|
Александр Розенбаум: «Сапогами по морде получаю, как все, регулярно, но от этого любовь к России не меньше»
Бульвар Гордона
Александр Яковлевич Розенбаум производит впечатление абсолютно надежного человека: сильный с таким пойдет, не задумываясь, в разведку, а слабый чувствует себя рядом с ним защищенным. Вот уже больше четверти века культовый артист (а также поэт, музыкант, композитор и общественный деятель) рвет струны и глотку, воспевая извечные нравственные ценности, девальвации не подвластные, и с первого взгляда ясно: такой не предаст, не назовет даже из высших политических соображений черное белым и не встанет на сторону лжи.
Первый альбом Розенбаума, записанный в 1982 году на двух магнитофонах Akay, разлетелся по всему СССР за месяц. Кто-то считал, что автор полюбившихся с ходу песен — эмигрант, кто-то утверждал, что он умер еще в 1913 году... Начинающий мэтр развеял все домыслы, когда 13 октября 1983-го дал первый афишный сольный концерт в ДК имени Дзержинского Ленинградского ГУВД — это был для него момент истины...
С тех пор он выдал на-гора более 40 альбомов, выпустил три книги, снялся в десятке художественных и музыкальных фильмов, а главное, написал множество песен, ставших классикой жанра, — разных по настроению и форме подачи, но объединенных искренностью, отсутствием фальши. Ему поверили. Сначала два человека, потом 50, 100, и, наконец, счет пошел на миллионы... Ну кто из хваленых звезд российского шоу-бизнеса может похвастаться тем, что собрал на Дворцовой площади 200 тысяч зрителей?
Вообще, есть что-то загадочное в том, как и почему среднестатистический мальчишка, за колючий нрав прозванный друзьями Шиповником и часами терзавший в питерском дворе гитару, вдруг стал кумиром уже не одного поколения. Сам Александр Яковлевич отшучивается: мол, «видимо, в какой-то момент Господь решил: на этого пацана ставлю и буду ему помогать», а по-моему, он появился на сцене и в нашей жизни потому, что его призвало к микрофону время.
Розенбаум пришел, когда засилье крайностей: избалованных маменьких сынков и феминизированных мужчинок с одной стороны и отморозков с растопыренной пятерней — с другой стало угрожающим, когда пораженную апатией, дезориентацией и разочарованием молодежь нужно было срочно спасать, и кто для этой цели мог подойти лучше, чем потомственный врач, пять лет оттрубивший реаниматологом-анестезиологом на «скорой помощи»? Доктор Розенбаум засучил рукава без колебаний, ведь недаром отец и мать учили его «лечить так лечить, любить так любить, стрелять так стрелять». Обществу он поставил диагноз «Вялотекущая шизофрения» (это название одного из его дисков) и жестко, без околичностей, заявил: «Болен весь мир, а Россия, как всегда, в острой форме».
Тела и души Александр Яковлевич исцеляет своей энергетикой, которую без остатка выплескивает на концертах. При этом в искусстве, как и в медицине, он различает три вида вспоможения: профилактику, терапию и хирургию, и если видит, что пациент — безнадежный мерзавец с одной извилиной, для которого бить вдесятером одного — норма, без колебаний берется за скальпель. Понимая, что такого лирической песней не проймешь, Розенбаум пускает в ход «железную» публицистику, где открытым текстом говорится, кто на этом свете есть кто и насколько плохо он кончит.
Его имя не просто престижная марка, бренд — образ жизни, он старается поднять слушателей над дешевой попсой и держаться подальше от махрового блатняка, и когда я вижу, как в тесном кругу рожденные во времена «розенбума» крепкие парни выпивают «под Розенбаума» и рассуждают о несовершенстве жизни, это вызывает не улыбку, а вздох облегчения. Нормальное, как ни крути, растет поколение, не все пропало!
Мысли наплевать на карман и поменять свою жизнь на более спокойную и уединенную посещают меня постоянно»
— Мне, Александр Яковлевич, почему-то всегда казалось, что вы знаете ответы на все вопросы, а так ли это, сейчас проверим. Сегодняшнюю нашу беседу я решил построить несколько непривычным образом: цитируя классика, буду спрашивать, а вы уже сами за свои слова отдувайтесь. Итак...
Я вчера раскопал
Фотографию из детства:
Шантрапа, шантрапа —
Невозможно наглядеться.
Кочегарки труба,
Куст сирени, задний дворик...
Шантрапа, шантрапа,
Как всегда, «на зубы» спорит.
Вы часто рассматриваете свои старые фотографии — детские, юношеские?
— Напротив, довольно редко и в основном, когда нахожусь в гостях у родителей, потому что главный фотографический архив у них. Это первое. Второе: не очень много осталось с тех пор снимков, потому что с техникой я не дружил...
— ...да и фотографировать было особенно некогда...
— Более того, в то время фотоаппараты были в диковинку — далеко не каждый его имел, и уж точно мы меньше всего думали о том, как бы себя запечатлеть, когда собирались на заднем дворике у кочегарки с трубой и кустами сирени...
— А дворик был — это не поэтический вымысел?
