Узнав о своей болезни, Ян Арлазоров оборвал все связи с внешним миром. Не хотел лечиться, ложиться в больницу, даже к телефону не подходил

Бульвар Гордона

Такова уж работа журналиста, что мне чаще приходилось видеть Яна Арлазорова за кулисами, а не на сцене. Его точно нельзя было назвать ангелом - на репетициях он мог ругаться так, что уши вяли. Его нельзя было назвать веселым - иногда его взгляд был настолько колючим, что хотелось обойти его десятой дорогой. Поэтому, кстати, Ян Майорович и был едва ли не единственным юмористом, с которым я так и не сделала полноценного интервью: просто побоялась к нему подойти.

При жизни артисту удавалось избегать слишком пристального внимания прессы, а вот после смерти... Газеты в красках живописали, как много лет назад ушла от него жена с маленьким ребенком на руках - в никуда, брали у нее наперегонки интервью и комментарии. Но особенно бурно обсуждали назревающий судебный процесс: единственная дочь Арлазорова, все эти годы не желавшая его знать, заявила права на отцовскую квартиру. Правда это или нет - вступиться за доброе имя покойного теперь некому. Похоже, не зря Ян Арлазоров не жаловал нашего брата, журналиста...

ПИСАТЕЛЬ АНАТОЛИЙ ТРУШКИН: "МАТЬ АРЛАЗОРОВА СКОНЧАЛАСЬ В ТОЙ ЖЕ КЛИНИКЕ, ГДЕ ВПОСЛЕДСТВИИ УМЕР ОН САМ"

Именно он, Анатолий Трушкин, придумал "мужика", который стал для актера именем нарицательным.

— Анатолий Алексеевич, для актера найти своего автора порой сложнее, чем вторую половинку — мужа или жену. Как вам с Яном Арлазоровым работалось?

— Первый номер у нас был с "мужиком". Там герой Яна под утро возвращается домой и придумывает, что он сейчас скажет жене и, главное, теще, которая обязательно спросит: "Где деньги?!". Для этого ему нужно было почувствовать обстановку родного дома, и он просил людей из зала, чтобы каждый сыграл какую-то роль — жены, тещи, тестя и даже лифта и чайника.

— А того, что они промолчат, вы не боялись?

— Мы понимали, что задеваем определенные точки, которые должны вызвать реакцию зала. Но и возможность провала, конечно же, нельзя было исключать. Правда, и такого успеха мы не ждали. Для зрителей это было новое ощущение, их, как говорится, "рвало", они пьянели от собственного куража, от того, что могут шутить наравне с актером. Ян в этом купался.

— Правда, что все возможные реплики были вами просчитаны и на них придуманы ответы?

— Когда задавали непредусмотренный нами вопрос, я, стоя за кулисами, с ужасом думал: "Господи, как он выкрутится-то?!". А он просто не давал ответа или переходил на личности: "Да ну тебя, ты какой-то кривой! Пьяный, что ли?". И все были довольны, в том числе и сам спрашивающий. Но Ян всегда очень волновался перед выходом на сцену. Он боялся даже первых слов — знаменитого обращения: "Слышь, мужик!", все время ждал, что его сейчас одернут за фамильярность и панибратство. Но такого ни разу не случилось.

— Сложно было с ним работать?

— Как с любым творческим человеком — с одной стороны, интересно, с другой — тяжело. Кровосос он был, конечно, очень дотошный и требовательный, мог позвонить в любое время дня и ночи. Но не зря говорят: если долго мучиться, что-нибудь получится...

Он самый первый из нас порвал с "Аншлагом" — года на три раньше меня. Сказал, что эта программа перестала отвечать его моральным и нравственным требованиям: он стремился к философскому уровню юмора, а бытовуха и полоскание грязного белья его уже не устраивали. В этом смысле Яну очень помогала его театральная культура, он ведь много лет работал в Театре имени Моссовета. И на эстраде он этот театральный уровень держал, не позволял себе опускаться ниже его.

