Транзит в преисподнюю

Михаил Давидзон, "Окна"

Во Франции с большой неохотой вспоминают транзитный лагерь Дранси, где в годы второй мировой воины содержались интернированные граждане страны еврейской национальности. Это и понятно. Дранси — позорное пятно истории Франции, свидетельствующее о ее причастности к Катастрофе, что стыдливо пытался отрицать даже президент Пятой республики Франсуа Миттеран

Созданный в окрестностях Парижа коллаборационистским правительством маршала Петена и Пьера Лаваля в 1941 году, Дранси втиснул в свои наспех сколоченные бараки около ста тысяч евреев, полнонравных обладателей французскою гражданства. После недолгого пребывания в транзитном лагере все они были выданы нацистам и депортированы в Освенцим, где их поглотили печи крематория. Выжили единицы. Недавно о Дранси вспомнили вновь...

Поводом стаю решение Верховного административного суда Франции, в котором после многолетних разбирательств наконец-то признается тот очевидный исторический факт, что Франция принимала участие в Холокосте. В постановлении суда, в частности, указывается: «Франция несет прямую ответственность за ушерб, причиненный действиями, происшедшими вследствие косвенных приказов оккупантов (нацистов), и имеет прямое отношение к депортации жертв фашистскою антисемитизма». Язык юридической формулировки лаконичен, суховат, но смысл ее достаточно ясен. Спустя 64 года после окончания Второй мировой воины Франция впервые официально приняла на себя ответственность за депортацию евреев в нацистские лагеря уничтожения.

Разумеется, принятие такого исторически ответственного решения, бьющего по престижу страны, провозгласившей свободу, равенство и братство основополагающими принципами своей демократии, потребовало от судей огромного мужества. Однако можно ли ставить на этом точку? Ведь живы eще люди, брошенные за колючую проволоку лагерей, специально созданных французскими властями для особой категории своих граждан — интернированных евреев. Их, правда, остались единицы, но они по-прежнему живут в той же когда-то предавшей их стране и ждут справедливости. Им недостаточно извинений. Они хотят вернуть то, что у них отняли.

И на этом фоне решение Верховною административного суда Франции выглядит половинчатым, слишком обшим, не учитывающим интересы конкретных людей.

Эта история начиналась в Париже, в августе 1945 года, когда по всей Европе еще дымились руины. Юная француженка Мадлен Хоффман подала иск в городской суд, требуя возместить ей моральный и материальный ущерб, связанный с гибелью отца, а также за собственные мучения. Девочке-подростку едва исполнилось двенадцать лет, лишившись родителей и домашнего очага, гонимая страхом смерти, она скиталась по дорогам Южной Франции, ютилась в деревнях, заброшенных жилищах, жила подаянием. Выручали простые люди. После изгнания гитлеровцев Мадлен вернулась в Париж, но в ее квартире уже поселились другие жильцы, которые вовсе не собирались никуда выезжать. Мадлен вновь оказалась на улице, потом попала в детский приют, где у нее и созрела взрослая мысль о судебном иске. Она составила его по-детски, как сумела, без необходимой в таких случаях полноты доказательств, имен, фактов, дат, названия лагеря, куда отправили ее отца... Тем не менее документ был официально зарегистрирован. И с тех пор замурован в архиве на 64 года, до той поры, пока 75-летняя г-жа Мадлен Хоффман-Глеман не вернулась к нему вновь, с помощью адвоката Анны-Лауры Аршамбо, добиваясь выплаты ей 200 тысяч евро в качестве компенсации ущерба, причиненного ее отцу, и еще 80 тысяч евро — за собственные страдания. Теперь в судебном иске были перечислены все необходимые факты.