— И сейчас есть, правда, совсем другой. Вот кочегарки, по-моему, уже нет...
— Да и шантрапы, наверное...
— Шантрапа осталась, просто она тоже другая.
— Посмотри на дядю, мальчик,
Дядя — артист.
Ну, сбылась твоя мечта,
Но как же хочется вниз!
Птицу-жар держу рукой,
Да поменялся б я с тобой
На карман пустой.
Чтобы снова выбежать
В огромный наш двор,
Перелезть с мальчишками
Через забор
И стремглав умчаться в мир,
Где заиграны до дыр
Две колоды стир.
Вы и вправду поменяли бы все, что имеете, на карман пустой или это для...
— ...для красного словца? Скажу честно и откровенно: не исключено. На совсем пустой нет, но ведь ясно, о чем речь, да? Имеется в виду...
— ...полупустой...
— ...карман докторский. Он, конечно, гораздо худосочнее моего, но там масса других плюсов.
На жизнь я не жалуюсь — в ней много того, что радует, приносит удовлетворение, удовольствие, но у моих друзей тоже немало такого, чему можно по-хорошему позавидовать. Я понимаю: тебе интересно, разменял бы я сегодняшний мой возраст на тот, мальчишеский. Конечно же, в детство тянет. Не знаю, надолго ли, но туда порой очень хочется, и не только мне — думаю, любому. Ну, за исключением тех, у кого детство было...
— ...тяжелое...
— ...жуткое. Несладкое оно было у многих, у миллионов нормально мыслящих людей (независимо от материального достатка) жизнь нелегка и сегодня — мы об этом не раз говорили. У каждого, словом, свои трудности, но беззаботных минут в детстве гораздо больше. У ребятни раньше была только одна задача: учиться, учиться и учиться — все остальное были права, а посмотри сегодня на себя, на меня, на наших взрослых читателей: обязанностей неизмеримо больше, а прав куда меньше, и чем дальше, тем заметнее эта пропорция меняется не в нашу пользу.
Поэтому, еще, очевидно, так заманчиво махнуться своим нынешним положением на беззаботное детство, но это возможно только в песне и, наверное, еще в мечтах, а если серьезно, то мысли наплевать на карман и поменять свою жизнь на более спокойную и уединенную посещают меня постоянно. Не зря многие люди — я уж не стану себя сравнивать с Гогеном и Стивенсоном — бросили все и уехали: один куда-то на Таити, другой на Самоа, а разве твои и мои знакомые не уходили в монастыри? (Кто-то потом возвращался, а кто-то и нет). Разве жители столиц не уезжали в деревни, не покупали себе в глуши избы? Некоторые до сих пор в них живут...
— Бывший олигарх Стерлигов, например, так поступил...
— ...и не только, заметь, он. Есть достаточно известные артисты, которые поменяли эту суету на, грубо говоря, скит, и я тоже иногда об этом задумываюсь, потому что жизнь публичного человека чересчур утомительна. Да, она нравится, и я не верю тем, кто плачется прессе: «Ах, как я устала от толпы!», — это ложь. Артист не может устать от поклонников (по крайней мере, признаваться в этом не вправе), но как бы найти ту середину, когда можешь общаться со слушателями и при этом никого не впускать в душу? Сложная задача...
«Живу, не распаковывая чемоданов»
— Было все когда-то легким,
Песни падали, как снег,
И наяву дышалось легким
Точно так же, как во сне,
И полозья не скрипели у саней.
- Раньше жилось легче?
— Ответить утвердительно не могу. Мы, как я только что заметил, были моложе, беззаботнее, на нас лежало куда меньше нагрузки, а значит, было больше свободного времени и для жизни, и для творчества. Сегодня приходится много ездить, проводить в дороге месяцы, годы. Живу, не распаковывая чемоданов: прежде в Киеве я с концертами мог осесть на месяц, а сейчас в силу сложившейся экономической ситуации это попросту невозможно.
— Рвали струны безжалостно
Не за тыщи — за грош,
За «спасибо-пожалуйста» -
Их в стакан не нальешь.
Это и была настоящая жизнь артиста, когда работали — на нерве, истово! — за копейки?
— А разве не так? Ты-то, слава Богу, знаешь, сколько я получал за концерт, собирая в том же Киеве Республиканский стадион. Он стотысячный, а зрителей пришло, по-моему, тысяч 85 — где-то так.
— 89-й год, сентябрь...
— Я тогда заработал рублей 40, по-моему, — и что? В то время по тарификации исполнителям платили 8 целковых, 12, а у меня ставка была огромная — аж 18 «деревянных».
— Богатым человеком вы были...
— На фоне остальных — безусловно.
— Было все это так:
Домны плавили металл
И меняли дудочки ребята
на клеша от «Битлз».
И пока я в кафе
Нес ее большой портфель,
Управдом засаживал свой литр.
Какой стиль жизни вам ближе — тот или нынешний?
— Мне близок любой, при котором приношу пользу себе и людям, и хотя отдых — дело недурственное во все времена, возможность трудиться — главное. Когда ты ее имеешь, везде хорошо, однако действительность нынче другая, и сравнивать ее с прошлым бессмысленно. Тогда и положительных моментов хватало, и отрицательные были в большом количестве, но и сегодня, поверь, отрицалова тоже с лихвой.