— Согласитесь, говорить о наболевшем и не пить — очень трудно.

— Ян, конечно, мог на банкете выпить бокал вина, от силы — два, но пьяным я его никогда не видел. Бывал мрачен, сосредоточен на чем-то... Если его что-то заботило, он как будто уходил в себя, ничего вокруг не замечал, а в минуты веселья в него как будто бес вселялся: он вытворял такое, что буквально морил всех смехом.

— Но все характеризуют его как человека мрачного...

— Это уже легенды, которые неизбежно появляются после смерти любого известного человека. Говорят, что у него одиночество было в глазах. Андрей Малахов даже посвященную ему программу так назвал: "Ян Арлазоров. Прощание с одиночеством".

— Это было не так?

— Не совсем так. Как у любого живого человека, у него были минуты грусти, и одиноким он себя наверняка чувствовал. Но не это было в нем главным. Когда Малахов спросил, как бы я назвал программу, ответил: "Ян Арлазоров — великий шут России". Причем имеется в виду не звание, а титул. Есть граф, есть князь, а он был шутом. При народе.

— Арлазоров всегда выглядел элегантно одетым.

— Ян очень любил болтаться по магазинам и выбирать одежду. Я его даже специально со своей женой познакомил, чтобы они вместе ходили, сам-то я больше 40 минут не выдерживал. Моя Наталья Ивановна обожала с ним советоваться. Он действительно был человеком со вкусом. Хотя мне все кажутся таковыми, потому что у меня этого самого вкуса нет. И красиво одеться он любил. Когда мы вдвоем приезжали куда-нибудь на гастроли, он и меня тащил по магазинам, но я быстро скисал.

— Все, кто общался с Яном Майоровичем, знали, что он тяжело болен, но никто не "сдал" его журналистам...

— Ян был в хорошем смысле слова скромен и нешумлив, он считал, что негоже культурному человеку кричать о собственной персоне (а ведь весь шоу-бизнес как раз на крике и построен). Слава Богу, что желтая пресса до него не дотянулась, думаю, Яну это было бы неприятно. О том, что с ним неладно, знал только узкий круг друзей. А Иосиф Кобзон не раз настойчиво предлагал ему пройти курс лечения.

— Почему же Арлазоров этим предложением не воспользовался?

— Ян был очень суеверен. У него ведь болел отец, поэтому он говорил: "Сначала вылечу отца и тогда возьмусь за себя". Потом заболела мать, и все повторилось: "Вот вылечу мать, потом возьмусь за себя". Ну а когда мать скончалась в той же самой клинике, в которой впоследствии умер и он сам, Ян поначалу сказал: "Ни за что туда не лягу!". Это суеверие сыграло с ним плохую шутку — было упущено время. Он никому не жаловался — никого не хотел тревожить. И ушел очень тихо — без кликушества, принародного перемывания его костей. Правда, от посмертного внимания это его не избавило, но ведь ему до этого уже дела нет...

ПИСАТЕЛЬ СЕМЕН АЛЬТОВ: "ОН НИКОГО НЕ ПУСКАЛ В ДУШУ. ВПРОЧЕМ, В ТЕЛО ТОЖЕ. ИЗ-ЗА ЭТОГО И УМЕР"

Семен Альтов, по сути дела, был первой драматургической любовью Арлазорова — он написал для него "Проводницу", "Кассиршу" и "Свадьбу" и тем самым открыл Арлазорова для эстрады.

— Семен Теодорович, знаю, что вы были на похоронах...

— О таких моментах всегда очень сложно рассказывать. Не могу сказать, что людей было мало, но я почему-то думал, что их будет гораздо больше: все-таки публика Яна любила. В чем причина, не знаю. То ли информации было недостаточно, то ли в нынешние кризисные времена народу уже ни до чего дела нет. Похоронили его на Востряковском кладбище, прямо возле входа. Первое, что видишь, входя на территорию, — это могила Яна. Все было организовано на высоком уровне, и тут надо сказать спасибо Иосифу Давыдовичу Кобзону. По-прежнему с этими вопросами все идут к нему, а он, несмотря на усталость и возраст, никому не отказывает.

