Евгений Пастернак: «Я всегда относился к отцу с обожанием»

Ирина Фролова, Русская Германия

– Евгений Борисович, как получилось, что, проработав первую половину жизни инженером, вы в 1960 году все бросили и занялись творчеством отца?

– Я действительно долгие годы был инженером-механиком по военным машинам, двенадцать лет прослужил в армии. Потом преподавал электротехнику в институте, защитил диссертацию. Но после смерти отца, в 1960 году, нужно было заниматься его делами, вычитывать корректуры переводов. И так сложилось, что все свободное время мы с Еленой Владимировной стали тратить на издательскую деятельность. А в 1975 году мне пришлось окончательно пожертвовать карьерой инженера и неплохой зарплатой для того, чтобы уйти на «литературные хлеба». Так я оказался младшим научным сотрудником Института мировой литературы, где до сих пор и числюсь.

– Какие воспоминания у вас связаны с отцом? Каким он был человеком?

– Он был очень красивым человеком, темпераментным и обладал глубоким чувством чести и понимания. Ахматова сказала о Пастернаке: «Он одарен каким-то вечным детством». Папа был наделен детской непосредственностью, реагировал на поступки настолько прямо и точно, что когда у меня были трудности, я всегда шел к нему. Семья наша распалась, когда мне было 7 лет, но тем не менее отец навещал нас и помогал моей матери до самой смерти. Его участие было настолько огромным, что превосходило влияние всего остального, испытанного мною в жизни. А испытал я довольно много, мне в этом году исполнится 80 лет.

– Вы понимали в детстве, что это великий человек? Или для вас это был только папа?

– Конечно, я знал, что он делает. Ранние детские воспоминания у меня всегда были связаны с тем, что «папа работает, ему нельзя мешать». Я часто сидел у отца под письменным столом, смотрел на него и играл в то, что я везу его на лошадке. Мы старались играть в таких местах, где не могли ему помешать...
Он был очень сконцентрирован. Вероятно, гениальность Пастернака и выражалась в том, что, если ему не давали работать, он заболевал. Это было причиной того, почему они расстались с мамой. Она была художницей, живописцем, и ей тоже нужно было место и время для занятий искусством. А было невообразимо тесно, мы жили в одной комнате коммунальной квартиры, нужно было приносить воду, которая за ночь замерзала и стояла в коридоре, топить печки. У отца есть стихотворение «о временах немыслимого быта». Они расстались, потому что два художника не могли ужиться в таких условиях. Мама думала, что он поступится своей работой, но для отца это было бы трагедией.

– Какая атмосфера царила в вашей семье?

– Еще в доме моего деда, художника Леонида Пастернака, и пианистки Розы Кауфман к детям относились с большим уважением, они пользовались свободой и могли принимать собственные решения. Как англичане говорят, это было викторианское время, ничуть не похожее на нынешнюю методу воспитания детей. Семья была артистическая, но необеспеченная, и взрослые прекрасно понимали: заниматься искусством нужно так, чтобы иметь возможность прожить следующий день. Поэтому дед писал заказные портреты, что ему совсем не нравилось, а бабушка давала уроки музыки. И в такой художественной атмосфере искусство приходило как что-то естественное. Это было тем, что наполняло жизнь.

– Давайте обратимся теперь к произведениям Пастернака. Ваш отец считал «Доктора Живаго» итогом своей жизни. В России роман впервые был напечатан в …

– В 1988 году, через 30 лет после того, как он был написан. В Италии же, как и во всем мире, книгу издали уже в 1957 году. Отец действительно считал этот роман итоговым произведением своей жизни. Думаю, он был прав, потому что его популярность доказана десятилетиями. Сейчас, например, в Англии выходит новый телефильм-экранизация романа. Не помню, уже какая по счету. Кстати, кельнское общество, пригласившее меня в Германию, тоже именуется «Доктор Живаго». Оно очень активно работает, организует концерты, помогает пожилым артистам. Теперь подобное общество создано и в Перми, его члены даже собираются поставить памятник отцу на берегу Камы. Пермская интеллигенция называет себя юрятинцами, по имени героев из романа отца. Так что воистину произведение начинает жить в повседневной жизни людей.