— Мы часто вспоминаем
наши старые дворы,
А во дворах трава скороговоркой.
Как были коммуналки
к нам ревнивы и добры,
Когда мы уезжали в новостройки.
Вот интересно, а если бы сейчас пришлось переселиться назад в коммуналку, не сошли бы с ума?
— Прекрасно себя бы чувствовал. Прекрасно! — я коммунальный человек абсолютно. Конечно, в отдельной квартире лучше, кто спорит, но очень недостает хороших соседей. Поговорить как следует не с кем, на кухне посидеть, водки попить...
— Морду набить некому, да?
— В коммуналках, где я жил, никому морды не били. Ругались, естественно, — как же без этого? — но морды? Ни в коем случае! Раз только, по-моему, за грудки прихватили кого-то (как гражданин Гигинеишвили в известном произведении — ответственного квартиросъемщика Васисуалия Лоханкина).
— Ноги улиц не забыли.
Башмаки идут на ощупь
Мимо дома, пацанами жили в нем.
Красно-бело-голубые
Флаги по небу полощет
Новый ветер
в старом городе моем.
Этот новый питерский ветер вам нравится?
— Эк вас, Дмитрий Ильич, на ностальгию потянуло сегодня... Тут та же история: в новом ветре много как очень хорошего, так и полнейшего негатива. Нынче ведь все измеряется деньгами...
«Хочу вот Рому Абрамовича попросить: «Роман, проспонсируй-ка моему коллективу поездку в Певек и Анадырь»
— Это плохо?
— Это совершенно для нашей ментальности, для народа нашего не годится, мы не привыкли еще к капиталистическим отношениям (и очень не хочется привыкать!). Окружающая красота, музыка, профессия, отдых, знакомства — все, все, все пересчитывается на бабки, и это отвратительная для меня история, а обнадеживающая — та, что любой человек сегодня хозяин самому себе.
Мы были лишены того, что имеет нынешняя молодежь, — ей бы еще желание и умение трудиться (ну и остальные вещи, такие, как удача и тэ дэ, никогда никому не мешали). Что было гарантировано в свое время нам?
— Право на труд...
— ...24 дня отпуска, полтора квадратных метра каменистого пляжа в Сухуми или песчаного в одесской Лузановке, да? Институт родной страны, работа, кандидатская, в отдельных случаях докторская, прибавка за то, за это, а сейчас молодой человек вправе выбирать: хоть в Кембридж, хоть в Оксфорд — куда угодно, было бы желание.
— Хочешь — вообще никуда: слова никто не скажет...
— То, что мы нынче имеем, — огромное завоевание, потому что теперь независимы. Есть в этом огромное количество плюсов и колоссальное количество минусов, тем не менее каждый сам правит свою судьбу.
- Предохранитель — вниз до упора,
Очередь — от живота.
Я обожаю расстреливать город:
Та-та-та, та-та-та,
Та-та-та, та-та-та-та.
Вы много уже городов расстреляли? Никогда не пытались подсчитать, сколько?
— Не «расстреливал» только Певек и Анадырь — из крупных точек на карте неохваченных городов больше, думаю, не осталось.
— С этим надо же что-то делать!
— Хочу вот Роме Абрамовичу дозвониться и попросить: «Роман, проспонсируй-ка моему коллективу поездку в Певек и Анадырь, а мы там споем».
— Прости-прощай!
Лечу я песни петь шахтерам
в Воркуту,
Сегодня — там, а завтра — тут...
Вы до сих пор много летаете или график стал более щадящим?
— Сегодня он даже насыщеннее, чем раньше, и по этому поводу у меня песня такая есть:
Миллениум. Погода не в почете,
Туман, дожди. Хочу все время спать.
Я солнце вижу
(кивает: «Погляди на улицу»)
только в самолете.
В неделю раза три, бывает, пять.
— Ну вот... Ползет на взлет
Срок излетавший самолет,
И я опять молюсь,
чтоб классным был пилот,
Хотя того, чему бывать, —
не миновать...
Боитесь летать?
— Я «на крыле» 30 лет и знаю всю эту кухню вдоль и поперек... Налет уже на три профессиональные пенсии, но отношение к самолетам (кстати, у летного состава это наблюдается тоже!) периодически у меня менялось. Первые лет 10 поднимался по трапу, как в трамвай, — совершенно спокойно, а потом года два-два с половиной, максимум три заходил в салон, как в могилу, — всякий раз кладбищенским холодом обдавало.
— Это началось, очевидно, когда во второй половине 90-х самолеты стали биться один за другим...
— Нет, просто не зря говорят: меньше знаешь — лучше спишь. Начинается, к примеру, такое р-р-р-р-р-р-р (изображает работающий мотор), да? Я понимаю, что ребята меняют, наверное, эшелон, но чуть звук изменился...
— ...сердце падает...
— ...ощущение такое, что где-то пошел сбой. Любой стук посторонний — я уже начал их различать! — настораживает.
— «На нервы действует какой-то странный стук»...
