Александр Ширвиндт: «Все женщины бесят меня по-разному»

МК-Бульвар

— Александр Анатольевич, по-вашему, к каким годам у человека складывается характер?
— Годам?! Я думаю, что уже месяцам к трем.
— То есть вы себя с трех месяцев помните?
— Нет, себя я помню только с пяти. Но характер у меня не сложился до сих пор, поэтому про себя мне трудно говорить. Вот недавно жена взяла собачку новую, ей как раз четыре месяца — вот это характер уже явный, что-то страшное.
— На собственном примере убеждались, что характер с годами меняется и, увы, не в лучшую сторону?
— Конечно. Кто бы ты ни был в молодости — оптимист или пессимист, наивный или реалист, радужный или сумрачный… все равно с возрастом становишься брюзгой. И все брюзжее и брюзжее… Главное, сам это чувствуешь, но ничего не можешь поделать.
— У вас есть коронное выражение, которое вы неоднократно произносите в течение дня?
— Я употребляю разные выражения и довольно часто, а на репетициях только ими и разговариваю. Правда, иногда слышу о себе: “он ругается” или “он употребляет нецензурщину”. Глупости. Если таким образом разговариваешь постоянно — это просто твой лексикон. Правда, в интервью, хотя сейчас все можно, бравировать своим русским матерком не буду.
— А незнакомые люди эту вашу манеру речи воспринимают нормально?
— Не всегда. Но если сразу не получается, надо потихонечку: сначала проверить степень отторжения слушателя через невинное слово “сука”. Если проскочило, то уже идешь дальше. (Смеется.) А вот нынешний молодежный сленг, который часто слышу от своих учеников или внуков, ввергает меня в недоумение. На вопрос: “Ну, как спектакль?” — они отвечают: “отвально” или “прикольно”. Это высшая степень похвалы, то есть отвалиться можно от восторга. Или: “Типа пришла вчера в институт…” Почему “типа”? Такие словечки сам я, конечно, не употребляю.
— А как вам новый вариант поговорки: “Лучше синица в руках, чем два зайца вдалеке”?
— Да? Теперь так говорят? Ну, очевидно, это модификация перестроечная, новорусская — они же все охотники и все время хотят кого-то убить. Зачем им журавль в небе, а вот зайцы — это что-то реальное, в них можно дуплетом.
— А вы, кстати, не охотник?
— Нет-нет, я рыбак. Когда мы по молодости ездили с палатками под Астрахань, то ловили там судаков килограммов по 6—8. А последние годы я рыбачу на Валдае. Так там лещи трехкилограммовые попадаются. И то семь потов сойдет, чтобы, пока его из воды вынимаешь, он не сорвался.
— Возвращаясь к теме новаций — сейчас в нашей жизни не только речь, а все стремительно меняется. В этой связи вас что-то огорчает?
— Менталитет теряем. Все-таки у нас было свое, советское пи…додуйство, этакая национальная идея, а теперь она исчезла. Мы сейчас мюзиклы ставим, кругом бутики пооткрывали… Во всем на российскую действительность нанизана западная вторичность, и чем это дороже, тем вторичнее. Вытесняется открытость и искренность. Вот в чем ужас-то. Только старики и старухи пока прежними остались. Я живу в сталинской высотке на Котельнической. Когда-то квартиры в ней Сталин раздавал только своим клевретам. Сейчас почти все они перемерли или продали свою жилплощадь 600-м “Мерседесам”. Но одна жена покойного генерала КГБ держалась до последнего. Ходила с поджатыми губками, всегда чистенькая, в каракулевой шубке 36-го еще года, и этих новых русских ненавидела. А к ней вереницей стучались претенденты на квартиру. Не сдавалась! И вдруг подходит ко мне: “Александр Анатольевич, я сдалась! Пенсия маленькая, живу на даче — зачем мне эти хоромы? А люди не случайные, по рекомендации пришли. О цене договорились, но они просят меня сделать еврейский ремонт. Что это такое, объясните?” Ну, вы поняли, ушлые покупатели требовали от старушки евроремонта…
— На своем опыте убеждались, что бесплатный сыр бывает только в мышеловке?
