Роман про Романа Сегодня 70 лет Роману Полански

GZT.ru

Еще год с небольшим тому назад о Романе Поланском можно было говорить и писать, как об умном, стильном, но безнадежно устаревшем режиссере, который способен в лучшем случае на качественные и забавные жанровые стилизации, в духе «Девятых врат», но никогда не поднимется уже до уровня таких собственных шедевров, как «Отвращение», «Ребенок Розмари» или «Жилец». Однако все мы заблуждались. Блистательно-конъюнктурный ход с биографическим фильмом о Холокосте «Пианист» принес Поланскому сперва Золотую Пальмовую Ветвь в Каннах, а затем целый урожай «Сезаров», «Бафт» и «Оскаров». Другими словами, Полански снова вошел в моду. Интернационалист и космополит, поляк, француз и американец, скрестивший европейскую утонченность с американским коммерческим чутьем, Полански всегда отличался интуитивным ощущением стиля и ироничным отношением ко всему окружающему. Оба эти качества, заметные даже и в актерских работах знаменитого режиссера, изменили ему в «Пианисте», что и помогло Поланскому вернуться в круг избранных любимцев киноистэблишмента. Жизнь Поланского – настоящий роман, с трагическим убийством молодой жены, со скандалом и обвинением в педофилии, бегством и крайне вероятным торжественным возвращением. Оно, возможно, и поставит точку в увлекательном романе, а «Пианист», будем надеяться, таковой не станет: не исключено, что обаятельная дьявольщина Поланского еще порадует публику.

«Никогда не формулировал единого подхода к женщинам, которых снимал». Роман Полански – ГАЗЕТЕ
Фрагмент интервью с Романом Полански, взятого после всероссийской премьеры «Пианиста» специально для ГАЗЕТЫ Сергеем Ильченко.

- Можно ли считать "Пианиста" фильмом, о котором вы мечтали?
- Я же никогда не собирался делать автобиографичное кино. Оно меня не интересует. Я никогда не буду делать фильм, который рассказывает о моей собственной жизни. Но мне повезло найти тот литературный материал, из которого я мог черпать основу для воспоминаний детства. Потому что мои воспоминания заживо сожжены войной, и они никогда не покинут мой мозг. Человек никогда не воспринимает мир так ясно и непосредственно, как в детстве. То, что я помню из моего прошлого, живет во мне. До сих пор помню тот ужас, который охватил меня, когда наши дома стали обносить стеной. Я тогда не сразу понял, что мы попали в гетто. Это слово я узнал позже.

- Насколько то, что вы показали в "Пианисте", соответствует тому, что было в действительности?
- Это соответствует тому, что я помню о краковском гетто, из которого мне ребенком чудом удалось спастись. Когда один из лидеров знаменитого восстания в варшавском гетто Марк Эйдельман посмотрел "Пианиста", он мне сказал, что все увиденное им на экране - правда. Эйдельман знает, что говорит. Он мальчишкой участвовал в том отчаянном восстании, после которого чудом спасся. Это было восстание молодых людей, которым было от четырнадцати до двадцати лет. Все они погибли. Они отчаялись вырваться на свободу, потому и решились на восстание. Ведь первоначально в варшавском гетто находилось около 350 тысяч евреев. Затем туда стали свозить евреев со всей Польши, пойманных во время облав по маленьким городкам, и население гетто стремительно возросло до полумиллиона человек. Люди умирали десятками. А эшелоны увозили тысячами людей в лагеря смерти. Собственно, все это и показано в моем фильме. В нем рассказано то, что я пережил. Поэтому я не испытываю никаких сложностей с тем, чтобы описать увиденное. Если вы хотите узнать более точные детали и цифры, могу посоветовать вам обратиться к архивам и документам. Действительность была такой, что ее невозможно даже представить и невозможно на нее смотреть. Трудно представить масштаб холокоста.

Порою понятие величины кажется мне в таких трагических случаях абсурдным понятием. Например, когда я прилетел в Петербург, то по дороге в гостиницу мы остановились у мемориала, посвященного памяти жертв ленинградской блокады. Там я услышал эту страшную цифру - восемьсот тысяч человек погибли в городе во время этой блокады. Это абстрактная величина. А вот фотография женщины, у которой на руках умирающий ребенок, вот это и есть конкретный факт, который способен вызвать душевное волнение. Поэтому цифры жертв холокоста и его географические размеры - это, скорее, материал для статистики, чем для искусства... Мне повезло в отличие от моей семьи, я из гетто сумел выбраться.

- У вас "говорящая" польская фамилия...
- Если анализировать мои корни, они имеют и польское, и еврейское происхождение. А фамилия скорее напоминает о том, что мои предки имели отношение к чему-то, что связано с полем или лугом. С какой-нибудь поляной. Если бы она намекала на принадлежность к Польше, то звучала бы иначе - например, "Польский". Но это уже похоже на псевдоним.

- Какой город вы считаете своим родным?
- Я родился в Париже и живу сейчас в Париже. Когда мои родители оказались в Польше, они все время мечтали о том, чтобы снова увидеть этот город, и во время немецкой оккупации, и во время советской оккупации. Поэтому он тоже стал для меня городом-мечтой. И когда у меня появилась возможность уехать за границу, я, естественно, выбрал Париж.

- Какой же язык вам ближе?
- Мой родной - польский. Однажды в Париже я случайно толкнул своего соседа в метро и сказал ему по-польски: "Извините!" Потом повторил то же самое по-французски. Однако первая инстинктивная фраза прозвучала на родном языке.

- В вашей жизни было немало трагических моментов. Вы можете сказать, что искусство помогало вам их пережить?
- У меня нет никаких рецептов, как человек может выживать в подобных ситуациях. Единственное, что я могу, это отразить случившееся с той объективностью, которая мне очень дорога. Та книга, на которой я построил своего "Пианиста", была книгой оптимистической. Там нет никакого сантимента, но есть отстраненный взгляд на события и надежда на будущее.

- Мне кажется, что раньше вы улыбались чаще.
- Может быть, я улыбаюсь теперь своим детям, которых у меня двое. Я бы с радостью снял смешной фильм. Но это самое сложное, что можно сделать в кино. Мне пока не удается найти литературный материал, который бы и мне подошел, и при этом был бы достаточно забавен.

- Вы как-то сказали, что режиссер должен уметь открыть женщину как бутылку шампанского. Ваши отношения с актрисами строились по этому принципу?
- Я никогда не формулировал единого подхода к тем женщинам, которых снимал в своих фильмах. Но на экране всегда видно: сумел режиссер найти подход к актрисе или нет.

- Вы считаете, что мир вокруг нас драматичен сам по себе?
- Мир стал удивительно тесным. У каждого из нас в кармане есть мобильный телефон, который может связать нас с кем угодно на планете. Мы в таком случае становимся жертвами второго закона термодинамики. Происходит процесс энтропии. Меньше черного и меньше белого, и все становится вокруг нас серым. Исчезают языки, исчезает разница между нациями, народами, государствами. Очень трудно таким процессам противостоять.

- Когда-то вы уехали из Польши, а ваш отец остался в стране. Что он сказал о ваших фильмах, когда вы вернулись обратно?
- У папы была возможность посмотреть все мои картины еще до моего возвращения в Польшу, он приезжал ко мне в Париж. Однако его мнение вряд ли имеет такой уж смысл, потому что он - мой отец и, как любой отец, необъективен по отношению к сыну. В детстве он часто ругал меня за то, что я бездумно трачу время. Но когда я поступил в Лодзинскую киношколу, он сказал, что я оправдываю его надежды и, может быть, еще стану человеком.

18.08.2003 12-53