Иосиф Кобзон: «Неля моей маме сразу понравилась, потому что еврейка»

Бульвар Гордона

— Когда-то у вас был концертный директор по фамилии Гликлад, и однажды вы мне признались, что он увел все ваше движимое и недвижимое имущество, буквально кинул вас на 70 миллионов долларов и пропал. Это что, правда? Как вообще такое возможно?

— Ну что о подонке рассказывать, время у читателей отнимать? Да, так действительно произошло. К сожалению... Сначала Гликлад уехал в Израиль, купил там себе паспорт, а оттуда перебрался к семье в Америку (его дочь вышла замуж за нашего эмигранта и проживала вместе с матерью за океаном). Потом натворил что-то — он очень широко гулял по казино и по другим злачным местам! — и его из Соединенных Штатов выдворили. С израильским паспортом осел в Канаде и где-то в Торонто по сей день живет...

— У вас не было понятного любому желания его наказать?

— Нет. Я повторю еще раз (мы возвращаемся к нашему разговору по поводу смертной казни): жизнь у человека может отобрать только Господь Бог и больше никто, а как его по-другому накажешь? В суд на него подать, когда он в другую страну смылся? С другой стороны, уголовное дело против него возбудили, и в Россию он въехать уже не может.

— Гликлад спокоен, угрызений совести не чувствует?

— Этим я, если честно, не интересовался. Говорят, чувствует себя нормально, не прячется, да и если бы что-то с ним произошло, это стало бы известно. Он ведь не только меня — многих других, говоря языком некабинетным, кинул: у кого сколько смог, столько и забрал.

— Поразительно!..

— Такая вот безнаказанность! Он и в Израиле «отличился»: взял у людей деньги и обманул — аферист профессиональный. Ну ладно, Бог с ним!

— Когда-то вы собирали зажигалки — если не ошибаюсь, даже соревновались с Высоцким, который тоже их коллекционировал, у кого больше...

— Давно это было... Тогда они были редкостью и каждая, особенно японская или европейская, представляла большой интерес. Собирательская страсть просыпается, когда количество ограничено, и из каждой поездки я непременно какую-то привозил. Искал на блошиных рынках редкие экземпляры, и потом мы уже... Володя, кстати, был не так увлечен, как его отец...

— Семен Владимирович?

— Да, вот у него были всевозможные зажигалки, и мы обменивались, а потом интерес пропал: она, эта коллекция, так и пылится.

— Сейчас, говорят, вы собираете старинное холодное оружие?

— Тут то же самое: на охоте я никогда не был и никогда не буду — не люблю! Это, согласись, не на равных — выходить на зверя с ружьем, но так получилось, что в Афганистане, когда туда приезжал, мне все время дарили какое-то оружие. Оттуда и пошла, собственно, эта коллекция.

— Я слышал, у вас даже сабля маршала Буденного есть...

— С орденом Красного Знамени на эфесе, но это уже более позднее приобретение. Кто знал, что я занимаюсь, так сказать, собирательством, презентовали мне всевозможные раритеты. Потом Неля пригласила специалиста, и он все как-то упорядочил, что ли, оформил, но, в принципе, такого хобби, чтобы можно было сказать: «Я собираю оружие или зажигалки», у меня сейчас нет — не коллекционирую ничего.

— Заметьте, Иосиф Давыдович, о Гурченко я вас не спрашиваю...

— Даже если этот вопрос задашь, я на него не отвечу...

— А я не задам, потому что хочу расспросить о вашей первой жене Веронике Кругловой. Очень красивая была женщина — где она теперь?

— Понятия не имею.

— И узнать никакого желания нет?

— Абсолютно. Знаю, что в свое время в Сан-Франциско она развелась с Мулерманом и вышла замуж за одного нашего эмигранта. Когда он скончался, Вероника осталась там с дочерью, а что потом произошло с ней и с ее семьей, просто не в курсе.


