Музыка для мамы

Сергей Васильев, Сергей Вейгман - Столичные Новости

Мелодии Яна Табачника создали настроение нового фильма «Бабий Яр» о наиболее трагическом событии в истории человечества. Вскоре первый художественный фильм о Бабьем Яре, снятый режиссером Николаем Засеевым-Руденко при непосредственной поддержке Людмилы Кучмы и лидера Еврейской общины Украины Вадима Рабиновича (в главной роли — Элина Быстрицкая), выйдет на экраны…

Ян Табачник — большой человек. Крупный, популярный, любимый публикой и друзьями. Кажется, ничем его не пронять. Внешнее впечатление, однако, обманчиво. Табачник — настоящий артист! А значит, ни от сентиментальности, ни от сострадания по природе своей не свободен. Об этом и о том, как много милосердия и нежности хранит душа музыканта, без пафоса рассказывает его работа в фильме «Бабий Яр». О том, насколько важна и интимна для него эта трагическая тема, Ян ТАБАЧНИК рассказал в беседе с журналистами «СН».

— Я писал эту музыку словно для своих родителей, которых уже нет на земле. Для меня Бабий Яр — особое место. Когда я прихожу туда, меня душат слезы, очень тяжело на душе. Подобное состояние я испытал только однажды — в Берлине, возле здания рейхстага. Я подошел к нему и вдруг почувствовал, что не могу здесь находиться, мне захотелось оттуда бежать. Вот и из Бабьего Яра я всегда хочу убежать. У меня постоянно перед глазами — жуткая кинохроника времен войны. Я очень отчетливо представляю себе, что там было.

— Чувство, о котором вы говорите, — страх?

— Нет. Если бы я боялся, то я бы ничего в жизни не сделал. Я не считаю себя трусливым человеком. Это, скорее, ожоги памяти. Хочется иногда все забыть, думать, что этого ужаса никогда не было. Но забыть это невозможно. Как навязчивый кошмар. Когда он преследует человека, он мечтает, чтобы ему это не снилось. Со мной то же самое: я не хотел, чтобы это мне снилось.

— Вам снятся сны?

— Да. В основном снится прошлое. А когда-то снилось будущее, мечты...

— В то, что сны сбываются, вы, наверное, не верите.

— Я реальный человек, трезво смотрю на вещи и понимаю, что можно и что нельзя.

— Эта реалистичность, наверное, очень помогает в жизни: вы ведь очень успешный человек.

— Но самодовольным я никогда не был. Я просто каждый день делаю свое дело и не боюсь начинать что-то новое. Со временем, правда, успеваю все меньше и меньше: нет уже той силы и энергии.

— И все же на отсутствие занятости вы пожаловаться не можете. Концерты, телепередачи, сочинение музыки. А кем, интересно, вы себя чувствуете в первую очередь — исполнителем или композитором?

— Я не люблю громких фраз. Да, за свою жизнь я написал много музыки. Мои песни исполняют Людмила Гурченко и Вахтанг Кикабидзе, а инструментальные пьесы — мой коллектив, но я никогда не считал себя ни композитором, ни поэтом. Все-таки это очень высокое звание. В моем представлении композитор должен быть выдающейся личностью. Сравнивать Бетховена, Баха, Вивальди или Моцарта с сегодняшними композиторами — это кощунство.

— Так что же — им прекратить писать музыку?

— Пусть пишут, но хорошую.

— Но, согласитесь, талантливых людей и сегодня среди музыкантов немало, а заметных, как вы, — единицы. Что нужно для того, чтобы не затеряться: воля, благоприятные обстоятельства, удача?

— О Фортуне применительно к моей судьбе говорить не приходится: я с шестнадцати лет профессионально работаю на эстраде. У меня за спиной — Астраханская, Калмыцкая, Орловская, Запорожская, Батумская филармонии, Ленконцерт... Где я только не колесил. Я отработал своей успех.

— А первый свой концерт помните?

— Я помню свой первый концерт в самодеятельности: мне было четырнадцать лет. А в двадцать популярная ленинградская газета «Смена» уже писала о «виртуозной игре Яна Табачника».

