Эйтан Фокс: Надо ли жалеть Усаму бин Ладена?

NRS.com

На американских экранах демонстрируется израильский фильм "Идти по воде" (Walk On Water) известного режиссера Эйтана Фокса ("Йосси и Яггер"). Эяль, не склонный к сантиментам агент "Мосада", стремится выследить Альфреда Химмельмана, нацистского военного преступника. Под личиной туристического гида Эяль заводит дружбу с внуком и внучкой Химмельмана, приехавшими в Тель-Авив. Это немцы новой формации, свободные от комплексов и предрассудков. От этого общения, от знакомства с незашоренными молодыми людьми Эяль сам меняется, начинает переоценивать все жизненные ценности. Его играет один из самых популярных израильских актеров Лиор Ашкенази, которого многие в Америке помнят по фильму "Поздний брак" (Late Marriage).

Для режиссера Фокса "Идти по воде" — четвертый игровой фильм. Он показывался на престижных кинофестивалях в Берлине и Торонто. Сам Фокс родился в Нью-Йорке, вырос в Иерусалиме. Отслужив в армии, учился в киношколе Тель-Авивского университета. Его первый фильм — "Время истекло" (Time Off) — касался проблем сексуальной идентичности в израильской армии. Второй фильм, "Песня сирены" (Song of the Siren), — романтическая комедия о жизни в Тель-Авиве во время войны в Персидском заливе. В 1997-2000 годах Фокс поставил "Флорентину", драматический сериал о жизни израильской молодежи до и после убийства Ицхака Рабина. Третий игровой фильм – музыкальная драма 1998 года "Всем сердцем" (Gotta Have Heart). И, наконец, в 2002 году он поставил "Йосси и Яггер" (Yossi & Jagger) — скандальный фильм о гомосексуальном романе между двумя израильскими солдатами, несущими службу на КПП на ливанской границе.

Я побеседовал с Эйтаном Фоксом, когда он приехал на премьеру фильма "Идти по воде" в Нью-Йорк.

— Сюжет вашего нового фильма лихо закручен. Вы взяли за основу какую-то реальную историю?

— На определенном уровне я действительно основывался на реальной истории. Но в моей голове параллельно роились множество идей об армии и безопасности Израиля, о роли мужчин и женщин в выживании нашей страны. Вообще-то на рассказ о таком герое, как Эяль, меня натолкнул мой психотерапевт. Он мне рассказал об одном своем пациенте, агенте разведки "Мосад". Тот вернулся как-то домой после недели, проведенной за рубежом, и обнаружил, что жена его покончила жизнь самоубийством в ванной комнате, оставив ему прощальную записку. Она убила себя, потому что ей стало нестерпимо трудно жить с человеком, который замкнулся и ожесточился. Ему дают новое задание, но его начинает ломать, он уже не может, как раньше, сжимать волю в кулак и забывать обо всем, кроме своей миссии. Он уходит из "Мосада", поступает в Тель-Авивский университет, начинает изучать историю, искусство и другие гуманитарные предметы. Заводит дружбу с одним студентом, влюбляется в него, между ними возникает гомосексуальная связь. Затем знакомится с сестрой своего любовника, влюбляется в нее и заводит с ней семью. Он полностью обновил себя, это уже другой человек. Эта история пронзила мой мозг. Вот то, что мне нужно!

— А насколько принципиальна для вас проблема толерантности? Вы искусно переплетаете политическую и сексуальную тематику, ставя во главе угла вопрос: есть ли границы у терпимости, у свободы поведения? Вправе ли общество налагать ограничения на права личности жить и поступать как ей заблагорассудится? И что все-таки для вас важнее – политика или секс?

— Очень трудно отделять одно от другого и взвешивать на весах. В жизни все тесно сплетено, никак не разорвешь. Американское кино учит простоте: вытащил одну сюжетную линию и держись ее, не уходи в сторону. Мне было важно показать, как политика сливается с социальными аспектами жизни, как на всех уровнях человеческая психология зациклена на сексе. Взять хотя бы аспект мужественности, "маскулинности". Наши дедушки и бабушки, уцелевшие в Холокосте, вышли из трагедии с глубокими душевными травмами, присущими жертвам. Сейчас Израиль пытается выковать новый тип еврея — сабру без страха и упрека – и в армии, и в разведке, в киббуце, где угодно. Наш герой именно таков. Но с мужественностью он приобрел жесткость, черствость, нежелание вникать в заботы и чаяния других. Это непомерно высокая цена, которую он платит за свое суперменство. Скажем, он не желает задумываться о проблемах палестинцев. Зачем, говорит он, я знаю, что они нас убивают, и этого мне достаточно. А ведь нужно понять, зачем, почему все это происходит, понять мотивы тотальной палестинской фрустрации, и тогда, может быть, что-то можно будет изменить.

— Вы ставите своего героя перед мучительной дилеммой. Если он самолично убьет нациста, нынче — немощного старика, то будет восприниматься далеко не гуманным человеком, если же пожалеет его и пощадит, то оскорбит тем самым память шести миллионов жертв Холокоста. Проигрышная ситуация...

