Юз Алешковский: “Поистине, дорогие мои, мы молодеем, как только следуем судьбе”

Московский Комсомолец

O зорному, хулиганскому, искрометному языку Алешковского тщетно пытаются подражать — унавоживают свои сочинения матом. Но язык этих авторов все-таки остается мертворожденным. Его книги “Кенгуру”, “Николай Николаевич”, “Карусель”, “Синенький скромный платочек”, да и другие вещи мастера доводят читателя до гомерического хохота. Звуковой иронический ряд Юза разоблачительно точен. Так, бывший солдат Отечественной войны пишет письмо “генсеку маршалу брезиденту Прежневу Юрию Андроповичу”, а пьесу автор называет “Борис Бодунов”.
Юз Алешковский слывет в читающем мире озорником и гением языка. В его рассказы и романы хлынул расхристанный, убойный народный говор. Для героев Юза ядреный мат естествен и крепко прибит к месту — его от характера рассказчика не оторвать: это единственно возможный словарь в данной ситуации. Лучше не скажешь! Без терпкого хулиганского словца фраза потеряет свой стержень, свою убойную силу. Обстоятельства гнут и ломают русского мужика, а он эту “жистянку” хлестнет матерком, рубанет могучим глаголом — глядишь, и спасется.
Фазиль Искандер по этому поводу сказал: “Алешковский — единственный русский писатель, у которого непристойные выражения так же естественны, как сама природа”. А у подражателей, навтыкавших в текст мат без нужды и разбора, эти словеса вызывают только ощущение непотребной мерзости.
Откройте маленький роман “Николай Николаевич”, написанный в 1965 году. Начальная фраза сперва оглушает, а потом затягивает — не расстаться. “Вот послушайте. Я уж знаю — скучно не будет. А заскучаешь, значит, полный ты мудила и ни х.. не петришь в биологии материальной, а заодно и в истории моей жизни. Вот я перед тобой мужик-красюк, прибарахлен, усами сладко пошевеливаю”. Этот красавец, породистый вор, принят в НИИ для сдачи спермы. Анекдот. Но как разыгран! Речь рассказчика с потрясающим размахом комизма. В этом памфлете многое на уровне народной философии: “Жена, надо сказать, — загадка. Высшей неразгаданности и тайны глубин. Этот самый сфинкс, который у арабов, — я короткометражку видел, — говно по сравнению с нею”.
Народная цветистость речи, острота наблюдений и оценок вызывают к герою симпатию: “Ты помногу не наливай, половинь. Так забирает интеллигентней, и фары не разбегаются. И закусывай, а то окосеешь и не поймешь ни х..”.
Юз юбилейного возраста, когда донимают вопросами о его мате, не оправдывается — спокойно объясняет: “Временами меня смущает мое сквернословие. Но это вжито с детства, это язык улицы, я его не выбирал, он мне навязан судьбой, жизнью”.
Герои Алешковского тоже выросли не в литературной колбе. Автор не позволил себе превратить их говор в дистиллированную воду. Юз брезгливо относится к языковой фальши. У него руки не поднимутся олитературивать текст. Естественность, натуральность жеста, реплики, гнев против рабской зажатости — вот что покорило читателя романа “Николай Николаевич”. Михаил Рощин считает эту сатирическую, “даже хулиганскую” вещь книгой “прежде всего о любви, я бы даже сказал, одной из лучших современных книг о любви”.
Лагерная песня Юза “Окурочек” — это сладкая и горькая тоска о женщине, о невозможности любви. В ней — и биография автора, и страдания миллионов заключенных: “Из колымского белого ада шли мы в зону в морозном дыму. Я заметил окурочек с красной помадой и рванулся из строя к нему. “Стой, стреляю!” — воскликнул конвойный. Злобный пес разорвал мой бушлат...” Эту лирическую балладу автор посвятил хорошему поэту Владимиру Соколову, умевшему любить и страдавшему от неразделенности чувства. Лирическое дыхание песни рвется от ударов тюремщиков: “Шел я в карцер босыми ногами, как Христос, и спокоен, и тих, десять суток кровавыми красил губами я концы самокруток своих”.
Иные, не зная биографии Юза, называют его диссидентом, отсидевшим срок за политику. Писатель откровенно говорит: “Я попал в лагерь в 1949 году за хулиганство. Служил тогда на флоте, и мы, матросы, находясь крепко “под балдой”, увели служебную машину, потом была драчка, полундра, выяснение отношений с патрулем, мое выступление в зале вокзального ресторана, где под соло барабана я пел свои песенки, разборка в милиции... Короче, я получил 4 года, но ухитрился отсидеть на год меньше, так как дал дуба “гуталин” (так зэки называли Сталина)”.
