Михаил Турецкий: «Как бы я хотел умереть? На сцене или на женщине!»

Бульвара Гордона

Как за несколько секунд распознать в толпе неординарную личность? Просто проведите по лицам глазами — ваш взгляд автоматически остановится на харизматичном человеке. Несколько лет назад именно так я заметила Михаила Турецкого. Было это в концертном зале за полчаса до выступления Хора Турецкого, на которое я попала случайно, толком не зная, как ребята выглядят. Но осанистого парня в стильной кожаной кепке набекрень выделила сразу — он что-то рассказывал окружившим его зрителям, колоритно при этом жестикулируя.

Все расселись, зал зааплодировал, и на сцену выплыл тот самый поджарый незнакомец, уже без кепки и в концертном костюме. Искусством конферанса он владел так же умело, как его хористы вокалом. Эффект от их песен, начиная со знаменитых оперных арий и заканчивая одесской «Муркой», был настолько силен, что публика не отпускала эти «десять голосов, которые потрясли мир» (как окрестила их западная пресса) минут 15.

Я тогда подумала, что больше на их концерты не пойду, чтобы не разочаровываться, — не верилось в то, что можно повторить такой успех. Точно так же Михаил Турецкий, подрабатывая в молодости грузчиком и таксистом, и представить не мог, что вскоре получит «Золотую корону канторов мира», которой обладают всего восемь человек на Земле! Ему не верилось в то, что его коллектив поменяет зал московской хоральной синагоги на подмостки Кремлевского дворца, в то, что он сам, без помощи продюсера и спонсоров, сделает академическое и непривлекательное слово «хор» популярным и элитарным.

Сегодня передо мной сидит обласканный славой и уверенный в себе маэстро, который даже сигарету держит, как дирижерскую палочку. Он поднимает бокал, в котором золотятся 50 граммов любимого «Чиваса»: «Пусть нам всегда будет друг с другом интересно!».

— Миша, ты был закомплексованным мальчиком?

— В детстве, скорее, нет. А вот в период обучения — да. В Хоровом училище имени Свешникова все дети учились с первого класса, а я пришел в пятом, и мне пришлось догонять программу, рассчитанную на 11 лет. Тут, конечно, у человека появляются определенные комплексы. Это естественно, потому что он отстает. Всегда, когда ты идешь в связке, в конце тяжелее, чем в середине или в начале. Но училище я окончил без троек, а из Гнесинки вообще вышел отличником!

— В юности у тебя были романы с женщинами, которые гораздо старше тебя?

— Ну, гораздо-не гораздо, но так происходит у любого активного мужчины, юноши: сначала все — старше, потом все — моложе, потом все — намного моложе... (Смеется).

— Ты о сегодняшних своих днях? Так и до малолеток докатиться недолго!

— Нет-нет, это уже статья! Это не про меня! Но жизненный путь любого нормального мужчины такой: сначала тебя кто-то учит, а потом учишь и содержишь ты.

— Кстати, о содержании... Сегодня в России весьма специфически относятся к Борису Березовскому и Владимиру Гусинскому, которые в свое время поддерживали вас финансово. Нынче их деньгами тебя не попрекают?

— Когда я на каждом концерте благодарил Гусинского, а он был персоной нон грата, Геннадий Викторович Хазанов спросил у меня: «Миша, он что, построил тебе особняк в Испании? Чего ты ему так признателен? Ведь фамилия-то не модная! У человека были свои интересы, и он их через тебя реализовывал». Я говорю: «Нет, просто в определенный момент, когда хор был еще хором Московской синагоги, Гусинский финансировал синагогу, и нам это немножко помогало». Безусловно, Владимир Александрович преследовал какие-то свои цели, и мы там были на последнем месте. Я никогда не преувеличиваю такие вещи, но внутри у меня есть какая-то порядочность и благодарность вне зависимости от того, каково общественное мнение на этот счет.

— Иосиф Кобзон сыграл, можно сказать, определяющую роль в твоей жизни. Но ты достаточно долго добивался его благосклонности...

— Был такой момент, когда мне надо было решить — оставаться в России или уезжать работать в США. Второй вариант выглядел намного проще, потому что в Америке годовой контракт с продолжением я уже подписал, но потерять окончательно группу здесь, порвать со своей страной не хотел. В то же время работать дальше, не имея никакой правовой основы, никакой социальной защиты, было сложно.

Я понимал, что Иосиф Давыдович Кобзон — тот человек, который может обратить внимание властей на наш коллектив. Подоспел очень подходящий исторический момент — у Иосифа Давыдовича был тур, включающий в себя 100 концертов в 97-м году, а у меня замечательная программа, которую можно было отработать вместе, и я ее ему навязывал.
Он сначала был неуверен, как любой человек бы на его месте. Нужно на зуб попробовать, чтобы понять: мое — не мое. Он попробовал, ему понравилось. Это большое счастье и великолепная школа — проработать вместе с ним! Он сам, не зная, был неким примером, у него мы учились поведению на эстраде, пению в микрофон, общению с публикой...

