Оскар Рабин: “В женщинах меня почти ничто не раздражает”

Московский Комсомолец

Круто приходилось молодым нонконформистам в СССР. А им, полуголодным и дерзким, несмотря на запреты, было весело общаться, спорить об искусстве, показывать работы у кого-нибудь в квартире. Они влюблялись и заводили семьи. Оскар Рабин женился на Валентине Кропивницкой, дочери знаменитого художника и поэта Евгения Кропивницкого, в чьем доме он, сирота, нашел приют и вдохновение, обрел мастерство. Она тоже была смелым художником-новатором, как и ее отец, вдохновитель “лианозовской группы”. И Оскар, и Валентина — из породы несгибаемых и смелых. К выставке на траве в районе Беляева московские художники отобрали работы без всякой идеологии. 15 сентября 1974 года разложили на пустыре свои работы — пейзажи, натюрморты, портреты, рисунки. Весть о свободной экспозиции носилась в воздухе. На пустыре собралось человек 500 поклонников молодого искусства. Власть поступила самым дурацким образом: три бульдозера, несмотря на крик и протест толпы, пошли давить и кромсать работы смельчаков. Ничего не смогли спасти живописцы. Остатки, обломки картин сжигались на костре.
Накануне отлета из Парижа в Москву мы с поэтом Александром Сенкевичем были приглашены домой к Оскару Яковлевичу. Ему 78, но стариком его не назовешь: высок, крепок в плечах, любопытен к жизни, еще не потерял любви к странствиям. Раз в два года прилетают они с Валентиной Евгеньевной в Нью-Йорк, где живет их дочь Катя с детьми.
Его мастерская — в престижном районе Парижа, близ Центра Помпиду. Мы принесли на стол бутылку французского вина. Оскар Яковлевич достал свою. Валентина Евгеньевна открыла коробочку шоколадных бутылочек с ликером. Опрокинув по рюмашке, мы поднялись на второй этаж. Над кроватью — портрет Саши. Александр Рабин-Кропивницкий стал интересным художником. Но, к великому горю родителей, он погиб. С неутешной трагедией семья живет уже 10 лет. Об этой боли я не рискнула их расспрашивать.
— Оскар Яковлевич, кто вам предоставил эти просторные апартаменты?
— Городская власть Парижа и министерство культуры Франции. Правда, мы стояли в очереди 6 лет. Нам предлагали какие-то помещения, но мы не соглашались. Мы здесь и живем. В России я всегда писал там, где жил. А жилье в Москве у нас было убогонькое, крошечное. А тут все чудесно: северная сторона, солнце не мешает работать. Окна во всю стену...
— Где вы научились французскому?
— Три года на курсы ходил. Валентина учила французский дома. Слишком поздно мы сюда приехали, чтоб хорошо усвоить чужую речь. Тут, думаю, дело не только в возрасте. В таланте. А мы в этом смысле бездари. Конечно, если бы нас бросить во французскую среду, мы заговорили бы свободнее. Я больше общаюсь с телевизором. Вроде бы все понимаю.
— Оскар Яковлевич, французы обедают и ужинают с вином. Вот и вы нас вином встретили.
— Нет, мы вино пьем только по случаю — все больше чай. Вообще-то мне нравится французское вино, особенно красное. Но больше-то люблю русскую водку. Раньше я много пил. Всякое бывало. Но, видно, уже все свое выпил.
— В России?
— И здесь тоже. Но как-то в один прекрасный день мне больше не захотелось. Конечно, не без того, чтобы по случаю рюмочку принять, особенно если кто-то придет, например, моя соседка Кира Сапгир. Мы с ней по паре рюмок можем махнуть.
— В вашей многострадальной душе чего больше — русского или французского?
— Там Россия! Я родился и прожил в России полвека, а во Франции всего 26 лет. И главное — во мне живет язык русский, русская культура — живопись, литература, музыка. И, конечно, российская природа. Но и Францию, особенно Париж, из своей жизни не вычеркнешь.
— Когда вы вынуждены были покинуть Советский Союз, вас мучили какие-нибудь сомнения?
— Мы с женой и сыном ехали как туристы. Предполагали, что нас могут не пустить обратно. Так и случилось. Мы оказались в Париже в 78-м. Через полгода меня лишили советского гражданства. Трудно было расставаться с близкими людьми, но я наивно надеялся, что все еще обойдется и я смогу вернуться. Спасало теплое чувство — со мной мои любимые, жена и сын Саша.
— Что вы больше всего любите в Париже?
— Сам Париж. С детства помню фразу Маяковского: “Я хотел бы жить и умереть в Париже…” И вот видите — я здесь живу.
