Писатель Дина Рубина: "Я по натуре актриска"

ИЗВЕСТИЯ.RU

а днях выйдет в свет новая книга известной российской писательницы Дины Рубиной "Холодная весна в Провансе". Это своего рода сборник путевых заметок о Франции, Германии, Голландии, Италии.

- Как появилась мысль написать книгу в редком сегодня жанре путевых заметок?

- Это не совсем путевые заметки, вернее, совсем не путевые заметки. Те разворачиваются по принципу: "что вижу, о том пою". У меня же внутри каждой новеллы помещена некая неожиданная история - любви, смерти, разочарования, счастья... Для энергии, так сказать, повествования. Красоты же пейзажей и познавательные для путешественника детали (которые я всегда забываю) служат орнаментом, весьма необязательным. Меня гораздо более, чем пейзажи и архитектура, интересуют национальные типажи, неожиданные повороты судеб, взгляд одинокого человека, выхваченный в чужой иноязыкой толпе. Как он живет? Кто он? Что значит для него вот эта маленькая кондитерская на углу? И для кого предназначены две булочки, которые несет он в красном бумажном пакете?

- Насколько часто вам удается вырваться куда-нибудь?

- По-разному случается. Я ведь по натуре актриска, много выступаю перед читателями - это еще одна грань моего странного существования: месяцы бродячей жизни, скитания из города в город, невозможность принадлежать себе, принадлежность публике... Тогда это не путешествия вовсе, а работа на износ, отхожий промысел, заработок. Я тогда и не вижу ничего по-настоящему, даже если какая-нибудь радушная душа разворачивает передо мной красоты какого-нибудь Гамбурга... Нет, для того чтобы увидеть эти красоты, иными словами - почувствовать город, пространство, мне надо оказаться наедине с собой, замедлить бег, движения, мысли, сфокусировать взгляд... И рядом мне необходима еще одна пара вполне конкретных глаз - моего мужа, художника Бориса Карафёлова, который не только заметит смешную походку хромого продавца открыток, но и обратит мое внимание на тающий в облачке шпиль старинной церкви. Тогда мое видение страны, чужого города приобретает нужный для литературы объем...

известия: Как вы относитесь к манере "типизировать" нации? Насколько подобные стереотипы имеют отношение к реальности?

Рубина: Я все-таки литератор и в соответствии с профессией тянусь не к типичности, а, напротив, к штучности, к исключению. Любой писатель для своей прозы выдернет из толпы как раз нетипичный случай... Да и видала я всякие исключения из правил. Помните, у Довлатова: "Прислали нового инженера... Говорили: еврей, еврей! А оказался пьющим человеком". Цитирую по памяти... Живя в Израиле уже много лет и наблюдая всю невообразимую этническую пестроту одного-единственного народа, я давно зареклась "типизировать" народы другие. Хотя допускаю, что понятие "национальный тип" тоже не из воздуха взялось. Если меня переместить во сне в какую-нибудь страну, вывести на площадь и снять повязку с глаз, я минуты через две уже определю, что это за страна. И не только по языку, а по тому, как двигается толпа, как припарковывают автомобили, как улыбаются... Понимаете, толпа - самое важное в пространстве страны, она и создает это пространство - миллионами выдохов, эманаций. Из этого бывает соткан воздух в разных местах. И это вполне реально ощутимая вещь. Это и архитектуры касается. Всякий народ веками создавал себе пространство для жизни, сообразуясь со своими предпочтениями. Так и выковывается национальный тип, который сплошь и рядом выбивается из общих правил.

- Когда вы оказываетесь в чужой стране, то чем в первую очередь руководствуетесь, прокладывая маршрут?

- Это зависит от того, еду ли я с мужем, одна, или с подругой. Если мой попутчик - муж, то я тащу свой вечный крест - блуждание по музеям в поисках очередного автопортрета Рембрандта, которого мы еще, черт побери, не видели. Если я одна, то могу просидеть в кабачке полдня, наблюдая за посетителями, официантами, прохожими за окнами, пребывая в состоянии настоящей эйфории и заполняя блокнотик густой сетью записей.

- Во время путешествия по Провансу вы с увлечением читали переписку Винсента Ван Гога с братом. Вы любите мемуарную литературу?

- Это зависит от того - кто пишет. В мемуарной литературе важна прежде всего личность "воспоминателя". Тогда и книга приобретает определенный вес, тогда и свидетельства автора - не зависимо от того, насколько они правдивы - имеют свою цену. Мемуары должны быть талантливы. А письма Ван Гога это прежде всего замечательная литература.

- Как отнеслись бы к публикации своей собственной переписки с кем-то из близких людей?