— Я вообще сыр обожаю! Такой каменный люблю, крепкий-крепкий — называется “Советский”, на “Пармезан” похож. А еще люблю плавленые сырки “Дружба”. Знакомые если их где-то видят, всегда покупают для меня. Главное, чтобы они не были зеленые от старости. А покойный Андрюша Миронов обожал колбасный сыр — длинный, с копченым запахом, прибалтийский. А про бесплатный сыр я ничего не знаю, потому что “мой” сыр в мышеловку класть нельзя: “Дружбу” мышь слижет, а твердый “Советский” не выдернет.
— Вот вы все время шутите. Это потому, что говорят, будто юмор помогает выжить?
— Да, я придерживаюсь этого мнения. Без юмора, иронии тяжело, а без самоиронии — вообще хана. Нельзя относиться к себе по-глобальному серьезно. Вот я всегда хотел сыграть Остапа Бендера — зыбкая мечта, которая так и не воплотилась, хотя меня неоднократно на эту роль пробовали. Правда, трубку мою Марк Захаров воткнул Андрюше Миронову. Плюс говорил ему: “Ничего особо не играй. Просто делай Шуркин тухлый взгляд”. С моей трубкой, с моим взглядом… Не проще ли было взять первоисточник? На 60-летие Театра сатиры я написал себе монолог, напялил кепарь, намотал шарф и сыграл Остапа. Так там как раз были такие слова: “Кто-то сказал, что юмор строить и жить помогает. Это глупости. Не надо юмор путать с песней — это песня нам строить и жить помогает. А юмор помогает выжить”.
— Вам иногда хотелось кому-то подражать?
— Чтобы впрямую кому-то конкретному — такого не было. А вот как-то суммарно — да. В молодости я смотрел на известных пожилых актеров и думал: “Какой человек — на него все пальцем показывают! Неужели и я доживу до чего-то такого?!” Но с годами это проходит, и хочешь, наоборот, покоя. Хотя некоторые обожают быть узнаваемыми. А вот тот же Папанов терпеть этого не мог, поэтому по улице (а он любил пройтись от дома до театра пешком) ходил в огромной кепке-букле, надвинутой на нос, и больших черных пластмассовых очках.
— А вы маскируетесь?
— Нет, и подходят просто с замечательными вопросами: “Ой, а это вы?” или “Скажите, а я не ошибаюсь?” Уточняю: “В чем?” — “Вы ведь Державин?” Отвечаю: “Да”. — “Тогда огромный привет Ширвиндту!” Я уже не возражаю и привет обещаю обязательно передать.
— А замечали, что подражают вам?
— Ставишь какой-нибудь спектакль, особенно в училище (Ширвиндт сорок лет преподает в Щуке. — “МКБ”), так по сцене ходят пятнадцать Ширвиндтов — и мальчиков, и девочек. Потому что поневоле я начинаю им что-то показывать, а они все быстро копируют, как обезьянки. Ну, так же нельзя! То же самое, я помню, происходило в раннем “Современнике” — там было полно Ефремовых, с его жестикуляцией, с его манерой тянуть мысль во фразе.
— На бытовом уровне что-то ваше перенимают?
— Трубку. У нас в театре трубку курят уже человек шесть. Правда, некоторые делают вид, что они начали курить еще раньше меня. А вообще, благодаря мне на трубку перешли многие: и Аркадий Арканов, и Олег Янковский, и Миша Козаков, и покойный Гриша Горин — все они из серии моих последователей.
— Оскар Уайльд придумал заманчивую формулу: “Чтобы избавиться от искушения, нужно ему поддаться”. Это в вашем духе?