Поразительно, на каком смелом, издевательском уровне обращался молодой зэк в своей песне к вождю: “Товарищ Сталин, вы большой ученый, в языкознанье знаете вы толк. А я простой советский заключенный, и мой товарищ — серый брянский волк”. Нынешняя публика не знает, какое жуткое смятение вызвала в интеллигенции эта неграмотная книжечка Сталина о языкознании, уничтожившая наследие великого академика Марра. Например, наш преподаватель Березин не вынес глумления над ним и повесился. Нам не разрешили не только пойти на похороны, но даже выразить соболезнования.
Смех Юза, и молодого, и уже прославленного, поистине раблезианский.
Иосиф БРОДСКИЙ: “Сентиментальная насыщенность доведена в нем до пределов издевательских, вымысел — до фантасмагорических, которые он с восторгом переступает... Голос, который мы слышим, — голос русского языка, который есть главный герой произведений Алешковского... Этот человек, слышащий русский язык, как Моцарт... Он пишет не “о” и не “про”, ибо он пишет музыку языка, содержащую в себе все существующие “о”, “про”, “за”, “против” и “во имя”.
Иосиф Бродский находит корни стилевого родства Алешковского с Гоголем, Андреем Платоновым и Михаилом Зощенко. И дает потрясающее определение своеобразия таланта Юза: “Перед вами, бабы и господа, подлинный орфик: поэт, полностью подчинивший себя языку и получивший от его щедрот в награду дар откровений и гомерического хохота, освобождающего человеческое сознание для независимости, на которую оно природой и историей обречено и которую воспринимает как одиночество”.
Андрей БИТОВ: “Радость жизни — основная моральная ценность, по Алешковскому. Извращается жизнь — извращается и ценность. В этом природа его гротеска и метафоры... Все это шокирует, кричит. За криком можно и не расслышать, под шоком — не разглядеть. Между тем Алешковский говорит очевидные вещи. Что же делать, если мы настолько принюхались и прижились, что не видим, не слышим и не обоняем?.. Вот вам под нос — чего воротите? — ваше же...”.
Алексей АЛЕШКОВСКИЙ, сын Юза. Ему 36 лет, он закончил Литинститут, стал журналистом, его мама, первая жена Юза Ирина, — филолог, африканист.
— Мы с отцом перезваниваемся. Он изредка бывает в Москве. Иногда останавливался у меня, теперь — у своих новых друзей, Леонида Ярмольника и Андрея Макаревича. С “Машиной времени” он записал свой новый диск. Папа с малых лет воспитывал меня в духе поклонения правде. Он насаждал во мне эту правду, как Екатерина картофель: “Алеша, говори правду. Всегда говори правду”. С тех пор я так и говорю. Он сам пострадал от этой моей “правды”. Много лет назад позвонил мне и спросил: “Алеша, ты по мне скучаешь?” Я покопался в себе и сморозил: “Нет такого чувства”. Он до сих пор этого забыть не может. Когда мне было 7 лет, он спросил: “Ты знаешь, Алеша, как дети делаются?” Тут я соврал, ответил ему: “Нет”. Я, конечно, уже знал. Папа помолчал, потом одобрил мою непосвященность: “Ну и не хера тебе знать”. (Смеется.) Еще папа посоветовал мне не любить женщин с карими глазами. Но со мной все-таки это случилось. Моя бывшая жена была кареглазой... Я развелся с ней.
— Предостережение отца оказалось пророческим?
— Возможно. Кстати, у отца и моей мамы глаза карие. Я унаследовал свои от ее отца, моего деда-латыша — глаза стального цвета.
— Что вы позаимствовали от Юза?
— Дух противоречия и любовь к правде остались во мне навсегда. Вероятно, от отца во мне упертость и бытовое занудство. Я не очень силен в метафизике занудства. Но надо пожить с ним или со мной, повариться в нашем общении, чтобы это почувствовать. Если газетная стилистика позволяет, замечу: мужики делятся на мудаков и зануд. И зануды, на мой взгляд, предпочтительнее. Есть исключения — некоторые умудряются сочетать в себе оба эти качества.
— Что еще у отца переняли?
— Я очень хорошо готовлю. Это наследство отца. Он изумительно стряпает. И первая его жена, и вторая — обе они Ирины — любят вкусно накормить. Но как они там, в Штатах, готовят, нам и не снилось! Ира “сочиняет” и колдует по журналу “Гурме”, делает фантастические вещи. Однажды в мой приезд она приготовила невообразимый китайский суп с грибами, лососем, с разными овощами, пряностями. На столе были креветки по-китайски, даже торт она испекла по китайскому рецепту. Отец готовит мясо и овощи. Гениально делает плов. Мясо ест полусырое. У него замечательные зубы — все свои и без единой пломбы. Мне передалась его любовь к приготовлению мяса, и ем я его тоже полусырым.
— У Юза с Ириной есть дети?
— У Иры от первого брака сын Даня. Считаю его своим братом. Общих детей у них нет.
— Какие книги Юза вы больше всего любите?
— “Николая Николаевича” и “Кенгуру”, конечно.
— Что вы подарили отцу к юбилею?
— Сайт yuz.ru.