— Ну да, а потом все прошло без следа, и сегодня летаю вообще без проблем.
— Вы и вправду жаждете купить себе вертолет?
— Я говорил тебе как-то об этом, но мало ли чего хочу? Слушай, это же мечты пацанские — не более. В принципе, на вертушку денег собрать можно (это не так дорого, где-то на уровне хорошей машины, я думаю), но надо же отдавать себе отчет в том, что, во-первых, на ней необходимо летать...
— ...а куда?
— Ну, куда — ладно, найдем, а во-вторых, следует постоянно тренироваться, хотя и это не самое главное.
— Вопрос вопросов: где брать керосин?
— Проблема № 1 — обслуживание: вот камень преткновения, когда речь идет о вертолете. Примерно вот так же меня спрашивали уже миллион раз: «Вам какую на день рождения подарили лошадь?». Я отвечал: «Ну перестаньте вы этой глупостью заниматься. Мне табуны дарили, а девать их куда? На третий этаж в квартиру?». Если ставишь коня в денник куда-нибудь при манеже и за ним не ухаживаешь, его не работаешь...
— ...то зачем такой конь?
— О'кей, пусть будет, но он уже не твой, а того, кто с ним постоянно. То же самое с вертолетом: у нас для частного авиатранспорта ни законодательства толкового нет, ни обслуживания паркового, ангарного... Я уж не говорю о топливе, диспетчерской службе и многом другом — мы пока к этому не готовы.
— Послушай меня, Моня:
Я вечно на перронах,
Я трусь о них, как трется
О струны канифоль.
Вам не надоела эта бесконечная кочевая жизнь, не хочется чуть пришпорить коня?
— Ну что ж, мысли такие посещают, конечно, но, во-первых, я еще вроде в силе, а во-вторых, на моем загривке большая ответственность за множество людей, которые от меня зависят. Мы вот ровно вчера с Андреем Вадимовичем Макаревичем говорили...
— ...о тех, кого приручили?
— Да, и о том, что хотели бы сбавить слегка темп. Он удивлялся моей работоспособности и нагрузкам — Андрей поменьше работает, но на нем тоже порядком народу. Естественно, если бы был сам по себе, сейчас сократился бы.
«Ай да Сашка, ай да сукин сын!»
— Пообщаться с друзьями-евреями
Нету времени, нету времени.
Это что же — дискриминация по национальному признаку?
— Да нет, просто рифма хорошая.
— На кого же у вас время есть?
— Ой, у меня много друзей: и евреев, и русских, и украинцев, и американцев — хотя вот французов нет. Русские для меня — это все, кто разговаривает по-русски, а вообще, я никогда не делю окружающих по национальному признаку — для меня есть люди и нелюди, поэтому дружу с теми, кто отвечает моим мыслям, чаяниям и устремлениям. Среди них есть человеки разные совершенно, но меньше всего меня волнует их национальность.
А телефон молчит,
И пуст почтовый ящик —
У докторов моих
Полно других забот.
Бывает, что телефон замолкает?
— В этой песне речь идет не о друзьях, а о власть имущих, о масс-медиа, скажем так, предержащих. Сегодня с достаточного количества начальственных телефонов мне не звонят. И мне тоже.
— Даже так?
— А ты как думаешь? Хотелось бы, конечно, считать себя какой-никакой личностью... Не мое это дело, но льщу себя надеждой, что все-таки чего-то на этой земле добился, а такие состоявшиеся люди не очень желанны в обойме. Гораздо легче держать под рукой тех, кто ничего не достиг, — им легче раздавать куски...
— ...и приказы...
— Ты понимаешь? Шмат бросил, ломоть швырнул, задание дал, а тот, у кого за душой, кроме куска этого, еще что-то есть...
— ...на лету ловить не умеет...
— Это во-первых, а во-вторых, дурно пахнущие поручения выполнять мы не будем.
— Бабы наряжаются, борщ кипит.
Гуси, утки жарятся — дух в степи.
Псы с цепей срываются,
Как старухи, лаются,
А лошади брыкаются у реки.
Вкусно написано...
— Картина маслом, как говорил в фильме «Ликвидация» Володя Машков.
— Как родились эти строки?
— Жизнь казачью, степь, станицу я хорошо знаю, и в отличие от тех, кто изучал это, безвылазно сидя в Москве, лично все видел, нюхал, трогал и щупал.
— Вы сейчас не подумали: «Ах, черт возьми, хорошо написал!»?
— Ай да Сашка (смеется), ай да сукин сын! Ну да, получилось... Понимаешь, когда смолоду берешь за рубль горiлочки-первака у бабушки в селi Селище Гнiваньського району Вiнницької областi, после чего идешь куда-нибудь до дядька Петра...
— ...засаживаешь...
— ...и на сеновальчик прыгаешь — тогда и песни такие получаются.
— Туда, сквозь всю страну,
лети, мой поезд.
Там в сторону одну
утоптана тропа.
Я поклонюсь земле Колымской
в пояс
И тем, кто в мерзлоту упал.
Какое впечатление произвели на вас Колыма, Магадан?
— Как сразу ты на десяток часовых поясов перескочил!
