Знакомтесь - Дина Рубина

Интервью Яны и Юрия Зубцовых

ЛЮДИ ДИНЫ

У нее двое детей и один муж. Тот самый, с которым она когда-то встретилась в ташкентской своей юности — художник Борис Карафилов. Они друг друга пишут всю жизнь: он ее — на холстах, она его — на бумаге.

— Скажите, каково приходится вашим детям — в семье писателя и художника? Ведь у детей до какого-то момента существует сильнейшая потребность в том, чтобы папа и мама были рядом и принадлежали исключительно им. От этого террора родители обычно уходят на работу — и дети с этим как-то смиряются. Но и вы, и Борис нигде» «не служили», никуда не уходили и, тем не менее, должны были работать. Как?

— Во всем, что касается должности родителя, я человек глубочайших ошибок и заблуждений. Я, каждую минуту дергая своих детей, одновременно желаю, чтобы меня оставили в покое и не мешали работать. ...Когда родилась моя дочь, я одной рукой качала коляску, а другой писала — на колене. Еще я ставила пишущую машинку на стиральную в ванной, потому что это было самое тихое место. Я очень рано просыпаюсь — в 5 утра — и поэтому выигрываю какое-то время. Но все равно — если работа идет, то ведь не 3-4 часа проводишь за компьютером, а и 10, и 12. И тогда, конечно, и рычишь, и лаешь, и клацаешь зубами, и бьешь по земле хвостом — только чтобы к тебе не подходили.

— А дети ваши читают то, что вы пишете? Им это интересно?

— Думаю, что нет. Внутренне я с этим смирилась. Мои дети знают, что я достаточно известный писатель. Они меня видят в телевизоре, слышат по радио, я кому-то подписываю книжки — сейчас их вышло уже не то 32, не то 33. Иногда дети бывают на моих выступлениях. Наверное, им это приятно. И издания дома стоят, и какие-то статьи про меня, какие-то энциклопедии... Но, тем не менее, я мама. В домашних тапочках. И, по-видимому, просто должен наступить момент, когда мама уже останется только на полке. Когда мама станет именем. Книгами. А папа станет картинами. Вот тогда, наверное, наступает второй этап взаимоотношений — с именем, с книгами...

Хотя... Для этого должна существовать еще и непрерывная связь культуры. А у меня в семье произошел, в общем-то, ее обрыв. Моя дочь может прочесть по-русски какие-то страницы, но вообще она англо- и ивриточитающий человек. Она «Мастера и Маргариту» читает на иврите, вы понимаете?!

СТРАНЫ ДИНЫ

Они уехали в тот жуткий период, когда заканчивался СССР. Жили в вагончиках на израильских окраинах (эти вагончики, эти окраины тоже описаны Диной в романе, ставшем сенсацией — «Последний кабан из лесов Понтеверде»), вживались в новую страну, думали, наверное, что больше никогда в Москве не окажутся. Однако наша встреча происходила в московской квартире, более того, на московской кухне, мы по-московски пили чай.

— Дина, так все-таки вы где сейчас живете?

— Живу там, работаю здесь. Я просто в командировке от Израиля и сидеть здесь мне придется еще до августа. А потом домой.

— Это уже именно дом?

— Это пронзительно дом... Налицо явное раздвоение личности. Здесь мне постоянно приходится принимать израильские делегации. И вот мы едем с ними в автобусе — и они тычут в стекла пальцами и орут: «Ой-вэй! Гляди-ка, че это у них тут?!» А я сижу и думаю: ну зачем же орать-то так! Ну почему они не воспринимают ничего европейского!.. И то же самое происходит в Иерусалиме, когда я встречаю делегации российские. «Ну и че за город? Да у них тут даже и метро нет». Я думаю: «Ах вы!.. Да вы посмотрите, куда вас привезли, посмотрите, какой это город!..» Вот так и живу.

— Вы уехали в 1990-м: пустые прилавки, потерянные люди, разваливающаяся страна... От этого и уезжали?

— Нет. У меня тогда уже вышли четыре книги, я была членом Союза писателей, Борис — членом Союза художников, и у нас очень неплохо шли дела. За исключением одного. Мне перестала нравиться эта страна. Мне не нравилось, что автобусная остановка обклеена призывами общества «Память». Что появились какие-то письма про то, чтобы не позволять писателям еврейского происхождения лезть в русскую литературу. Я почувствовала, что я в опасности: я больше не могла любить эту страну и писать на этом языке. Тогда я поняла, что нам лучше расстаться. Это похоже на разрыв с некогда любимым человеком. Если хочешь сохранить хорошие отношения, лучше уйти, чтобы не доводить все до совсем уж полного омерзения. Я прервала отношения. И, как показала жизнь, сделала правильно... К тому же писателю ведь свойственно менять жизнь. Иначе — исчерпанность.