Антуан Хоффман владел крохотным бистро в переулке Норвин, который узеньким ручейком брусчатки соединялся с площадью Тертр на Монмартре. При бистро имелась своя пекарня, а прилавок выходил на тротуар, где хозяин откупил несколько квадратных метров площади и занял их столиками, спрятанными под солнечные козырьки. Клиенты появлялись с раннего утра, чтобы мимоходом съесть свежеиспеченный, посыпанный маком круассан и выпить чашечку крепчайшего кофе по-арабски. Семья Хоффман жила этажом выше бистро, и Мадлен, устроившись у окна, наблюдала, как отец с достоинством и без заискивания всегда сам обслуживал посетителей, пока мать распоряжалась за стойкой бистро. Цены выставлялись демократичные, они приманивали иностранных туристов, приезжих из провинции, эмигрантов, часто заходили художники, владеющие мастерством мгновенного графического портрета, исполнявшие заказы тут же, по соседству, на плошали Тертр.

Заведение Хоффмана славилось еще и тем, что за его столиками некогда сиживал сам Модильяни и вгоды своей нищеты за даровую выпивку рисовал посетителей. Было это еще до того, как Мадлен появилась на свет, и бистро принадлежало ее деду, Исааку Хоффману, но из разговоров в семье она знала, что две доставшиеся по наследству отцу картины художника, которые он собственноручно и подписывал, сначала украшали стену бистро. Когда Модильяни стали называть «великим мастером живописи» и цены на его работы стали баснословными, отец повесил их в квартире, подальше от чужих глаз.

В кругу друзей Антуана Хоффмана находились разные люди. Некоторые из них жили в том же переулке Норвин, а владелец колбасной лавки, что примыкала к бистро, был соседом по лестничной площадке.

С марта 1941 года Дранси становится транзитным лагерем, предназначенным исключительно для депортируемых французских евреев. Они ждали решения своей судьбы, не догадываясь о ее исходе. Согласно статистике, через лагерь прошли около 77 тысяч взрослых и 12 тысяч детей, схваченных полицией и местным населением во время массовых облав. Добровольным участкам охоты на людей платили от 8 до 12 франков в час в зависимости от результатов. Изъятое у евреев имущество или оставленная ими после бегства собственность делились между теми, кто выполнял роль пособников. Еще одна особенность Дранси. С августа 1941 года в нем дожидались своей отправки в Освенцим только одинокие мужчины, женщин и детей стали перевозить в другой лагерь — Компьен. Эта подробность, указанная в отчете майора СС Пауля Даннекера, особого уполномоченного по еврейскому вопросу в оккупированной Франции, наводит на след отца Мадлен Хоффман-Глеман. По этому совпадению получалось, что Антуана Хоффмана, как и других разлученных с семьями французских евреев-мужчин, перевезли из Парижа именно в Дранси. О его жене, Шарлотте, матери Мадлен Хоффман-Глеман, оказавшейся, по-видимому, в Компьене, сведений не сохранилось...

Из доклада майора СС Пауля Даннекера, 30 июля 1942 года:
«...По требованию СД и политического отдела гестапо в транзитный лагерь Дранси отправлен эшелон. Подготовка к дальнейшей депортации евреев возложена на префекта и начальника полиции Парижа. С 19 по 22 июли 1942 июля в результате организованных ими облав были интернированы 8 тысяч евреев... В Дранси введен следующий порядок. У всех интернированных отбираются удостоверения личности и продовольственные карточки. Замечено, что лишение этих документов переносится особенно тяжело. Охрана и надзор в Дранси осуществляются по лагерному распорядку: установлены смотровые вышки, прожектора, пулеметы, территория окружена колючей проволокой. Распорядок предполагает один час прогулки в день, остальное время интернированным не разрешается находиться во дворе лагеря. Переклички утром и вечером. Прогулки организуются по блокам...»

Как и обещали французские власти, Дранси постепенно освобождают от евреев из других стран Европы, и он становится «привилегированным» мужским лагерем, предназначенным для евреев из Франции. Из Дранси прямо в Освенцим отправляется эшелон, насчитывающий 1049 человек и состоящий главным образом из польских и русских евреев. Среди них 350 женщин, разлученных с детьми.