А вот что меня неприятно поразило, так это поведение телевизионщиков. Они вели себя просто неприлично: крупным планом снимали слезы, лица отца и брата — их интересовало только это. Увы, сегодня смерть известного человека — не трагедия, а всего лишь информационный повод для статьи или репортажа.

— Уж не поэтому ли Ян Майорович не жаловал журналистов?

— С одной стороны, у него были на то основания. Помню, я как-то рассказал одной журналистке историю нашего с Яном знакомства. Когда мы только начинали вместе работать, я часто приезжал к нему в Москву, в тогда еще однокомнатную квартиру, расположенную где-то в районе кинотеатра "Прага". Там был только один диван, на котором, если я задерживался в Москве больше чем на день, мы спали вместе. Казалось бы, что тут такого? Но статья вышла под названием: "Альтов и Арлазоров в одной постели". Ян тогда очень переживал. С другой стороны, он был разумным человеком и понимал, что такая уж у вас профессия.

— Он выглядел всегда довольно угрюмым...

— ...а внутри был мягким и добрым. Как-то я обратил внимание, что каждое свое выступление Ян обязательно заканчивает трогательным, лирическим финалом: говорит о том, что все люди — братья, что нам нечего делить, а значит, и враждовать не имеет смысла. Причем очень часто эти слова звучали явной отсебятиной, не предусмотренной автором текста. Арлазоров говорил то, что думал. Никого не пускал в душу, впрочем, в тело тоже — из-за этого и умер.

— Вы в последнее время часто с ним общались?

— Нет, очень редко. Узнав, что болен, он постарался оборвать все связи с внешним миром, даже к телефону не подходил. Правда, мне удалось пару раз дозвониться. О чем говорили? Сейчас уже и не вспомню, о чем-то незначительном. А встречались мы в последний раз прошлым летом, в Юрмале. Мне кажется, он не хотел, чтобы его в таком состоянии кто-нибудь видел. Человек еще жив, а на его лице уже появляется печать смерти — это ужасно!

— Сейчас много говорят о его трудном характере. Вам как с ним работалось?

— Мы с ним во многом не совпадали. Я человек легкий и достаточно безалаберный, а Ян — тщательный и дотошный. Мне все время хотелось идти дальше, делать что-то новое, а он скрупулезно доводил до совершенства каждый номер. Помню, нам, четырем молодым авторам, Билевичу, Николенко, Городницкому и мне, предложили провести Неделю юмора в ленинградском Дворце молодежи. Приехал Ян, посмотрел, что мы сделали, запер дверь и сказал: "Пока не получится настоящий продукт, я вас отсюда не выпущу!". И действительно, выпускал нас только в туалет и сам приносил нам бутерброды. В результате Неделя имела сумасшедший успех.

— Почти ничего не известно о его семье. Вам он о ней что-нибудь рассказывал?

— У него была жена — достаточно известная в советские годы актриса Ела Санько, она родила ему дочь Алену, но в силу непростого его характера они расстались. Что уж там у них произошло, доподлинно не знаю, а пускаться в фантазии мне бы не хотелось. Но Ян не снимал с себя вину за тот разрыв, наверное, поэтому больше он и не женился. Его бывшая жена на похороны не пришла...

ДИРЕКТОР АРЛАЗОРОВА ЛЮДМИЛА КОРЧЕВСКАЯ: "ПОСЛЕ СМЕРТИ ЯНА ЕГО ЖЕНА СКАЗАЛА, ЧТО ДЛЯ НЕЕ ОН УМЕР ГОРАЗДО РАНЬШЕ"

Сегодня никого не удивишь скандалами между актерами и их продюсерами и директорами. Людмила Корчевская была бессменным директором Арлазорова на протяжении 24 лет.