— А это, чтобы вы не расслаблялись...
— Ну, природные красоты — ладно, но когда ты бредешь по дорогам, связанным с террором, со страданием, и постоянно об этом думаешь, на сердце тяжеловато. Атмосферу я впитываю всегда очень точно и могу сказать, что даже не Колыма, где много чего видел, произвела на меня самое гнетущее впечатление, а знаменитая 501-я стройка на Ямале. Она, эта «железка», проложенная в прямом смысле на костях, так недостроенной и осталась — там буквально на каждом метре человечьи останки валяются.
Мы на вертушке летели и спустились в оставленный лагерь. Не знаю, в 50-х годах из него последние зеки вышли или в 40-х, но, учитывая, что там вечная мерзлота, все сохранилось в целости, словно люди там были вчера, а не 60 лет назад. Газетами нары оклеены, табуретки стоят до сих пор — не тронуто ничего. Я будто в киношные попал декорации, но когда сознаешь, что это реальность, ощущение колоссальное возникает — во всяком случае, по мозгам бьет очень сильно.
- На три счета вьюга
кружит ночами,
На три счета
передернут затвор...
Забываю... Это было
не с нами...
На три счета звездой
догорает костер.
Вам не кажется, что по указанию сверху в России сталинский кошмар забывается, а это чревато повторением пройденного?
— Конечно же, он забывается — стирается из памяти личностно, потому что вымирают те, кто это пережил, и те, кому очевидцы что-то рассказывали (мое поколение, будем откровенны, тоже уже начало исход в мир иной). Я, между прочим, за то, чтобы это забывалось, — ну не должны молодые люди все время слышать и помнить о кровавых преступлениях сталинизма, не должны! Давайте не будем расковыривать свои раны и горести — пускай трагическое прошлое остается в истории, в трех-четырех строчках школьных учебников. Главное, чтобы это не повторилось, и потому нужно сейчас отъезжать в экономику. У тебя там не заготовлено случайно о ней пару цитат?
— Есть и такие...
— Тогда и об этом поговорим, потому что большинство проблем идет от экономических бед прежде всего.
— Ну что, в экономику отъезжаем?
— Базара нет!
«Сапогами по морде получаю, как и все, регулярно, но от этого любовь к Россиине меньше»
— Цитирую не слова из песни, а отрывок из вашего интервью. «Слушаю сегодня эти разговоры о том, что Россия, победившая в хоккее, в футболе и на «Евровидении», вновь становится великой державой, и думаю, что не великой она становится, а распиаренной. Да, это тоже, наверное, нужно — рекламировать место, где родился и живешь, но страна не станет великой до тех пор, пока будем ходить в «скворечники», стоящие в деревенских дворах или вдоль дорог. Пока в красно-кирпичных мотелях, на строительство которых потрачены миллионы долларов, в закусочных, ресторанчиках или на заправках, которые сотнями стоят на обочинах федеральных трасс, не появятся нормальные туалеты, пока будут дырки, загаженные отнюдь не конским навозом, и не будет возле этих дырок не то что рукомойника — обычной туалетной бумаги вместо газет, великим государством Россию я не признаю — пусть мне хоть голову рубят на плахе».
— Абсолютная истина!
— Не хочется что-то смягчить, подкорректировать: мол, вас не так поняли?
— А я никогда от своих слов не отказываюсь.
— После того как вы изрядно по миру поездили, не гложет вас мысль: «Ну почему там все нормально, все правильно, а у нас..?»?
— Эта мысль гложет не только меня — всех: публичных и непубличных, известных и неизвестных, нормальных и, думаю, ненормальных тоже.
— Вы не разочаровались в России окончательно, не плюнули на нее?
— Я никогда в ней не разочаруюсь — это моя родина, великая страна (к сожалению, не в смысле своего устройства). Россия не только необъятной территорией грандиозна, но еще и своими традициями, своей тысячелетней историей. Славянам, в том числе и Украине, тысяча лет!
— Почтенный возраст тем не менее еще не повод для величия...
— Я говорю о традициях — о таких, если хочешь, как в Украине сало или в России щи...
— ...которые не лаптем хлебают, да?
— Совершенно верно. Желательно, чтобы хлебали не лаптем, а дальше уже другая идет история, но о величии экономико-политическом речи действительно быть не может, и пока на федеральных трассах будут скворечники, Россию, Украину, Белоруссию и другие панславянские, пансоветские, послесоветские государства, не способные никак разобраться с элементарными вещами, великими не назову никогда.
Академик Яблоков говорил (мне эту фразу Алиса Бруновна Фрейндлих года полтора назад привела): «До тех пор, пока русский мужик будет ходить срать в овин, великим государством Россия не станет». Это было еще лет 100 назад сказано...
— ...а до сих пор звучит актуально...
— Все остается на кругах своих.
— Вы говорите о родине, а между тем у вас есть потрясающие четыре строчки:
Метелью белою,
сапогами по морде нам.
Что же ты сделала со всеми нами,
Родина?
Может, не видишь?
Да не слепая вроде бы,
Родина, Родина, Родина, Родина...