«СЫНУЛЯ, — ВСПЛЕСНУЛА МАМА РУКАМИ, ГЛЯДЯ НА НЕЛЮ, — ЧТО ЖЕ ТЫ ГОВОРИЛ, ЧТО У НЕЕ ПОПА БОЛЬШАЯ?»

— Вы неоднократно говорили: «Мама — это мой Бог, мой фетиш и моя религия»...

— И сейчас говорю. 7 мая исполнилось 18 лет, как ее не стало, а 9 мая я приехал к ней, как всегда, на кладбище, чтобы пообщаться, поблагодарить за то, что спасла нас во время Великой Отечественной. Мама действительно мой идеал, она — настоящая женщина, и я благодарен Неле за то, что она это понимает. Мы, кстати, так же к ее маме — моей теще относимся и детей своих, Наташу и Андрюшу, воспитывали так, чтобы они помнили: жизнь им дали мы, родители, а нам — наши родители. Сейчас подрастают уже наши с Нелей внучки и внук, и они постоянно приходят к прабабушке, чтобы поклониться светлой ее памяти... Если они будут почитать старших, по жизни их тоже уважать будут.

— Думаю, что маме, которая вас так самозабвенно любила, крайне тяжело было видеть, что ее ненаглядный Иосиф на ком-то женится. Как после двух ваших браков с артистками она приняла Нелли, что сказала, когда увидела ее первый раз?

— Неля ей сразу понравилась. Во-первых, потому что она не артистка...

— ...уже хорошо...

— ...а во-вторых, потому что еврейка. Мама считала, что армянин должен жениться на армянке, русский на русской, еврей на еврейке...

— ...а вы тоже так думаете?

— Нет — у меня и Вероника была русская, и Гурченко. С Нелей у меня третий брак, но мы уже 38 лет вместе, у нас большое семейство, слава Богу, шестеро внуков.

— Вашей маме, я знаю, пришлось по душе, что Нелли Михайловна не худая, не тощая...

— Опять меня провоцируешь? Неля была безумно хорошенькой, юной (я старше ее на 13 лет), и мама сказала: «Сынуля, зачем тебе еще кого-то искать? Вот простая, славная девочка, которая будет с тобой везде ездить». Я замялся: «Понимаешь, мамуля, я не люблю евреек, потому что все они с возрастом, когда замуж выходят, сразу становятся толстыми, неинтересными». Нелька между тем аппетитной была, с формами — вот я и брякнул: «А она к этому расположена». В общем, когда привел невесту знакомиться, мама руками всплеснула: «Сынуля (это прямо при ней! - И. К.), что же ты говорил, что у нее попа большая?».

Самое главное — Неля поняла, что мама для меня Бог, поэтому сразу нашла с ней общий язык. Мы достаточно дружно все жили...

— У вас был безоблачный брак или иногда тучи сгущались?

— Хм, а почему был — он продолжается. Безоблачный? Иногда, бывает, повздорим, даже ненадолго друг на друга обидимся... Все как у людей.

— Уйти из семьи никогда не хотелось?

— Нет, хотя что тут греха таить, я живой человек, и когда Неля была в положении первый раз, второй... Я, в общем, много ездил, случались, конечно, какие-то увлечения, и «добрые люди» что-то супруге передавали. Я, правда, ей всегда говорил: «Неля, можешь относиться к этим сплетням как хочешь, но пойми одно: у меня никогда не было желания оставить семью — никогда! Ты, если хочешь, вправе от меня уйти, но я больше жениться не собираюсь». Я это твердил и Андрею своему, и Наташе...

Мы уже столько лет вместе! Да, были и ссоры какие-то, и обиды, но мы, Неля и я, твердо знали, что созданы друг для друга. Ну такой ущербный ей муж попался — Кобзон: что уж поделаешь?

— У ваших детей характеры крепкие? В вас пошли?

— Особенно у Наташи.

— А правда, что вы целый год с Андреем не разговаривали?

— Было...

— Причина какая?