— Вы объехали с гастролями не только весь бывший Союз, но и полмира. Никогда не возникало искушения не вернуться?

— Да, я выступал практически везде, где живут наши эмигранты — Америка, Австралия, Канада, Израиль, Германия. Но у меня никогда и мысль не возникала — остаться там. Я далек от тех лжепатриотов, которые били себя в грудь на заре перестройки и требовали свободы и независимости, а потом, когда все разрушилось, тут же уехали. А я, человек, которого не выпускали, боясь, что он не вернется, живу здесь. Когда я только начал выезжать с концертами за границу, существовал даже негласный тотализатор: вернется или нет? Уехал в Америку впервые: оттуда точно не вернется. В Израиль — то же самое. Кстати, мой коллектив был последним, который уехал на зарубежные гастроли по линии Госконцерта СССР. Вернулись мы из Австралии уже в новую страну.

— Дело, наверное, не только в патриотизме, но и в вашей востребованности на родине?

— Я говорил на эту тему со многими своими коллегами, прекрасными артистами — Кобзоном, Леонтьевым. Геннадий Хазанов очень хорошо мне ответил: если я бы мог многомиллионую аудиторию своих поклонников увезти с собой в эмиграцию, то, может быть, и уехал бы. У меня аудитория, конечно, меньше, чем у Хазанова и Кобзона. Но там, где произносят слово «аккордеон», вспоминают и имя Яна Табачника.

— В жизни каждого человека есть ежедневные заботы, дела, которые он обязан сделать...

— Убрать свою планету, как сказал Экзюпери.

— Есть ли что-то такое, что вы бы хотели вычеркнуть из этого списка?

— Хочешь не хочешь, ты должен заниматься тем, что диктует тебе жизнь. Если раньше ты мог отработать день и тебя больше ничего не касалось, то сегодня ты должен все время думать, как будешь содержать свою семью. Поэтому я иногда вынужден заниматься тем, чем, возможно, и не хотел бы.

— Вы все так же много концертируете?

— Нет, уже меньше. Мой жанр требует не только всплеска эмоций, но и физической выносливости. Аккордеон — тяжелый инструмент. Это не баян. Кстати, когда говорят «кнопочный аккордеон», это все равно, что сказать «клавишный баян». По тембру звучания эти инструменты похожи, но техника владения ими — абсолютно разная. Я убежден, что на аккордеоне нужно играть музыку, созданную специально для него. И нечего экспериментировать.

— В свое время вы дали ряд концертов в украинских тюрьмах. Что вы чувствовали, когда играли для заключенных?

— То же самое, что и на сцене Дворца «Украина». Я играю для публики. Когда артист начинает разделять для себя зрителей, он перестает быть артистом. Я счастливый музыкант, потому что у меня очень разные слушатели: аккордеон говорит на всех языках. Я ведь играл не только в тюрьмах, но и премьер-министру Австралии, и австрийскому вице-канцлеру...

— Вы тщеславный человек?

— Есть обыкновенное человеческое достоинство, самоуважение. Любой мужчина должен уважать себя, у него должно быть тщеславия в меру, чтобы оно не переходило в спесь. Сегодня немало таких, кто врет безнаказанно, придумывая себе новую биографию или титулы, которых не существует в природе. Это смешно и не вызывает ничего, кроме презрения к этим людям.

— Для успешной карьеры артисту сегодня нужно быть знакомым с разными влиятельными лицами? Лично вам связи помогают?

— Если ты хороший артист, то влиятельные люди сами будут стремиться с тобой познакомиться. Но все эти «связи» заканчиваются на том, что человек, который занимает какую-то заметную должность, когда-нибудь ее оставляет. Так что же — после этого с ним не дружить, не общаться? Кстати, в моей программе «Честь имею пригласить» нет в этом смысле никакой конъюнктуры. Ко мне приходят и бывшие, и настоящие. Я дружу с людьми, а не с должностями...

12.06.2002 16-04