Неужели, вы, написавший эти слова, все равно ее любите?
— Да, потому что она моя.
— А сапогами по морде?
— Получаю, как и все, регулярно, но от этого любовь к ней не меньше — это насчет уважения есть вопросы. Любовь и уважение, между прочим, разные вещи, и если первое во мне будет всегда, о втором поговорим отдельно.
— Ни конца, ни края этой тяжкой каре,
Ни конца, ни края этой мрачной доле:
На России бедной даже дворник - барин,
Коли бляху нацепить ему позволят...
— Точно и справедливо (вздыхает) — генетика!
— Это когда-нибудь, по-вашему, прекратится?
— Да, когда не будет границ и все перемешается, когда улицы Киева будут патрулировать французы, русские, японцы, украинцы (точно так же, как улицы Токио или Москвы). До тех пор, пока генетический код народа будет оставаться в нынешнем виде, мы ничего не исправим — к великому моему сожалению, в этом я убежден.
— И не сказал бы я, что спета
Моя песенка,
но знаю:
На сто первом
километре
Буду сам себе
хозяин.
Соберу в лесу
под елкой
То ли Думу,
то ли Раду —
Двух девчонок
из поселка
И цыгана-
конокрада.
— Шикарная история: две девчонки и цыган. Отлично!
— Надоела вам Дума?
— А я уже давно не в ней.
— Я в курсе, но вопрос вот в чем — не сожалеете, что ходили в политику?
— Нет, потому что ничто не проходит бесследно. Во-первых, я получил еще один кусок жизненного опыта — того, которого не имел (а человек, если есть возможность, должен всю жизнь учиться), а во-вторых, Дума дала мне возможность сделать еще больше добрых дел для людей — чем плохо?
«Если бы не Питер, осел бы в Киеве»
— Я люблю возвращаться
в свой город нежданно, под вечер,
Продираясь сквозь толпы
знакомых сплошных облаков,
И на летное поле спускаться,
хмелея от встречи,
Захлебнувшись прохладой
соленых балтийских ветров.
Вы до сих пор остро чувствуете миг возвращения?
— Я уже давно не был на гастролях так долго — почти полтора месяца, так вот, скоро спущусь по трапу самолета в «Пулково» и получу абсолютно острое ощущение возвращения домой. Конечно, это непередаваемо здорово!
— Может, скажет кто:
Мол, климат здесь не тот,
А мне нужна твоя сырость.
Здесь я стал мудрей,
И с городом дождей
Мы мазаны одним миром.
Вас не тянет из города дождей куда-нибудь на солнечный юг?
— Честно? Тянет.
— И поселиться в благодатных краях вы не прочь?
— Нет — без Питера не смогу.
— Жителем Киева или Одессы себя не представляете?
— Я уже тебе как-то признался, что если бы не Питер, осел бы в Киеве — это потрясающий город, я его обожаю. И на Таити пожил бы тоже с большим удовольствием, и от какой-нибудь бангалы (индейская хижина. - Д. Г.), она же бунгало, в районе чилийского острова Пасхи или где-нибудь на красивом берегу Амазонки не отказался бы. Было бы здорово — у меня там есть пару присмотренных мест.
— Предлагали много раз люди добрые:
«Оставайся, Саня, много места в Америке»...
Почему не согласились?
— Потому что я на своем месте в родной стране. Я даже в Москву-то не переезжал и никогда не хотел туда переселиться.
— Давит на вас мегаполис?
— Не в том дело, что давит, — я просто до мозга костей питерский человек. Во-первых, там дом, во-вторых, у меня есть места свои-чужие, а потом, помнишь, я рассказывал тебе о своей теории (назовем ее «синдром выкреста»)? До тех пор, пока ты приезжаешь в Москву или в Нью-Йорк гостем, ты там первый и долгожданный, а как только встаешь в очередь 358-м москвичом или 643-м нью-йоркцем...
— ...вокруг сразу шепоток раздастся: «Смотри, он такой же, как мы»...
— Не такой же, а хуже — «Мы-то здесь родились, а эти понахаели, понимаешь, локтями работают».
— Как в последний раз, танцует эмиграция,
За столами — что ни пара,
то трагедия.
Вы как к этим людям относитесь?
— Все, что о них думаю, я написал, но они же все разные. Понимаешь, раньше, когда мы впервые туда приезжали, для нас все было внове — со многим мы только знакомились, всю эту историю постигали (есть эмиграция первой волны, второй, третьей — в каждой люди со своими целями и задачами). Сегодня обладатели огромных кошельков эмигрируют, а в свое время туда устремились интеллектуалы, вынужденные, сунув подальше докторские диссертации, торговать швармой или пирожками, работать няньками и прислугой в богатых домах.
Пути у всех были разные, и нельзя их стричь под одну гребенку. Среди эмигрантов, как и здесь, у нас, есть и хорошие, и плохие, но поскольку сегодня мы часто за океаном бываем и чувствуем себя там, как у себя дома, общаемся с ними и смотрим на них уже по-другому. Более того, у бывших соотечественников тот угар брайтонский...
— ...растворяется потихоньку...