— С детства я был для них Папой-ягой, потому что Неля и мамка им, и советчица, и подруга — Наташа и Андрюша с ней делятся всем, а папа наезжает обычно. Особенно усердствовал, когда начался тинейджерский период, а с ним дискотеки, ночные бдения, наши улицы. Не приведи Господи, если бы мой сын попал в компанию «голубого эскадрона» — я тут же бы умер, поэтому жутко переживал и держал их, естественно, в строгости. Ну а характер кобзоновский и у дочери, и у сына, поэтому коса на камень, коса на камень — все выясняли, чья же возьмет.

— У вас растут пять замечательных внучек, а три года назад вы приехали, помню, из Северной Кореи и взахлеб рассказывали мне, как вам там понравилось. Прошло какое-то время, и у вас появился первый внук, по иронии судьбы — кореец...

— (Смеется). Да, и это к слову о национальном вопросе. Видишь, я один раз женился на русской, второй, потом на еврейке, а Андрюша был на русской женат, а когда они вдруг расстались, стал с кореянкой встречаться.

— Как вы к этому отнеслись?

— Абсолютно нормально, да и какая разница? Это как в том анекдоте — был бы человек хороший. Настя к Андрюше безумно уважительно относится, к нам с Нелей тоже, сына воспитывает потрясающе, мать великолепная — типично восточная женщина.


«КОГДА ГУЛЯЕВА СПРАШИВАЛИ: «КАК ВЫ СЕБЯ ЧУВСТВУЕТЕ?», ОН ГОВОРИЛ: «НАЛИВАЙ!»

— Правда ли, что дочь дала вам прозвище Пупс и теперь вас так все называют?

— Да, это с ее легкой руки прижилось — ну что я могу сделать? Жену я все время Куколкой называю, а они меня — Пупсом.

— Заканчивая беседу, я не могу обойти тягостную тему. Несколько лет назад вы рассказали мне, как мужественно боретесь с тяжелейшей болезнью. За это время пресса чего только не писала: и что Кобзон в реанимации, и что уже почти умер, — страсти, одним словом, нагнетаются постоянно. Как вы себя чувствуете и почему, не смотря ни на что, по-прежнему в столь бешеном ритме живете, столько ездите и поете?

— Работаю даже в большем напряжении, нежели до болезни, а когда по возвращении из Германии, где меня прооперировали, журналисты задали аналогичный вопрос, я сказал: «Не дождетесь!». Я активно, пока есть силы, жил и живу, а вообще, лучше всех на этот вопрос отвечал мой незабвенный друг Юра Гуляев: когда его спрашивали: «Как вы себя чувствуете, Юрий Александрович?», он говорил: «Наливай!». Чувствую я себя нормально, но, разумеется, как уточняла Фаина Георгиевна Раневская, «согласно паспортным данным». Похвастаться, что не ощущаю усталости и не прибегаю к помощи медиков, не могу, но держу себя в форме, во всяком случае, и вокальный аппарат мой при мне, и желание работать не оставляет. Ни инвалидности себе не оформляю, ни пенсии — ничего: живу как живу.

— Опять-таки в газетах была информация, — я сам читал! — что вы купили себе за миллион долларов место в Иерусалиме на кладбище праведников...

— Чушь собачья! Нет, я действительно место купил, но рядом с мамой — в Москве на Востряковском кладбище. Просто когда хоронил Бориса Сергеевича Брунова на Новодевичьем, мне сообщили, что это место рядом с Никулиным для меня специально держали. Я тогда сказал: «Во-первых, я не тороплюсь уходить, а во-вторых, хочу упокоиться рядом с мамой на Востряковском, а чтобы не сомневались, оформлю это законным путем». Написал заявление, оплатил место — это ни для кого не секрет.

— Думаю, для читателей, особенно тех, кто также тяжело болен, крайне важно услышать, что этот недуг, оказывается, можно победить...