— Поддаться искушению, а потом уйти в отказ? Ну, это слишком легкий путь. Вот если бы можно было поддаваться искушению, а потом, если искушение понравится, оправдывать его, то это работа трудная. Допустим: курить вредно. Я попробую, покурю, мне понравится, и я буду продолжать курить, объясняя, почему я это делаю. В конце 70-х практиковалась страшная система избавления от алкоголизма. Алкаша укладывали в клинику и там усиленно поили водкой до тех пор, пока он ее видеть уже не мог. Совершенно заблеванного, его топили в ванне с водкой и, лишь когда он начинал синеть, вынимали. Такое вот лечение, основанное на возникновении у больного идиосинкразии. И что же? Да ничего. Пациент отдыхал и потом жалел, что не выпил всю эту ванну, когда была возможность. Так что, возвращаясь к Уайльду, лучше искушаться, а потом наслаждаться этим, но в меру.
— В меру… Для этого нужна сила воли.
— Сила воли нужна во всем. На слабой воле большинства и построена вся шарлатанская реклама. “Бросить пить окончательно и бесповоротно за один сеанс!”, “Похудеть на 30 кг навсегда! Дорого”. А я знаю способ лучше: когда чувствую, что не влезаю в свои бархатные брючки из спектакля “Орнифль” (там надо быстро переодеваться между сценами, и я слышу, как пыхтят, помогая мне застегнуться, костюмерши), то понимаю: пора брать себя в руки. Как? Перестать жрать! Вот тянешься к блину и сразу вспоминай: блина не надо!
— Худеть начинаете, как обычно делают все, с понедельника?
— Нет, нет, решать не есть после шести, не пить или не делать еще чего-то надо сразу, прямо сейчас. А если начнешь откладывать до утра следующего понедельника, то пиши пропало. Запал-то уйдет.
— Вы любите заключать пари?
— Не очень. Потому что всегда приходится заключать пари с людьми, которые все равно не отдают мне мой выигрыш. Вот жена со мной спорит на тысячу долларов, а у нее их нет. Тогда какой в этом смысл?!
— Вы согласны, что, сколько бы денег ни было, их все равно не хватает?
— Абсолютно верно! Деньги всегда кончаются. По себе знаю, что можно заработать пятьсот рублей в месяц, а можно — пятьсот тысяч. Но для меня ничего не изменится. Как были на столе каша, шпроты и водка, так и останутся.
— Неужели никогда не ощущали себя богачом?
— Наверное, в молодости, что-то выигрывая на бегах. Когда играешь и — о ужас! — все опять просадил, но вдруг — раз! — большой выигрыш! То есть ставишь последний рубль, и тебе привозят по теперешним временам долларов пятьсот. И тогда, эх, гуляй, рванина! К азартным играм меня до сих пор подпускать нельзя. Лет десять назад мы были на гастролях в Лас-Вегасе — там в каждом казино свой концертный зал. У меня сохранилась афиша, где написано: “12 июля — Лайза Миннелли; 20 июля — “Чествование”, в ролях: Александр Ширвиндт и др.; 25 июля — Майкл Джексон”. Жили мы тут же, в одном из отелей. А кругом игорные залы, где и автоматы, и рулетки, и покер, и джек-пот… Но я решил взять себя в руки и искушению не поддаваться: мол, приехал сюда работать и зарабатывать. И все было ничего, пока нам не выдали талоны на питание в столовку для крупье. Идти туда нужно было через весь город, а вокруг все сияет, манит. Тут уж я не выдержал. Короче, были мы там пять дней, сыграли три спектакля, за каждый из которых мне заплатили по тысяче долларов. А домой я приехал из этого Лас-Вегаса, задолжав три тысячи, то есть проиграв весь свой гонорар плюс еще столько же. Поэтому сейчас, если кто из знакомых видит меня около подобного заведения, то сразу хватает и уводит в другую сторону.
— А вы склонны к актерскому мистицизму?