— У них же ничего раньше не было, кроме возможности в пятницу или в субботу пойти в ресторан и после тяжелейших трудов оторваться. По сути, наши рестораны 60-х-70-х автоматически вместе с музыкантами переехали на Запад, и все там у них застыло. Мы видели лишь гульбу отрывную, и она поражала, конечно...
— ... «Во люди живут!»...
— ...но нам, приехавшим из другой страны, из другого мира, невдомек было, что это, по сути, гетто, где люди забыться пытаются. Сегодня там все совершенно иначе, и многие из них не только в Киеве или в Москве оттягиваются, но и работают здесь постоянно. Более того, некоторые вообще вернулись домой.
— А я всю жизнь пролетаю мимо кассы,
Потому что не умею воровать.
Не кусаете локти из-за того, что так и не научились?
— Нет — однозначно, хотя, казалось бы, можно порой и пожалеть, что не подсуетился. Признаюсь как на духу: я ничего не вывез и не продал из имущества Группы советских войск в Германии, хотя такую возможность имел. Оттуда можно было ракеты «земля-воздух» привозить, понимаешь — не говоря уже о каком-то другом бизнесе. Огромное количество людей разбогатело тогда, но я в этом мародерстве участия не принимал.
— И нормально себя теперь чувствуете?
— Не то слово: горжусь этим, счастлив, легко дышу и крепко сплю.
— А воры законные —
люди очень милые,
Ну все мои знакомые
(а многие — любимые)...
Можете их назвать поименно?
— Нет, конечно, — no comment на эту тему. Ты всякий раз пытаешься раскрутить меня на мои, так сказать, криминальные связи, и на все твои происки ответ у меня один: я артист и никогда от моего слушателя, кто бы им ни был, не бегаю...
— ...от некоторых и не убежишь...
— ...за исключением случаев, если буду уверен, что передо мной насильник малолетних или убийца (не тот, кто в пьяной драке к своему раскаянию и несчастью порешил человека, а отъявленный, понимаешь, садюга). Вот если узнаю, что это те, по ком плачут петля и пуля, и для кого мораторий на смертную казнь абсолютно не приемлем, тогда развернусь, а все остальные — люди. Лю-ди!
«Посадить можно любого... за исключением разве что Господа Бога и Апостолов, которых нет с нами»
— И друзей наковырял,
куда всех денешь,
Ну самых разных —
от министров до воров.
Вы пытались когда-нибудь собрать этих друзей вместе?
— А они без меня собираются.
— Нормально себя при этом чувствуют?
— Думаю, да. Связи правящих кругов с криминальными структурами не только в нашей стране существуют — они были, есть и, к сожалению или к счастью, будут во всем мире.
— Мэр то ли хан, то ли пахан,
Мат-перемат, да семечек
шелуха...
Вы такого городского голову видели?
— И сейчас вижу. А как же! Разве они у вас в Украине перевелись?
— У нас мэры хорошие...
— Ну да, понятно. У нас тоже...
— «Бабки» вместо берез шелестят
над страной,
«Мерседесы» да девки-огонь,
Но понятия здесь поросли
трын-травой,
Нарушает закон шелупонь.
Россия по-прежнему живет по понятиям?
— А Украина?
— Она, как написал в своей книге Леонид Данилович Кучма, не Россия...
— Знаешь, что, по большому счету, для меня понятия? Те же заповеди. Если мы говорим «не укради!», а воруют ежедневно вагонами, тоннами, кубометрами...
— ...ракетами...
— ...и кораблями, если Библия увещевает: «Не убий!», а продолжают убивать из-за «прихватизированных» ракет, кораблей... Ужас! Кошмар!
— Меня не посадить -
я это твердо знаю,
Пусть отдохнут пока казенные
дома.
Меня не посадить,
хотя давно пугают,
Меня не посадить —
я сам себе тюрьма.
Вы когда-нибудь в тюрьму угодить могли?
— Конечно — не зря поговорка возникла: «От тюрьмы да от сумы не зарекайся». Послушай, если захотеть, посадить можно любого — абсолютно. Ну, за исключением разве что Господа Бога и апостолов, которых нет с нами. Для всех остальных можно совершенно спокойно найти повод — и находят.
— И в Кресты, и в Эрисмана,
в Скворцова, и в Степана
Возим мы клиентов
круглосуточно -
Пьяных, битых, алкашей,
Трупов, психов, малышей.
«Скорая» — занятие не шуточно.
Много на «скорой» насмотрелись?
— Очень. На всю жизнь хватило...
— Вы как-то сказали: «Я видел двух явно нездоровых руководителей государств, как доктор говорю — это Константин Черненко, у которого была бронхиальная астма, и Михаил Саакашвили, у которого характерные глаза». Вы сразу, с первого взгляда определяете, что человек болен?
— С большей долей достоверности. Если, к примеру, дышит с трудом и хрипит, понятно, что он астматик, если губы синюшные — сердечник.
— А Саакашвили?
— Когда этот господин смотрит в камеру (не говорю уже о галстуке, который я даже в тяжелом состоянии задумчивости, наверное, не стал бы жевать), глаз у него неадекватный. Не хочу обидеть его — может, он с детства такой, я ж не знаком с ним лично. Мне меньше всего хотелось бы ставить ему какие-то диагнозы, но как у доктора он вызывает у меня опасение.