— Умению по четыре-пять часов кряду работать в концерте...

— Ну, выносливости не научишься! Это либо есть, либо нет, и Кобзон в этом плане человек недосягаемый ни для кого! Нам просто повезло, что мы оказались с ним в одной упряжке! И мы до сих пор сохраняем любовь и дружбу. Итогом этих 100 концертов стала встреча с Юрием Михайловичем Лужковым, который дал Хору Турецкого статус государственного коллектива.


«ДОМА МЕНЯ СКОРЕЕ НЕТ, ЧЕМ ЕСТЬ»

— Недавно ты стал отцом в четвертый раз. Теперь у тебя четыре дочери. С кем из них больше всего хлопот?

— Со старшей. Потому что Наташа росла без матери, и это проблема. (Первая жена Михаила погибла в автокатастрофе, когда дочери исполнилось пять лет. - Авт.). У нее элементарно противоестественная история воспитания.

Выпал очень важный фрагмент, который заложен природой, поэтому я, конечно, страдаю. Много раз пытался быть и мамой, и папой, но это невозможно в моем случае! Можно только подписать договор о намерениях и эти намерения не реализовать никогда. Единственно, я всей душой за нее болею и стараюсь как-то помогать...

Она сейчас работает в моем московском офисе, хорошо справляется, отличная девочка, но ей трудно... Ведь основы самоощущений, самопозиционирования и вообще всей жизни все равно у человека закладываются в семье, а девочку прежде всего формирует мама. В меньшей степени отец. У других моих детей есть мама, и они в полном порядке и строгом шоколаде находятся.

— Что значит в строгом шоколаде?

— Есть шоколад, который дает мама, и есть легкая строгость, которую даю я.

— Часто тебя дома не бывает?

— Это трудно посчитать, но меня «скорее нет, чем есть».

— Приблизительно по полгода?

— Не меньше, а то и больше!

— Хорошо, шесть месяцев без жены, а вокруг куча поклонниц — и все красивые, молодые, любящие... Жена не ревнует?

— Тебе справку об импотенции показать?

— А она у тебя есть?

— Ну это — чтобы все успокоились уже! Жена ревнует, наверное, но научилась реагировать своеобразно. Ее спрашивают: «Скажите, пожалуйста, а в чем секрет вашего счастливого брака?». Она отвечает: «В том, что мужа нет дома. Его всегда не хватает, он всегда нужен и никогда не надоедает». Может, наоборот, это защита от развала семьи?

— На одной из закрытых вечеринок какая-то подвыпившая вип-гостья назвала тебя голубым. Правда, что ты предложил ей публично доказать обратное?

— Вот откуда ты это знаешь, а?

— Любишь поболтать, теперь комментируй, пожалуйста.

— Ну ничего страшного... Я и не скрываю. Да, иногда высказывают мнение, что у нас — хор определенной сексуальной ориентации. Кто-то, пытаясь привлечь к себе внимание, может заявить: «Я знаю этих ребят — они все пидарасы!». Причем ведь рядом сидела моя беременная жена! Лиана мне говорит: «Миш, хочу, чтобы эту су... вывели из зала!». Я ее удержал: «Слушай, ты что, сумасшедшая? Это же не мой праздник! Не мои гости!». А в конце выступления, чтобы сделать той особе приятное, заявил: «Хор Турецкого прощается с вами, дорогие друзья! Мы любим вас, дорогие женщины! Но мы любим и вас, дорогие мужчины, потому что пол для любви не имеет значения!».

Все очень обрадовались этой фразе, а я подошел к «осведомленной» дамочке и спросил: «Это вы говорите, что я голубой?». Закончилось все банально: там присутствовал ее муж — какой-то бывший замминистра, подвыпив, он упал на колени перед моей женой и начал извиняться за свою молодую третью супругу. У них разница в возрасте не меньше 30 лет. Я же предложил этой красотке продемонстрировать свою мужскую состоятельность здесь и сейчас — как ты понимаешь, это непечатная тема. Самое интересное: она ответила — «да», а муж — «нет». (Смеется).

— Критики сегодня тебе ставят в вину то, что твое творчество пропитано коммерцией, что в погоне за большими гонорарами твой коллектив стал бизнес-хором Турецкого. Мол, ты забыл о репетициях...

— Ну кто это знает?! Может, наоборот, мои репетиции и постоянное оттачивание мастерства породили наш финансовый успех. Я говорил и говорю, что Хор Турецкого стал востребованным и высокобюджетным, потому что за этим стоят колоссальные вложения в искусство: работа над оранжировками, над техническим оснащением и творческой составляющей, над костюмами, над постановкой. Этот продукт оттачивается, растет и, естественно, супервостребован в результате титанического труда. А обвиняют завистники! Все успешное — оно же раздражает, напрягает! Появляются недоброжелатели, которые хотели бы сделать то же самое, но нет, у них не получается!