— Людмила Евгеньевна, понимаю, что этот вопрос вы задавали себе миллион раз. Скажите: почему Ян Майорович так поздно обратился к врачам?

— Он не хотел лечиться, не хотел ложиться в больницу. На операцию я его уговаривала очень долго. Мы уже даже как-то смирились с тем, что Ян сказал: "Ничего не хочу. Не буду. Никуда не поеду!". Думаю, он для себя в тот момент уже все решил. Хотя, конечно, умирать не хочет никто.

Я понимала, почему он, такой ранимый и утонченный, не хочет обращаться в онкологический центр на Каширке. Человек приезжает туда на машине в очках и кепке, заходит со служебного входа, а наутро в газетах написано все, включая диагноз и полное содержание медицинской карты. Но когда врач в московской клинике, которого можно было бы назвать истиной в последней инстанции, сказал: "Все, Ян, дальше тянуть нельзя, надо что-то делать!", он неожиданно ответил: "Хорошо, я поеду". И уже через два дня мы были в Берлине. Мы два года мыкались по заграницам — приезжали, уезжали, возвращались, делали операцию, приезжали домой, потом ехали туда снова.

— Правда, что в какой-то момент ему стало лучше?

— Да, действительно. Но, понимаете, я же не могла всем, кто мне звонил, рассказывать, что Ян болен и уже никогда не встанет. Я сама верила в то, что его можно поднять. При его-то энергии, при его любви к жизни! Он же поднимал и заводил любую публику, у него не было с этим проблем. Он только спрашивал: "Кто в зале? Ага. Значит, я буду делать не это, а это". Он был гениальным артистом и намного опережал нашу эстраду, которую любил безумно и ради которой он бросил театр.

Сейчас все артисты пошли в зал — и юмористы, и вокалисты. А кто это придумал? Арлазоров. Но его тогда называли массовиком-затейником, никто не понимал, что за этим будущее. Когда его не стало, на меня рухнули все средства массовой информации — телевидение, радио, газеты, журналы. Если бы Ян знал, что за него будут состязаться все СМИ, не умер бы. При жизни он не был востребован в том объеме, который мог дать.

Я уж не говорю о том, сколько идей у него просто украли. Ведь программа "Кривое зеркало" полностью вышла из его программы "Смехачи", которую Ян в свое время делал для одного из каналов. С теми же артистами! Правда, многие говорили: "Ну что это за уровень?!". А потом постепенно, потихонечку трансформировали ее в другую программу и выдали за свое. Он очень сильно переживал, но я ему говорила: "Яночка, раз воруют, значит, это хорошо. Если в дом зайдет вор и увидит пластмассовую и серебряную ложку, он, конечно же, возьмет вторую".

Но больше он страдал от того, что эстрадой никто не занимается, что никому нет дела до молодых талантов. Когда мы ездили на гастроли, Ян заранее просил организаторов подготовить ему, например, хор бабушек или других самодеятельных актеров, вплетал их в свои концерты и делал с ними целые программы! А как его любили зрители! С ним же невозможно было нигде появиться, его тут же узнавали. Начинался спектакль еще в поездах и самолетах. У него просили автограф, ему говорили: "Мужик, я тебя знаю!". — "А я тебя нет!" — отвечал Ян. Он в этом смысле не пропускал ни одного "мяча".

— Из-за чего вы могли поссориться?