«За счет чужаго водочки с закусью да на воздусях? Однако пределу не вижу»
— Разве в том моя вина,
Что заставила страна
Задыхаться от вина с водкой?
Никогда не прикидывали, сколько за свою жизнь выпили?
— Много. Очень!
— Это вагон, цистерна?
— А сколько в цистерне тонн? 30? 60?
— За один присест вы могли выпить литр, два?
— Ну, литр — это минимум.
— А максимум?
— Это с хорошей закусочкой, да? В нормальной компании? На этот счет есть анекдот хороший, который один священнослужитель мне рассказал.
Прихожанин спрашивает: «Скажите, батюшка, а сколько бы вы могли выпить?». Святой отец на секунду задумался: «Так водочки али вина, сын мой?». — «К примеру, водочки, батюшка». — «Водочки... Позволь уточнить, сын мой: с закусью али без оной?». — «К примеру, с закусью». — «Водочки с закусью... А в закрытом ли помещении, али на воздусях?». — «На воздусях, батюшка». — «На воздусях водочки с закусью... Последний вопрос: за свой счет али за счет чужаго?». — «Ну, к примеру, за счет чужаго». — «За счет чужаго водочки с закусью да на воздусях? Однако пределу не вижу».
— Моня не гордый,
Моня пьет на свои.
Саша, он же Александр Яковлевич, тоже?
— Абсолютно. Не утверждаю, что всю жизнь пью на свои, — меня, разумеется, угощали, и я с удовольствием это принимал, но и сам реку могу разлить хорошую. Никогда ни у кого не попрошайничал.
— Кстати об «угощали»...
Люди приглашали посидеть
у костра,
Я приходил к ним, не зная,
как дожить до утра...
Неужели и впрямь не представляли, как дотянуть до рассвета?
— Ну, а чему ты удивляешься? Просто мне было плохо.
— Плохо физически или морально?
— Конечно, морально — что там физически?! Тяжелые времена были, есть и, к сожалению, будут, однако это мои проблемы. Люди приглашали к костру, чтобы я посидел с ними, повеселился, поговорил — ну, и я шел, потому что, может, искал в этом спасения.
— Не раз судьба натягивала вожжи,
Я видел смерть,
я видел мушку на стволе.
Действительно видели или это поэтическое преувеличение?
— Мушку на стволе? Видел.
— В какой ситуации?
— Приходилось стрелять.
— Говорят, в последнее время у вас начались со здоровьем проблемы...
— Есть хорошая поговорка: «Если я просыпаюсь и у меня ничего не болит, значит, я умер». Дима, ну все-таки не мальчик уже, и хотя, в принципе, я нормально себя чувствую, определенные возрастные изменения в организме происходят, и они дают о себе знать. Это не значит, конечно, что я уже на финишную вышел прямую, но кокетничать со «старухой» совершенно не собираюсь — слишком хорошо ее знаю.
— Вечный ребус:
Почему смерть
щадит ненужных?
Кто ей дал права?
Вы себе уже на этот вопрос ответили?
— Однажды мы говорили с тобой о теории, которую я сам для себя придумал: нужные уходят раньше потому, что достигли совершенства, и Господь забирает их, дабы дать им возможность пожить в раю.
— Но, господа, как
хочется стреляться
Среди березок
средней полосы.
К суициду вы никогда близки не были?
- (Отрицательно мотает головой).
— И слава Богу!
— Суицид, я считаю, удел...
— ...слабых?
— Нет, я не думаю, что многие, ушедшие добровольно из жизни, были людьми слабыми. Наверняка, среди них было большое количество сильных личностей, просто, чтобы на такое решиться, нужно пошатнуться в мозгах, перейти в некое болезненное состояние. Я, слава Богу, никогда до такого не доходил.
— Я часто просыпаюсь в тишине
От свиста пуль и визга бомб
фугасных.
Мне кажется, я снова на войне,
И кто кого — пока еще неясно.
Откуда у вас, человека послевоенного поколения, такие яркие фронтовые впечатления?
— У меня есть, признаюсь, два навязчивых сна: об одном говорить не буду — он мой, а второй — это война, он все время меня преследует. Думаю, в одной из прошлых жизней это со мной было.
— В Афганистане
В «черном тюльпане»,
С водкой в стакане
Мы молча плывем над землей.
Скорбная птица
Через границу
К русским зарницам
Несет наших братьев домой.
Вам хотелось бы сейчас хотя бы на часок снова оказаться в Афганистане?
— Очень, но с правильным пониманием вопроса, да? Вернуть войну не хотелось бы — ни в коем случае!
— Но в места, где когда-то уже были, тянет?
— Да. Очень-очень-очень!
— Хотя бы в отдаленной перспективе вы такое возвращение планируете? Туристом...
— В Афган? Ну а почему нет? Вообще-то, туристических красот мы там не много видели, но если собрать пацанов и рвануть посмотреть, где бывали, это было бы интересно, наверное.
23.10.2009 10-24
|