— Вы можете вспомнить самый мучительный момент адаптации к новой жизни? Некий нокаут?

— Не могу, весь этот процесс — это сплошной нокаут. Это как пройти через клиническую смерть. Невозможно это описать, когда все — другое. Даже угол, под которым на землю падают солнечные лучи. ...И у тебя развязался шнурок на ботинке, ты наклоняешься, чтобы его завязать — и тебя вдруг пронзает такая чудовищная тоска!.. Что ты вспомнила в этот момент? Как когда-то тебе мама в Ташкенте завязывала на ботиночке шнурок?.. И все кажется таким чужим и странным...

Недели через две после того, как мы приехали, я должна была встретиться с одним моим другом в центре Иерусалима. И тут увидела, как к дому подкатил роскошный лимузин, а из лимузина вышло такое чмо!.. В шортах в цветочек, почти что в трусах, в сандалиях на босу ногу и в маечке какой-то непотребной. И это чмо заглянуло в почтовый ящик и, что-то насвистывая, скрылось в подъезде. В центре Иерусалима, понимаете?! В двух шагах от Кнессета, от улицы Яффы и Короля Георга! И я подумала: «Боже! Куда я попала?!» А потом я все поняла. Он здесь живет. И все израильтяне — абсолютно! — воспринимают страну как свою трехкомнатную квартиру, по которой можно шлепать в домашних тапочках и которая — вся — твоя.

— А где люди больше боятся — там или тут?

— Смотря чего боятся. Я бы предпочла быть убитой пулей врага, чем получить по голове от какого-то недоумка, которому нужен мой кошелек...

Израиль не криминогенная страна. Если я иду ночью по своему району — и мне навстречу движется компания ребятишек лет 16-17, то у меня даже мысли нет, что эти ребята могут сделать мне что-то плохое.

А вскоре после того, как мы приехали в Израиль, мы стали жить в вагончике посреди арабского города Рамалла. Вагончик стоял под самой горой и был крайним в поселении. Любой снайпер мог снять нас... И знаете, я не чувствовала страха.

В Израиле очень сильно ощущение экзистенциального пути, который совершается вами — вместе с этой страной. Некой заданности Б-жественной. Там боятся Бога. А здесь боятся людей. А ужасы случаются и здесь, и там, к сожалению...

КОЛЛЕКЦИЯ ДИНЫ

У нее так устроен глаз: она видит детали, которые не видят другие. Она их именно видит, а не придумывает, и поэтому в ее рассказах, романах, повестях есть запах, пыль, мусор. Тот самый драгоценный мусор, который есть в жизни, без которого это не жизнь, а целлулоидная пленка. Где она его собирает? Очевидно, везде. Как ей удается его сохранять живым? Тайна.

— Как вы относитесь к собственному писательству? Это профессия, миссия, заработок — или что?

— Это форма существования. Я же не могу не есть. То есть я, конечно, могу не есть. Но тогда я сдохну. Я не могу не писать. Это выражается в приступе астмы, в мигренях — я не знаю, в чем еще. Это такой наркотик духовный, который превратился в форму жизни. И способ осознания мира и взаимоотношений с ним. Я в своих произведениях гораздо умнее и реактивнее, чем в своей жизненной ипостаси. Потому что в жизни я совершаю массу ошибок. Например, в отношениях с людьми. Зато когда читаешь мои диалоги!..

— А своих близких вы не боитесь выводить на страницах? Ну, из каких-то мистических соображений.

— Конечно, боюсь. Но есть еще и совсем не мистические опасения. Недавно я в Израиле была под судом — на меня подала в суд... жена моего прототипа. И хотя я выиграла процесс, мне это стоило больших денег и больших нервов. Он-то, прототип, как раз наоборот был очень доверчив, ему ужасно нравилось. И я просто с очень большой симпатией передала его характер — вот он такой, со своим алкоголизмом и очень необычной судьбой. А жена ужасно оскорбилась и подала в суд. Ну, я, конечно, мечтала попасть в тюрьму. Это же какой можно материал насобирать! Я пошла к своему адвокату и сказала страстно: «Лена, я хочу сесть в тюрьму!». «Не выйдет, — ответила она. — В тюрьмах и без вас есть, кому посидеть. А вот заплатить, возможно, придется много». Теперь я собираюсь сделать из этого забавный рассказ. Обидно же будет, если такая история пропадет

25.03.2003 14-39