— Да из-за чего угодно. Он, например, ужасно не любил фотографироваться. На афишу его снимали буквально под дулом пистолета, ни о каких фотосессиях просто речи не шло. "Я что, сумасшедший?!" — говорил. Слава Богу, что осталось много его любительских фотографий. Но самые серьезные проблемы начинались, когда мы ехали на фестиваль в Юрмалу — на визу в латвийское посольство каждый раз нужно было предоставлять новую фотографию. Ян каждый раз удивлялся: "Я же тебе в прошлый раз дал шесть фотографий!". Но надо же было две новых, сделанных в этом году и обязательно в другом костюме. Так знаете, что мы делали? Мы на компьютере меняли ему костюмы. Вообще, поссориться с Арлазоровым было очень легко: что бы ты ни сделал, все было не так.

— И кто первым мирился?

— Я, конечно! Всегда говорила: "Яночка, прости меня, пожалуйста, я была не права". Хотя затевал свару обычно он. При этом говорил: "Не поеду завтра ни на какие гастроли!". — "Хорошо, — отвечала я, — подумай до вечера". И когда вечером я ему звонила и говорила, во сколько приедет машина, он покладисто отвечал: "Хорошо!". Ни разу в жизни не сорвал ни одного концерта, ему и в голову такое не могло прийти — люди же ждут.

— Вы проработали вместе 24 года, выходит, совсем чуть-чуть не дотянули до серебряного юбилея?

— Это официальный срок, а познакомились мы гораздо раньше. Работала я с ним и на концертах в Колонном зале Дома союзов, и делала елки во Дворце культуры "ЗИЛа", которые уступали по престижу только кремлевским.

Я знала Арлазорова огромное количество лет, общалась с ним, получала щелчки по носу... И когда после его смерти я видела телеэфиры, в которых известные люди рассказывали о том, как хорошо они его знали и как они с ним дружили, я потрясалась человеческой наглости! Можно это сказать и в отношении его семьи.

Жены в его жизни я не застала. У меня нет оснований говорить, что он когда-то безумно ее любил, — в 18-20 лет (а они поженились именно в этом возрастном диапазоне) все мы кого-то любили, но это юношеское чувство. К тому же до Яна она уже была замужем и после него тоже вышла замуж, а он так и остался один. Не хочу давать оценку этой женщине, — ее плюсы и минусы меня совершенно не касаются! — но Ян очень страдал. Не из-за жены, а из-за того, что с ним так поступили — забрали у него дочь.

— Чем можно объяснить такой поступок?

— Только глупостью. Мудрая женщина не решала бы этот вопрос одна, она бы сохранила для ребенка отца. Его дочь Алена тогда была маленькой, но потом-то она выросла и уже сама должна была понимать, что это ее родной отец — единственный, другого не будет. И почему она, будучи взрослым человеком, с ним не зналась, надо было спросить у нее. Тем более что мы пытались их примирить, они одно время общались. Ян помогал ей устроиться в юридическую академию, некоторое время оплачивал ее учебу, но потом она опять пропала, и давать деньги стало некому.

— Дочь была на похоронах Яна Майоровича?

— Была... А жены не было. И хорошо, что не было! После его смерти она сказала журналистам, что для нее он умер гораздо раньше. Как после таких слов можно было прийти на похороны? Да и вообще, эта дама слишком много на себя брала. Возможно, он для нее и умер, но она для него тоже. В жизни Яна ей места не было, и речи о ней тоже. Вы, конечно, можете спросить обо всем этом у нее, но меня ее ответ не интересует. Она с ним прожила три дня, а я — четверть века... Так кто знает его лучше?

— Как вы теперь без него?

— Ой, тяжело! Очень тяжело... Но на кладбище сходишь, и легче жить. Часто там бываю и вижу, как много на могиле цветов — и на Пасху, и на День поминовения люди приносили. И я понимаю, что народ его очень любил.

Совершенно невозможно поверить, что его нет. Мне все время кажется, что в восемь часов вечера он мне обязательно позвонит.

— Он вам снится?

— Снился. Сейчас уже нет... Любимые люди уходят от нас не навсегда, они уходят до встречи. Просто один раньше, а другой позже. Сейчас он там с мамой — Ян ее очень любил, а душа его все равно с нами.

02.09.2009 15-03