Зайдите на этот сайт Юза, он набит интереснейшим материалом, вы узнаете нового Алешковского, автора цикла ЮЗ-ФУ “Чаинки” и подивитесь поистине восточной образности и краткости, изяществу слога:
Столько б юаней ЮЗ-ФУ,
Сколько блох у бездомной собаки,
Он бы, ядрена вошь, тогда не чесался.
И еще:
Пусть династия Вынь сменяет династию Сунь,
Пусть династия Сунь сменяет династию Вынь —
Любовь не проходит.
Накануне его дня рождения я позвонила Юзу.
— Юз, здравствуйте, вам звонит Наталья Дардыкина, обозреватель “МК”. Через реки, горы и долины, и океан примите наши объятия и сердечные поздравления с вашим юбилеем. Как вы себя чувствуете?
— Ничего. Слава Богу. Не было бы хуже.
— Мы вам желаем большого здоровья.
— Спасибо. Очень рад.
— С каким новым произведением вы пришли к юбилею?
— Сочиняю сейчас один роман. Тяжелое для меня занятие. Но если серьезно — есть у меня кое-что в работе.
— Вы переехали сейчас в лесной дом. Наверное, была причина? В Москве ахают, когда Макаревич рассказывает про ваше новое житье-бытье. Хочется от вас услышать, что это за дом, что это за места.
— Этот дом действительно в лесу. Но это не значит, что мы в дикарстве проживаем. Это в 10 км от университета, где преподает моя жена, профессор филологии. А вообще-то я не готов сейчас давать интервью. Вы так по-газетному... наскочили.
— А как же иначе, мы же далеко от вас, и поймать вас непросто. Скажите, в вашем пруду рыба водится?
— В пруду рыба есть, но мы ее не ловим. Этим занимаются коршуны. Пруд не настолько велик, чтобы там водились щуки.
— Вы купаетесь в пруду?
— Нет, тут рядом озеро ох...енное.
— Охотиться собираетесь?
— Ни в коем случае не стану охотиться — убивать не хочу. Вот вчера к нам прилетали на участок индейки... 8 штук. А позже услышали выстрелы — сейчас сезон такой, убивать индеек разрешено. Я не хочу иметь оружие. Одним словом, охота не мое дело.
— Раньше вы дружили с Бродским. Что вас сближало?
— Сближали какие-то общие интересы. Мы вообще были как-то расположены друг к другу. Слава Богу, он меня осчастливил своей дружбой. Уж не говорю о поэзии.
— А теперь с кем из русского зарубежья знаетесь?
— Есть несколько близких мне друзей. Есть друзья, которые отпали. По глупости своей, как я считаю. Я не позволил себе по отношению к ним никакой подлянки. Отпали, возможно, по идеологическим мотивам. Кое с кем дружу. Мы привыкли с женой жить в таком прелестном одиночестве, изредка облагораживаемом нашими дружками.
— Вы с женой Ириной жили в Китае полгода.
— Не полгода, а три месяца. Она преподавала там в университете английский. В очень хорошем доме у нас была квартирка. Разъезжали по интересным местам Китая и испытали настоящее очарование от того, как все у них делается, как они строят, как проводят реформы. От всего того, что они достигли за последние годы. Они построили новую цивилизацию на той разрухе, которую устроил Мао. Там возникают голубые города, о которых мечтали наши романтики 20-х годов. Я счастлив, что побывал в Китае.
— Вы дружны с Ярмольником и Макаревичем. Чем вам дорог этот дружеский союз?
— Я с ними познакомился с началом перестройки и гласности. Они милые мои друзья, нас многое связывает — и хулиганское в хорошем смысле слова, и интеллектуальное.
— Много народу будет на праздничном обеде?
— Да человек 20. Постараюсь всех угостить от брюха. Собственными заквашенными помидорами и маринованными грибами.
— Вы сами мариновали?
— А кто же?
— Водочки выпьете?
— Русской водочки выпью, американскую, немецкую и голландскую не пью. А когда не привозили из Москвы водку, я пил виски и коньяки. Напиваться, как раньше, я уже не могу, да и неохота. Придут друзья Иры по университету и мои друзья, в том числе и приехавший из Москвы Саша Горелик. Макаревич приехать не мог. У него в Нью-Йорке в октябре открывается выставка рисунков. Вот тогда мы с ним и встретимся. А вообще-то у меня нет никакого юбилейного настроения. Я рад, что дожил до этих лет, можно было 30 раз сделать дуба. Причем не только от хвори, а так, разные случаи бывали в жизни. Благодарен родителям, что я дожил до этих лет.
— Не перестали влюбляться в женщин?
— Перестал вот уже 30 лет после того, как влюбился раз и навсегда в мою жену Ирину.
— Примите нашу любовь и благодарность.
— Очень тронут. Передайте привет моим близким друзьям Макаревичу и Ярмольнику и их семьям. И пришлите мне вашу статейку.

22.09.2004 11-31