«НАШ ФОРМАТ — КОНЦЕРТОВ СЕМЬ ПОДРЯД В КРЕМЛЕ»

— Каким образом твоему коллективу, единственному, позволили в нынешнем и прошлом году провести на сцене Кремлевского дворца по четыре сольных концерта подряд?

— Мы не вместились и в четыре: нам пришлось в 2008-м, через три дня после сольников, вдогонку собрать «Лужники», а это еще восемь тысяч зрителей. В этом году с кремлевских выступлений мы начали вояж по всей России, приуроченный к 20-летию коллектива и включающий 100 концертов. Похоже, что наш формат — концертов семь подряд в Кремле...

— Думаешь, дойдешь до абсолютного рекорда?


— А нужны ли они? Думаю, просто надо делать интересные программы и, возможно, чуть чаще, чем раз в году, показывать их в Москве. А то спекулянты скупают билеты и продают их по таким ценам, что страшно становится. 70 сайтов этим промышляли перед нашими последними концертами. Обидно просто, неудобно, ведь все думают, что в этом мы виноваты.

Но артисты сами с такими «бизнесменами» не могут бороться, да и не их это дело. У нас своих забот невпроворот. Например, мы построили в усадьбе XIX века в Архангельском сцену, декорации и собрали огромное количество людей. Представляешь, на подъезде перед концертом собралась четырехчасовая пробка — такое столпотворение! Зрители танцевали и пели прямо на траве.

Политики налаживают взаимопонимание годами и десятилетиями, а настоящее искусство иногда может объединить за полтора часа, заставить огромное количество незнакомых людей почувствовать себя единым целым. Вот такое ощущение у меня было в Архангельском.

— Когда ты говоришь сам с собой, как ты к себе обращаешься, как ты себя называешь?

— Миша! Или — слышь, ты! (Смеется).

— А какие претензии у тебя к себе чаще всего возникают?

— Ну, я очень самокритичен. Если и произвожу впечатление самодовольного человека, то за этой маской скрывается тонкая, ранимая, романтическая душа.

— На днях просматривала разные работы Майкла Джексона, в том числе один из самых ранних его клипов «Триллер», где он в конце превращается в чудовище, и вдруг поняла, что человек сам себе пишет судьбу. Как ты к мистике относишься?

— Я думаю, это совпадение. Но когда я в 1993-м впервые вошел в нью-йоркские здания-близнецы, в которых произошел теракт 11 сентября 2001 года, вдруг понял, что арабы должны их взорвать. Потом, в январе 2001-го, я опять был там на 109-м этаже и подумал, что террористы начнут именно с этих зданий, ведь они вызывающе красивы! Близнецы — это олицетворение Америки! Я, конечно, не знал, что в них влетят самолеты, но подумал, что их могут разрушить.


«Я ЧАСТО ПЫТАЮСЬ НА СЕБЕ СЭКОНОМИТЬ, А АРТИСТ ДОЛЖЕН БЫТЬ БОЛЕЕ ЭГОИСТИЧНЫМ ЧЕЛОВЕКОМ»

— Я в курсе, что фамилия Турецкий не имеет никакого отношения к Турции...

— Нет, она происходит от названия польского городка Турец. Но это, в общем-то, не столь важно. Мы — коллектив, который строит мосты дружбы, растапливает лед непонимания и объединяет людей.

— Ты себя любишь?

— Регулярно занимаюсь самовнушением: мол, ты должен себя любить, потому что артист. Но я не понимаю эти вечные романы с самим собой, которыми грешат некоторые коллеги по цеху. Надо меру знать.

Тем не менее человек обязан себя уважать, холить и лелеять, тогда, наверное, окружающий мир тоже будет его уважать и любить. Я даже готов в этом направлении продвигаться дальше, потому что часто пытаюсь на себе сэкономить. Это плохая черта характера. Артист должен быть более эгоистичным человеком, тогда он на долгое время себя сохранит.

— Ты сегодня ребятам жаловался на бессонницу. У Маркеса в «Сто лет одиночества» есть эпизод, когда вся деревня заражается вирусом бессонницы и люди теряют в результате память. Для многих успешных людей это большая проблема.

— Я хорошо засыпаю, но потом где-то под утро мысли одолевают — просыпаюсь. Это, видимо, от напряжения, в котором работаешь: нервная система на пределе. Надо учиться расслабляться. Существуют медикаментозные средства, которые разные люди используют, — всякие снотворные, транквилизаторы, но мне не хочется их принимать. Кстати, когда бываю в Одессе или в Крыму, я отлично сплю, поэтому буду приезжать отсыпаться в Украину!

— Года четыре назад я спросила у тебя, как бы ты хотел умереть?

— И я ответил: «На сцене или на женщине». С тех пор ничего не изменилось! Лучше, чтобы это произошло в движении или во сне, — уж точно не в кресле в пентхаусе Майами. Мне кажется, самое романтичное для артиста все же сцена. Порыв! Но этого никто не должен видеть!

06.10.2009 11-08