— Для меня мистицизм сейчас уже превратился в индивидуальные суеверия. Когда начинаешь вдруг думать: вещие сны видишь или не вещие? Я тут у себя на даче нашел сонник позапрошлого века, где все очень интересно расписано. Оказывается, если снится кровь, то вовсе не значит, что поранишься, и ждать нужно чего-то противоположного, без всякой логики. Поэтому, когда я вижу сны жизненные, пытаюсь проснуться. Не получается — вновь командую себе — просыпайся, пора! Но никак. И тогда думаю — ах, я не просыпаюсь, значит, все это на самом деле?! И если такое наслоение снов — из-за возраста, характера, плохого настроения, усталости, набора событий — доходит до пика реальности, начинаешь задумываться — а не пора ли менять образ жизни?
— Вы когда-нибудь встречались с паранормальными явлениями?
— С барабашками, летающими тарелками — нет. Самое странное, что случалось, — это когда попадаешь куда-нибудь первый раз и чувствуешь, что уже здесь был. Вот приезжаю, допустим, в Сызрань. Иду по улице и знаю, что там за углом. Страшное дело! Или это действительно в прошлой жизни было? Может, я когда-нибудь, в веке XVIII, уже жил в этой Сызрани?.. А еще у меня звезда летает — своя, не купленная — настоящая. Раньше в астрономической лаборатории сидел человек и круглые сутки смотрел в телескоп. Потом вдруг кричал: “Ой, я открыл новую звезду! В созвездии Бзи левее Бза вижу Бзу!” Проверяли: есть ли там какая-то фигня микроскопическая? Тот, кто эту звездочку разглядел, мог сказать: “Я бы хотел, чтобы ее назвали Ширвиндт”, и несколько инстанций утверждали название. У меня есть сертификат, со всеми параметрами моей звезды. Лет пятнадцать я имею собственную площадь в космосе и “летаю” где-то недалеко от звезды по имени Хармс.
— По мнению Оппенгеймера, счастливы на Земле могут быть только женщины, дети, животные и сумасшедшие. У мужчин другое предназначение. Может, вы знаете какое?
— Да, знаю. Делать счастливыми всех вышеперечисленных.
— Вы попадали в ситуацию, когда женщина доводила вас до взбешенного состояния?
— Круглые сутки я в таком состоянии! Женщин-то вокруг меня навалом: жена, внучка, миллион актрис и студенток… Все они бесят меня по-разному.
— Для вас каноны женской красоты сильно изменились за годы?
— Нисколько. В моем представлении женщине необходимо иметь длинные ноги, красивые пальцы рук, и еще хотелось бы, чтобы у нее был курносый нос. Все остальное не важно.
— Известно, что мир тесен. Тесен?
— Тесен, да, но вообще-то он большой. Наша-то страна огромна, если брать в буквальном смысле. Вот говорят: не вырубайте лес, берегите воду, не загрязняйте воздух… Но летишь на самолете ночью по Сибири, не спишь, смотришь в иллюминатор, а там сплошная тьма. Час летишь, полтора… Неожиданно внизу — раз! — как опята, горсточка огоньков, — населенный пункт, и опять темно. Только через час новый букетик огней, а вокруг на тысячи километров ни-че-го — вот какие у нас просторы! И тут же я вспоминаю, как театр летел на гастроли в Милан, еще с покойным Папановым, который на уровне Раневской был гениален своей непредсказуемостью реплик. Мы давно в воздухе, вдруг объявляют, что по техническим причинам будет дозаправка в Лихтенштейне. Сверху это карликовое государство, как театральный макет, — домики, садики, точечки бассейнов, булавочки башен… Снижаемся, снижаемся, но от самой земли вновь взмываем вверх и улетаем. И тут Толя говорит: “Да-а, не вписались в страну!”
— Назовите три исторические личности, чьи достижения вас наиболее впечатляют?
— Наполеон, Черчилль и Булгаков.
— Есть такая песня: “Из чего же, из чего же, из чего же сделаны наши мальчишки?..” А из чего сделан художественный руководитель Театра сатиры Александр Ширвиндт?
— Из моих замечательных мамы и папы.

14.07.2004 15-49