула Гамзатова. Бернес, сидя в коридоре вместе с Френкелем, напевает мудрые слова песни и не менее великолепную музыку. Тихая длинная пауза. И после паузы, почти шепотом, твердо:
– Мы завтра же запишем эту песню. Мою последнюю песню. Готовь, дорогой мой друг Ян, музыкантов и аппаратуру в ДЗЗ (Дом звукозаписи на ул. В. И. Качалова. – Л. У.).

Все было сделано, как в хорошем детективе. Бернес сменил больничный халат на пиджачный костюм, погулял несколько минут в таком виде по двору больницы и нехотя, как с приятелем, поздоровавшись с комитетским «сторожем» на проходной, вышел на улицу, сел в машину и через 30 – 40 минут был уже в студии звукозаписи. Песню записали быстро и Бернес, поцеловавшись со всеми присутствующими, поехал в больницу. Через совсем короткое время его не стало.

11.08.2003 13-04