— В России Рабин знаменит. А в Париже?
— Это слово ко мне не подходит. Знаменитые — Шагал, Пикассо. Я не могу посмотреть на свое искусство со стороны. В России я думал о жизни на Западе, пользуясь только диаметральными понятиями — черное или белое. Для уехавших на Запад русских художников мы оставляли два варианта: или ночуют под мостом, или покупают виллу. На самом деле все обыкновеннее. Мы жили не под мостом — у всех обыкновенная жизнь профессионалов, о которых знают только в тех кругах, где интересуются русской живописью 60—70-х годов.
— Есть ли сейчас спрос на русскую живопись во Франции?
— Сегодня уже появились русские коллекционеры. Откровенно говоря, западным собирателям искусства теперь приходится труднее. Богатых людей везде много. А в России богачи какие-то чрезмерные. То пусто, то густо. Недавно случилось два аукциона работ художника Добужинского. Таких цен никто никогда не видел! Отдельные работы были проданы в 50 раз дороже первоначальной цены. На последнем аукционе выставили уже 400 картин Добужинского — они хранились у его сына и родственников.
— И кто же их скупал?
— У русских здесь не было конкурентов. Первоначальная цена назначалась скромная — в 1,5—2 тысячи евро. А проданы были за 50 и 100 тысяч!
— У вас есть постоянный галерейщик?
— Никогда не было. Мои работы покупаются на случайных выставках. Да и выставки были нечасто. Но тем не менее последние 27 лет я живу только на свои картины. Иных доходов у меня нет. Если бы не они, то хоть иди с протянутой рукой. А вообще-то во Франции лучше иметь дело с государством. Оно заинтересовано, чтобы ты платил городу аккуратно. Люди, работающие на государство, до конца трудовой жизни будут обеспечены работой: профсоюзы тебя отстоят — устроят демонстрацию, забастовку, если что не так. Забастовки здесь — это нормально. Но не все могут ее себе позволить. Художник не может. Перед кем ему бастовать? Здесь масса галерей, салонов, масса возможностей реализовать себя. Но можешь оставаться сам по себе. Все равно в музеях современного искусства не выставишься — туда не попасть.
— А кто содержит музей Помпиду?
— Государство. Оно, конечно, не диктует, как нам диктовала советская власть, не навязывает некий помпезный реализм. Но музеями руководят госчиновники, и попасть на международные биеннале трудно, если ты не соответствуешь каким-то критериям, которые приняты в данном музее.
— Кто из русских выставлен в Помпиду?
— Там нет постоянной экспозиции русских художников. Иногда могут выставить Малевича, Гончарову. Обо мне речи быть не может. Моя живопись, ее тенденция, направление не соответствуют критериям официальных лиц. Все наши художники — шестидесятники и семидесятники — автоматически не соответствуют принципам отбора на всякие популярные биеннале.
— Но ваша картина попала на выставку в Нью-Йорке…
— Я видел эту выставку: весь Музей современного искусства отдан был русским мастерам. Экспозицию формировали американцы и специалисты из Русского музея и Третьяковки. Удивительно, но там в нескольких залах выставлены полотна, которые собирали русские цари и русские купцы, — Рубенса, Ван Дейка, Мурильо, Пикассо. Чем богаты — тем и рады. Там есть одна моя картина. Когда-то в России я написал “Паспорт”. (В большом каталоге есть репродукция этого “Паспорта”. Все натурально, с легким перцем: фотография Рабина, год рождения 1928, в графе “национальность” читаем: “латыш”. От себя автор добавил: “еврей”). Ну попал я туда. Берет досада, что Зверев не попал! Не попал Целков! Радует, что выставили хоть одну картину Михаила Шварцмана.
— Оскар Яковлевич, с кем из русских художников вы встречаетесь в Париже?
— В старый Новый год Олег Целков зовет к себе всю нашу старую гвардию. Человек десять собирается: Булатовы, Штейнберги, Заборов бывает…
— Оскар Яковлевич, вы человек не публичный. Но, вероятно, в молодости не избежали участия в каких-то общественных праздниках.
— Вспоминается Москва 57-го года. Международный фестиваль молодежи. На большой выставке картин и скульптур молодых художников из разных стран мне выдали почетный диплом за букетик полевых цветов. Этот натюрморт я рисовал с натуры. И как лауреат фестиваля смог потом получить работу художника-оформителя. Раньше-то меня допускали лишь к работе десятника на разгрузке вагонов. Тот фестиваль памятен и первым знакомством с Олегом Целковым, Олегом Прокофьевым. Там же, на фестивале, я впервые услышал об Анатолии Звереве. Прекрасная пора — я тогда много рисовал с натуры: портреты своих маленьких детей Кати и Саши, писал портреты знакомых, артистов, ходил по окрестностям рисовать пейзажи. Это теперь пишу по воображению. И даже парижские темы у меня — это не реальный город, а мое представление о нем.