— Прежде всего я считаю, что каждому человеку, страдающему каким-то тяжелым заболеванием, — не обязательно онкологией! — в первую очередь нужно воспитывать в себе силу воли и бороться, не дожидаясь, пока помогут врачи (хотя рассчитывать на них необходимо — такие болезни можно одолеть только совместно с медициной). Особенно важно не складывать ручки, когда речь идет о больных операбельных. Есть такое выражение (я его, к сожалению, познал дважды в жизни) «постельное привыкание» — это когда человек думает: «Вот нет сил, ну не хочу подниматься. Немного еще полежу, посплю», а надо заставить себя встать и идти, идти. Чертыхайся, ругайся, кричи, все что угодно, но заставляй себя жить. Жажда жизни должна быть — она во мне, как и потребность в песне, в творчестве. Правильно написал Ваншенкин: «Я люблю тебя, жизнь, и надеюсь, что это взаимно»...

— Гениальная песня!

— Эту взаимность я ощущаю, и, конечно же, это держит... Не сомневаюсь: наступит какое-то время, — дай Бог, чтобы как можно позже! — когда я почувствую, что выхожу в тираж, но пока востребован и преодолеваю недуги — все нормально. Рекомендую всем людям, которые заболели, бороться прежде всего с самим собой, а уж потом, вместе с медиками — с болезнью.

— Иосиф Давыдович, заканчивать на минорной ноте не хочется, и напоследок я попросил бы вас, зная, какой вы мастер рассказывать анекдоты, порадовать свеженьким...

- (Улыбается). Ну вот хотя бы такой — в завершение печальной темы болезни.

Лежит старый еврей в больничной палате, а рядом его супруга. «Циля, — спрашивает он, — а ты помнишь, как пять лет назад у меня был инфаркт и ты четыре месяца дежурила у моей постели?». Жена вздохнула: «А что делать?». Он продолжает: «А три года назад, когда я попал под машину и полгода лежал в больнице весь в гипсе, ты тоже сидела рядом». Циля опять: «А что делать?». Муж не унимается: «Вот сейчас я два месяца с инсультом лежу, и ты опять рядом». Она развела руками: «Ну что делать?». Он вспылил: «Что делать, что делать? Я вот лежу и думаю — не от тебя ли все это?».

— Смешно, но поскольку вы еще и признанный мастер песни, может, споете что-нибудь?

— Вчера я выступал в Москве на вечере памяти Булата Окуджавы — выдающегося, конечно, поэта, которого мне посчастливилось знать лично и даже петь для него его же произведения. Помню, увидел на могиле Высоцкого стихи Булата: «О Володе Высоцком я песню придумать решил...

— ...вот еще одному не вернуться домой из похода»...

— Да, и что-то у меня такое возникло... До этого я никогда песни не сочинял — считаю, что этим должны заниматься профессионалы: композитор — писать музыку, поэт — слагать стихи, а певец — петь, но тут просто напел, не зная, что уже есть музыка Булата. Однажды, встретившись с ним в компании, подошел: «Булат Шалвович, даже не знаю, как быть, — я напел эту песню по-своему». Он удивился: «Правда? Ну спойте». И я исполнил (поет): «О Володе Высоцком я песню придумать хотел, но дрожала рука, и мотив со стихом не сходился...». Он улыбнулся: «А что? Нормально. И ваша версия имеет право. Вы же стихи-то не тронули — ну и пойте, пожалуйста, на здоровье».

Я с удовольствием его «Молитву» пою (помнишь: «Пока Земля еще вертится...»?), очень люблю «Грузинскую песню». (Поет):

Виноградную косточку в теплую землю зарою,
И лозу поцелую и спелые гроздья сорву,
И друзей созову, на любовь свое сердце настрою,
А иначе зачем на земле этой вечной живу?

Собирайтесь-ка, гости мои, на мое угощенье,
Говорите мне прямо в глаза, кем пред вами слыву.
Царь небесный пошлет мне прощенье за прегрешенья,
А иначе зачем на земле этой вечной живу?

Я тоже хотел бы, чтобы царь небесный послал мне прощение за все мои прегрешения, потому что так хочется еще на этом свете пожить.

19.03.2010 10-59