— Я не должен вам это говорить, но был вариант, при котором нациста не убивает никто. Для меня принципиально важно, что израильтянин отказывается выполнять роль палача. Это выстраданное решение. В какой-то момент мы должны себе сказать: хватит убивать, хватит мстить. Нужно опустить оружие и начать по-новому смотреть на мир, искать позитивные, мирные решения конфликтов. Для этого нужна огромная коллективная воля.

— Спор "прощать или не прощать нацистов" не прекращается. Одни считают, что для таких чудовищных преступлений против человечности не может быть срока давности. Другие...

— Да, я понимаю. Дело в том, что прощения быть не может по определению, но нужно остановить маховик мести, который давно раскручен и приводит лишь к умножению зла. И я говорю не только о германских нацистах, но и о палестинцах, арабах, даже об Усаме бин Ладене. Потому что ты убьешь одного Усаму, а на его место встанет другой, и так далее. В нашем мире так проблемы не решить. Убивать палестинцев? Это не выход из положения. Они живут в 20 километрах от Израиля. Мы не сможем забыть о них, вычеркнуть их из нашей жизни. Нужно попытаться разорвать порочный круг. Нужно сказать себе: "Если я убью его, это не сделает меня лучше, сильнее. А вот если я откажусь убивать, это может сделать меня сильнее".

— В одном из интервью вы сказали, что "Мосад" был недоволен вашим фильмом, тем, что разведчики показаны буднично и негероично.

— Нам никто не мешал, никаких препятствий нам не создавали. Разумеется, все ведомства любят, чтобы их живописали яркими, героическими красками. Но фильм далек от этого клише. И потом "Мосад" в последнее время несколько раз оказывался в весьма конфузных ситуациях в самых разных точках планеты – в Иордании, в Австралии. Нет, наш герой совсем не плохой агент. Мы видим в первой же сцене фильма, что он знает свое дело отменно. Просто он начинает на наших глазах меняться, переосмысливать свою жизнь. Самое интересное, что на глубинном психологическом уровне он хочет, чтобы его разоблачили. Ему нужна помощь извне, нужен толчок, который поможет ему измениться.

— Значительная часть фильма происходит в киббуце, который показан как очень приятное, уютное и веселое место для жизни. Неужели в реальном киббуце все так лучезарно?

— В 60-70-е годы, когда я был юн, я провел несколько лет в киббуце. Это совершенно особый, социалистически-семейный уклад жизни. Я знаю, что для некоторых людей жизнь в киббуце оказалась трудна. Но для молодого немца, второго героя фильма, приезд в киббуц стал откровением. Он увидел, что можно не отрываться от родной почвы, можно жить для других. Я снимал в большом и преуспевающем киббуце, где экономика развивается уверенно и люди улыбаются друг другу. Собственно, эта идея единения была заложена в концепцию Государства Израиль. Часть романтизма, увы, сегодня потеряна, но заряд позитивной энергетики продолжает существовать и оставаться очень важным элементом нашего бытия.

— Как ваш фильм приняли в Израиле? И можете ли вы предвидеть реакцию американцев?

— Мои фильмы и телепрограммы в Израиле воспринимают положительно. Конечно, меня критикуют правые силы – и на уровне темы, и на уровне идеологии. Удивительно, во Франции, где сильны антиизраильские настроения, фильм был очень хорошо принят. Его горячо обсуждают. Я не утопист и не тешу себя иллюзиями, что один фильм может поменять устойчивые представления о стране и народе. Но свою невидимую работу в мозгах он может вести. Я надеюсь, что американцев фильм заставит задуматься, и, быть может, изменить какие-то стереотипные взгляды. В Израиле многие переживают апатию – они не верят, что ситуацию можно изменить. Они думают, что конфликт с арабами вечен.

— Вы родились в Нью-Йорке, но еще ребенком переехали в Израиль. А нет ли у вас мыслей вернуться в США и продолжить здесь кинокарьеру?

— Конечно, у меня, как и у каждого кинорежиссера, возникало желание попробовать себя в Голливуде и заработать кучу денег. Иногда очень хочется стать богатым и знаменитым. Хочется работать с крупными бюджетами. Но за это нужно платить утратой творческой самостоятельности. А я хочу снимать свое кино, основанное на историях, которые мне близки, с музыкой, образами и диалогами, которые отвечают моим представлениям о качестве и вкусе. Я хочу оставаться независимым, и для меня образец – Педро Альмодовар, другие испанские, французские, итальянские режиссеры.

— Вы хотите сказать, что работой в системе израильского кинопроизводства вы полностью довольны?

— Да, доволен.

— Израильское кино не столь заметно на карте мира, как иранское, китайское, японское, турецкое кино. Что мешает кинематографу Израиля занять более достойное место в культуре ближневосточного, азиатского региона?

— В последнее время статус израильского кино стремительно меняется к лучшему. Пару лет назад принят закон, который регламентирует приток денежных средств в кинопроизводство. В прошлом году было снято 25 фильмов – количество для Израиля почти фантастическое. Несколько из них довольно высокого качества, они получали призы на крупнейших мировых кинофестивалях. Я надеюсь, "Идти по воде" также понравится публике в разных странах.

22.03.2005 16-30