- Боже упаси! Я человек скабрезный, с прищуренным глазом и острым языком, с подчас неконтролируемым чувством смешного... мало ли чего я понапишу в личных письмах по частному поводу! У всех нас - после нас - остаются дети и внуки, к чему им-то расхлебывать все эти запутанные хитросплетения отношений. Нет, нет и нет. Сжечь вместе с бабушкой весь ее архив к чертовой матери!

- Когда вы пишете об Испании и Германии, то не можете отделаться от мысли о геноциде и еврейских погромах. Вы считаете, что вина за события многовековой или многолетней давности до сих пор не искуплена?

- А это моя идефикс, болевая точка, хроническая язва, которая открывается в определенные моменты, стоит только спровоцировать. У каждого человека есть такая своя идефикс. Тем более что далеко в века мне заглядывать не надо: у меня половина семьи лежит в очередной яме под Полтавой. По поводу искупленной или неискупленной вины... Это дело не наше, а иных инстанций. Небесных. Наше дело - помнить. Память народа - залог его нравственной силы. Вот недавно я слышала в симпатичной такой интеллигентской компании некую историю, как боевой советский не то маршал, не то генерал встретился недавно с каким-то немецким не то маршалом, не то генералом. Якобы сражались они друг против друга в одной из решающих битв Второй мировой войны. Ну, и два этих старых вояки, мол, встретившись, обнялись... Такое вот "бойцы вспоминают минувшие дни"... Как бы все уже неважно, все быльем поросло. К чему бередить и так далее... Я не знаю точно, сколько солдат полегло в том сражении, но меня все равно не тянет умиляться этому объятию. Как-то быстро забываем своих убитых, вот в чем наша беда. Человек, который не помнит потерь своего народа, не носит их в подкорке... - такой человек легок, его не обременяет память. Мобила в руке, органайзер в сумочке... фьюйть! эпоха умерла, да здравствует эпоха!.. А я, признаться, не доверяю легким людям. Да и сама тяжелый человек.

- Как вы относитесь к выводу еврейских поселений из сектора Газа?

- Очень плохо отношусь. Но если стану объяснять здесь все, что хорошо бы объяснить, мы выйдем за все мыслимые рамки нашего интервью. Уж больно тема широкая.

Взгляд с Масличной горы

Дина Рубина - писатель известный. Известный давно. Еще до своего отъезда в Израиль. Сегодня можно сказать, что и ее "новое" творчество, то есть творчество израильского периода, получило признание. Романы "Вот идет Мессия", "Последний кабан из лесов Понтеведра", "Синдикат" смело можно отнести к числу популярных. Впрочем, новая книга Дины Рубиной отличается от ее романной беллетристики.

К жанру путевых очерков Дина Рубина уже обращалась (достаточно вспомнить "Воскресную мессу в Толедо", она, кстати, вошла и в новый сборник). В романах Рубиной едва ли не определяющая черта - диалог, разнообразие голосов, постоянный несмолкающий хор. У Рубиной чуткий и ухватчивый вкус, она любит устную речь, стремительность беседы (даром, что сама долгое время выступала с устными рассказами). В путевых очерках доминанта другая - подчеркнутый лиризм, описательность. Впрочем, без этого ведь и не может быть путевых записок. В описании того, что видишь, в присвоении себе "чужого мира" их суть. И у Рубиной этот акт "присвоения" особенно ощутим.

Книга вовсе не случайно открывается изображением родного дома на Масличной горе. Точнее, того, что ежедневно открывается взору, что образует повседневный "театр жизни". Жизни, которая течет возле стен вечного Иерусалима. Иерусалим - центр, он и есть точка опоры. От него удаляясь, Рубина все равно приближается к нему, чтобы в последней новелле "На исходе августа" подойти вплотную, оказаться у себя дома. И "домашний" мир Рубиной внятен почти во всех ее дорожных рассказах. Будь то рассказ о путешествии в Голландию, Италию, Германию, Испанию или Францию. Потому что каждое путешествие у нее подразумевает возвращение и становится его частью.

И еще одна черта постепенно становится все более отчетливой. Рубина не может даже в жанре путевых очерков держаться только в рамках лиризма и описательности. Ее интерес к "театру жизни" (прорывающийся многоголосой речью в романах), то есть к человеку, а не к декорациям и обстановке все время дает знать о себе. Почти каждый рассказ - это еще и история, это всегда еще и впечатление о человеке. И если такого "живого" человека не находится, то тогда на помощь приходит книга, как в очерке "Холодная весна в Провансе". Путешествие по югу Франции здесь проходит под аккомпанемент чтения "Писем" Винсента ван Гога. И то, что это именно письма, весьма характерно. Ван Гог, который в рассказе обильно цитируется, своим присутствием оживляет видимую картину мира, которая без человека пустынна и холодна.

18.08.2005 15-30