Клод Лелуш: мое кино авторское, но не интеллектуальное

Коммерсантъ Weekend

ММКФ откроется мировой премьерой фильма Клода Лелуша "Женщина и мужчины". Это история ХХ века, рассказанная через судьбу одной женщины. Ее отец — кинооператор: профессия, родившаяся на заре столетия. А мужчины, один за другим входившие в ее жизнь, символизируют политическую чехарду и смену приоритетов, которая в этом бурном веке происходила в ритме кинематографического монтажа. Одним из героев фильма оказывается сам его создатель, сын хозяйки парижского кинотеатра, которого во время оккупации прятали от нацистов.

- В вашей новой картине рассказывается в том числе о том, как Клод Лелуш посетил СССР — одним из первых французов в своем поколении. Как это было на самом деле?

- В 1957 году я нелегально снял в Москве короткометражный фильм. Мне было девятнадцать, я был оператором, и канадское телевидение дало мне задание снять кадры с Лениным и Сталиным в Мавзолее. Снимать там было запрещено, да и въехать в СССР в ту пору было непросто. Я вступил в Компартию, присоединился к группе из тридцати коммунистов и таким образом приехал в Москву. Приладил к груди 16-миллиметровую камеру, но она была шумная, и во время съемки я просил соседей кашлять, чтобы заглушить треск.

- Задание вы выполнили. А как получилось, что в вашу судьбу вторгся фильм "Летят журавли"?

- Я подружился с таксистом, у которого были приятели на "Мосфильме". Он отвез меня туда, и там я познакомился с Михаилом Калатозовым. Тот удивился, увидев француза, и, не знаю почему, я ему понравился. После дня, проведенного на "Мосфильме", я решил стать режиссером. Вечером Калатозов показал мне в монтажной материал "Журавлей". Я плакал. Вернувшись в Париж, вышел на руководство Каннского фестиваля и сказал, что, если этот фильм не покажут в Канне, грош цена фестивалю. Его показали, и он победил.

- Вы вступили в Компартию по убеждению или только чтобы поехать в Москву?

- Только чтобы поехать. Я никогда не увлекался политикой и не снимал политические картины. Меня больше волнуют общечеловеческие проблемы, и отдаться какой-то партии я не готов.

- И все же позднее вы приняли участие в создании коллективного фильма-протеста против вьетнамской войны?

- Только потому, что это был коллективный труд. Не моя идея. Для меня интересоваться человеком и означает интересоваться политикой.

- Человечество как погода: оно может быть замечательным, а может — ужасным. Я восхищаюсь вечным спектаклем о мужчине и женщине, не пытаясь понять, кто хороший, а кто плохой,— я стараюсь быть объективным.

- Вы получали Золотую пальмовую ветвь, "Оскар", "Золотой глобус" и еще множество призов. Что для вас знак наивысшего признания?

- Любовь публики. Да, мне повезло с наградами, хотя у меня и были проблемы с кинокритикой, поскольку я не принадлежал к "новой волне", которая была революцией не режиссеров, а критиков. Для меня публика — самая суровая, но справедливая критика. Кино для меня народное искусство. Мы все кинематографисты. Глаза — самая замечательная камера, уши — лучший микрофон. Сейчас мы говорим, и вы меня снимаете. А я — вас. Мозг занят монтажом. Кино — искусство, которое касается всех нас без исключения. В своих сорока с лишним фильмах я ничего не придумал, все они естественны. Всю жизнь я защищаю народное авторское кино.

- И все же — авторское?

- Да, безусловно. Но я ненавижу слово "интеллектуальное", потому что я самоучка. Не задаю себе вопросов, когда снимаю, а снимаю как говорю, не слишком задумываясь. Я хуже всех смог бы объяснить свое кино. Меня интересует спонтанность — то единственное, в чем человек искренен. Я первый удивляюсь, смотря свои картины. Делаю их целиком сам: я пишу сценарий, я режиссер, продюсер, монтажер.

- Кино есть жизнь, а жизнь похожа на кино?

- В сегодняшнем мире мы все хотим точно знать, куда мы идем. Но никогда все равно не узнаем. Представьте, что я пригласил вас в кино через десять минут после начала сеанса, да еще с условием, что последние десять минут фильма вы тоже не увидите. Вы, конечно, откажетесь. Но это и есть жизнь. Мы вошли в нее, когда фильм уже начался, и до конца не досмотрим. Но меня устраивает этот фрагмент. Надо воспользоваться именно данным тебе временем.

- Американцы выпускают ремейки ваших картин — "Новый год", "Одни и другие", "Баловень судьбы". Что вы думаете об этом?

- Это дает мне дополнительный заработок. Но у меня такое чувство, что все создатели ремейков — школьники, которые списывают у соседей по парте. Всем им я ставлю двойку.

- Как вы относитесь к хеппи-эндам?

- Ненавижу фильмы, которые хорошо кончаются, и те, что кончаются однозначно плохо. Во всех моих лентах есть надежда. Я люблю человечество — и хороших людей, и сволочей. Мы нужны друг другу. Мы все участвуем в прекрасном фильме, где снимается 6 млрд актеров. Режиссер — Бог. И он же самый главный серийный убийца, ведь все 6 млрд умрут. Быть может, смерть — самое прекрасное изобретение жизни. Ведь никто никогда не жаловался на свою смерть. Я боюсь смерти, но не хочу ее пропустить. Жизнь — это триллер, фильм Хичкока. Мы все живем в удивительном саспенсе.

- В ваших фильмах, включая последний, присутствует еврейская тема.

- Я сам еврей, я пережил оккупацию, но дело даже не в этом. Представиться евреем — это способ проверить реакцию собеседника. Когда у меня появляется возможность отдать дань этому народу, я всегда это делаю.

21.06.2010 10-01