Рабин показал нам свою картину “Бессрочная виза”. Кладбищенский уголок. На газете кошка в пришибленном настроении. Стоит телефон.
— Вы, Оскар Яковлевич, неунывающий шутник.
— Это не шутка, а скорее воля Божия. Христос-то воскрес, а мы — неизвестно.
— А над вашей кладбищенской визой солнце все-таки пробивается.
— Естественно. Куда же ему деться?
На его картине селедки на первый план стремятся, а в уличном современном пейзаже вдруг возникает керосиновая лампа со стеклом.
— Вы и лампу рисовали по воображению?
— Лампу брал с натуры — в Париже покупал.
— А почему не рисовали парижские дома?
— Они настолько красивы, что их в картину взять невозможно.
— Вы успели заметить, в чем шарм и коварство французских женщин?
— Должен вам сказать, что у тех француженок, которых я знал, никакого особенного шарма не заметил. Впрочем, вряд ли мое мнение может быть компетентным. Да и по части коварства француженок я не специалист.
— Что вы цените в женщинах?
— Я отношусь к тому сорту мужчин, которые идеализируют женщин. Я всех считал существами более чистыми, благородными и возвышенными, чем мы, мужчины. Очень хорошо сказал об этом Булат Окуджава: “Ваше величество женщина…”
— Что вас в женщинах раздражает?
— Теперь, когда мне скоро 80, в женщинах меня почти ничто не раздражает.
— Тициан прожил 100 лет. И, как говорят искусствоведы, лучшие полотна написал в 90. Какие свои работы вы считаете лучшими?
— Хотел бы дожить до срока Тициана. Может быть, и я в 90 написал бы свои шедевры. А пока каждую картину стараюсь написать как лучшую.
— С каким настроением вы бродите по Парижу?
— Когда я ухожу из своей мастерской, где всегда со мной родные и близкие люди, даже те, что далеко, и оказываюсь на улице, то становлюсь зрителем в огромном театре. На сцене — актеры: полицейские, клошары, гарсоны в кафе, музыканты в метро, уличные импровизаторы, — все они представляются мне участниками представления в роскошных городских декорациях. И, поверьте, меня этот театр очень занимает и бодрит. И на отдыхе, на Корсике, — свой театр. Я смотрю, как жена спасает выброшенных волной медуз. А в деревне вместо парижских декораций природа дарит другие: лес, горы, поля с гуляющими коровами.
— Как вам, Оскар Яковлевич, удается держать себя в отличной спортивной форме?
— Утром, чтоб не болело ничего, делаю получасовую зарядку. Потом контрастный душ. Ну и дальше другие процедуры со льдом: две большие чашки со льдом выпиваю ежедневно. С них начинается мое омоложение. Вычитал где-то, что лед заставляет организм сопротивляться всяким недугам. Потом ем два яблока, да потверже! Еще таблетки принимаю — или французские аптечные, а чаще домашнее ягодное подспорье.
— Россию вспоминаете?
— Не то слово! Это наша жизнь.
— Какой представляется вам издалека сегодняшняя Россия?
— Мне кажется, судя по общению с людьми, по прессе и телевидению, в России все по-прежнему чересчур. Она измучила себя крайностями. В 17-м году началось все с невероятной революции — с ее фантастичными идеями и жуткой практикой. А потом перестройка, необдуманная свобода и демократия с разрушительными последствиями. И вот теперь российский капитализм, так не похожий на относительно умеренный капитализм европейских стран, где все эти процессы проходили не так бурно и результаты их значительно лучше.
— Есть ли у вас замысел, который бы вы откладывали, но он вас постоянно зовет?
— На потом ничего не откладываю. Возникает потребность — беру кисть. Никакого иного хобби, увлечения у меня никогда не было. Я любил только рисовать.
P.S. Пока этот материал готовился к публикации, из Парижа пришло радостное известие: Оскара Рабина посетил наш посол Александр Авдеев, посмотрел новые работы художника и, как бы между прочим, поинтересовался: есть ли у Оскара Яковлевича желание вернуть русское гражданство. “Я бы с радостью”, — сказал художник. Все организационные дела решил русский консул. 19 января посол пригласил художника с супругой к себе в резиденцию на обед и в присутствии званых гостей вручил Оскару Яковлевичу и Валентине Евгеньевне новые русские паспорта. Наши поздравления замечательным русским художникам.

03.02.2006 16-59