– Пастернак всерьез рассчитывал напечатать роман в России? Он верил в то, что это может быть опубликовано?

– Тогда было такое дурацкое хрущевское время, начальное, 1956 год. Многое из ранее запрещенного уже издали, в том же «Новом мире», куда отец отдал свою рукопись, был напечатан роман Дудинцева. Может быть, все бы и вышло… Но МГБ сообщило в ЦК, что Пастернак написал «антисоциалистический» роман и дал его читать итальянцу, который, заметим, работал на советском радио! Потом зашевелился отдел культуры в ЦК и написал пространную рекомендацию в Союз писателей, распоряжение, запрещающее печатать роман. А уже наши ведущие писатели – Константин Симонов и Константин Федин – послали Пастернаку рецензию журнала с отказом печать рукопись. Причем отец никому из близких об этом письме не говорил, чтобы не тревожить. Пока не началась вся эта история с вручением Нобелевской премии…

– Я читала, что ее инициатива исходила от Альбера Камю.

– Дело в том, что начиная с 1946 года Пастернака шесть раз выдвигали кандидатом на Нобелевскую премию. Причем делали это сначала англичане, а потом сами шведы. Когда роман был написан, переводчики дали произведение Альберу Камю, и тот, прочитав его, пришел в восторг. И когда Камю сам получил премию в 1957 году, он предложил кандидатуру Пастернака…
Отец ответил на присуждение телеграммой: «Бесконечно благодарен, тронут, горд, удивлен, смущен». И все мы думали, что такая высокая награда снимет все мелочи, запрещения печатать, письмо «Нового мира». Но, напротив, в СССР началась странная реакция. Союз писателей дал Хрущеву на прочтение какие-то выдержки из романа, «неправильно освещающие роль интеллигенции». Хрущев пришел в ярость, вслед за этим «Литературная газета» обрушила на Пастернака лавину грязных политических обвинений. Он был исключен из Союза писателей, ему угрожало лишение гражданства и высылка. Во главе Союза писателей тогда стоял Георгий Марков, лютой ненавистью ненавидевший отца. Уже в 1987 году – за год до публикации романа в стране – Марков сказал, что эта антисоветская книга никогда не увидит света в России.

– Фактически Пастернака вынудили отказаться от премии?

– Его вынудили через близких ему людей. Когда писатели стали угрожать Ольге Ивлинской (возлюбленная поэта. – И. Ф.), Ольга Всеволодовна позвонила отцу и сказала: «Тебе ничего не будет, а от меня костей не соберешь», – она уже отсидела в лагерях четыре года. И тогда он пошел и отказался от премии. Пастернак бы выдержал эту осаду, не выдержала она.
В результате премия никому не была ни вручена, деньги были отправлены обратно в Нобелевский фонд. Я получил золотую медаль лауреата и диплом тридцать лет спустя, в 1989 году.

– Несмотря на то, что премия не была вручена, многие считали Пастернака богатым человеком, и он со всего мира получал письма с просьбами о помощи.

– Дело в том, что во французской «Пари-матч» была напечатана фотография Пастернака на прогулке и большая статья о премии, озаглавленная «К славе, к миллионам». Об этих миллионах его просили разные люди, и он никому не отказывал, потому что получал небольшие гонорары за издания романа за границей. Отец неоднократно писал своему издателю Фельтринелли с просьбой помочь каким-то людям, на это и ушла большая часть денег за «Доктора Живаго».

– Какую роль сыграл Фельтринелли в жизни отца? Я знаю, что издана даже переписка Пастернака и Фельтринелли.

– Он был первым издателем произведений отца на Западе, человеком авантюрно-коммунистического склада. Сначала он был привержен идеям коммунизма, позднее вышел из итальянской компартии и стал ярым маоцзэдунистом. Он закончил свою жизнь, подорвавшись на мине, которую закладывали с его участием под высоковольтную линию. Но, несмотря на авантюрность и властный характер, Фельтринелли был единственным человеком, заплатившим отцу какие-то деньги за издания романа. Мы и сейчас в договоре с его сыном, фирма обладает всемирными правами на издание «Доктора Живаго». И до сих пор все издания, кроме русских, выходят с его копирайтом.

– С Германией у Пастернака тоже очень многое было связано в жизни.

– В 1912 году он провел летний семестр в Марбургском университете, слушая лекции философа Когена. Именно в Марбурге отец решил отказаться от философии и избрать своей профессией литературу.
Вообще Германия – вплоть до времен нацизма – была для нас самой близкой страной. В нашем доме свободно говорили по-немецки; в Германию в 1921 году уехали две моих тети, бабушка и дедушка. Год спустя отец с мамочкой приезжали сюда для того, чтобы их навестить. А когда начался нацизм, одна из теть вышла замуж за английского профессора и всю семью перевезла в Англию.

– Вы не один раз читали стихи отца в немецкой аудитории. Как воспринимают его произведения слушатели в Германии? Ведь поэзию так сложно переводить.

– Это действительно так, но отцу повезло с переводами его поздних стихов. Их переводил прекрасный специалист Рольф Дитрих Кайль – именно он открыл немецким читателям пушкинского «Онегина». И слушатели прекрасно воспринимают стихи отца, они говорят, что это очень красиво. В Германии, как мне кажется, с большим уважением относятся к творчеству Пастернака. В Берлине одна из улиц даже названа в его честь – Boris-Pasternak-Weg.

– На родине к его творчеству относились с гораздо меньшим уважением. В СССР после всей этой скандальной истории с вручением Нобелевской премии ничего не выходило вплоть до 80-х годов?

– Абсолютно ничего, все переводы были сняты. Сборник стихотворений, уже набранный в типографии в 1959 году, не вышел; театральные спектакли, поставленные по его переводам Шиллера и Шекспира, перестали идти. Даже из собрания сочинений Шекспира выкинули уже переведенные Пастернаком драмы и отдали их другим переводчикам. Был отвратительный скандал на съезде комсомола, когда Семичастный повторил ругань Хрущева. И потом наступила глухота. Сценарий, который разыгрывался в России, был таков: уступить влиянию общественности, выслать за границу, лишить советского гражданства. Тот сценарий, который потом до конца разыграли с Солженицыным. Но в Европе началось движение в защиту Пастернака, во главе которого согласился стать Джавахарлал Неру. Премьер-министр Индии позвонил Хрущеву, и после этого разговора наши послы объявили: «Жизнь, свобода и имущество Пастернака находятся в неприкосновенности» Вторая часть сценария пошла прахом. Он остался в России, но без заработков. Отец вынужден был просить, чтобы ему из Франции привозили какие-то деньги, от издателей.
Самое трагическое, что я слышал от отца, было: «Неужели на 70-м году жизни я вынужден начинать все снова и, как в 20 лет, зарабатывать новыми переводами?» Не переизданиями, а переводами. Но даже за те незначительные переводы, которые ему дозволялось делать, денег не платили. Эта политическая травля стала началом болезни отца. У него начался скоротечный рак легкого, от которого он и умер в 1960 году. По сути, это было убийством.

– Вам никогда не было горько из-за того, что истинное признание на родине к вашему отцу пришло много позже его смерти?

– Конечно, было. С 1960 года и по сей момент мы с женой тратим все свои силы для того, чтобы выразить те чувства, о которых вы сказали, постараться уменьшить эту горечь. Мы издаем произведения Пастернака, написали его биографию. Сейчас мы занимаемся десятитомным изданием собрания сочинения, первая часть которого должна выйти в этом году.

– А ваши дети, кто-нибудь из них стал писателем? (У Елены и Евгения Пастернак трое детей и девять внуков. – И. Ф.)

– Нет, литературным творчеством никто их них не занимается. Старший сын – театральный художник, в свое время он работал в театре Розовского и, кстати, сделал прекрасный биографический альбом Бориса Пастернака. Средний – известный в Москве архитектор, а дочка закончила филологический факультет. Старшая внучка тоже поступила сейчас на лингвистическое отделение филфака. Мы очень надеемся, что когда она закончит свою лингвистику, то придет к нам и поддержит наши начинания.

21.04.2003 11-54