Из воспоминаний Аделаиды Аутваль:
«...При объявлении об отправке началась паника, пресеченная французскими жандармами и немецким воинским подразделением СС. Разлучают детей с родителями. Понятно, что это означает. Детей отрывают и оттаскивают силой. Некоторые жандармы плакали, я сама видела. После отправки эшелона малыши остаются одни. Заплаканные, сопливые, с грязными попками, неприкаянно бродят туда-сюда. Тоска и горе. Уж лучше смерть, чем такой ужас. Чтобы они не приближались к решеткам, колючую проволоку растягивают прямо на земле. Через несколько дней, по воле французских властей, настает очередь детей отправляться в Освенцим через Дранси. Дети поют от радости, им сказали, что их везут к родителям...»

Отец Мадлен считал себя человеком светским, но знал еврейские традиции и многие обычаи соблюдал. Он унаследовал это от собственного отца, регулярно посещавшего синагогу. Мадлен помнила, как по субботам в доме зажигали свечи, как в Пурим ей обязательно дарили новое карнавальное платье и отец приглашал друзей с детьми, которые тоже приходили в ярких и пышных нарядах, как в этот день в их пекарне обязательно пекли треугольные печенья с маком и назывались они «озней-Аман». А в Песах пекли не круассаны, а только мацу, предлагая ее клиентам в самых разнообразных формах, за домашним ужином читали Пасхальную агаду и по вечерам в бистро бесплатно кормили бедняков.

Заходил в бистро и сосед, хозяин колбасной лавки. Антуан Хоффман угощал его коньяком, они говорили о скачках, спорили о французской политике, обсуждали приход к власти нацистов в соседней Германии, наглые территориальные претензии Гитлера, угрожающий тон погромных речей немецкого вождя. Оба гадали будет ли война в Европе и, если она все-таки разразится, сумеют ли французы успешно противостоять немцам, как это уже было два десятка лет назад. «Мы, французы, зададим этим бошам, я уверен, — говорил сосед Антуану Хоффману, похлопывая его по плечу. — Но в любом случае, дружище, не сомневайся, нам с тобой бояться нечего. Бизнес есть бизнес, и при любой власти покупатели будут по-прежнему заходить и в мою лавку, и в твое бистро...»

Когда немцы триумфальными воинскими колоннами маршировали мимо Триумфальной арки в Париже, он стоя в толпе любопытных наблюдателей, с интересом вглядывался в лица своих будущих клиентов. Эти немцы были известными любителями колбасных изделий. На поставках вермахту можно было неплохо заработать...

Из материалов Эрика Конана, эксперта по истории лагерей:
«...Пьер Лаваль хотел сделать Францию независимой державой, добровольно сотрудничая с нацистами. Он считал, что депортация евреев — прекрасная возможность это наглядно и убедительно продемонстрировать. Другой высокопоставленный член правительства Виши, Жан Леге просил немцев, чтобы вместе с взрослыми быш депортированы также и дети. Однако немцы колебались: это поставило бы под угрозу предыдущие договоренности с французами. Согласно этим договоренностям, заключенных 2 июля 1942 года между руководством СС и правительством Лаваля — Петена, немцы ждали выдачи им евреев только старше 16 лет, причем не обладающих гражданством Франции..."

С приходом немцев Антуан Хоффман не покинул Париж и бистро свое не закрыл, но когда понял, что совершил ошибку, было уже поздно. Клиентов, вопреки надеждам соседа, с каждым днем становилось все меньше и меньше. Последние из них исчезли, как только на витрине бистро кто-то нарисовал шестиконечную звезду Давида. Антуан Хоффман потерял сон. Ночи напролет он простаивал у окна, всматриваясь в знакомые ему с детства очертания Монмартра, и в полнейшем отчаянии сознавал, что попал в западню, из которой ему уже не выбраться. В Париже шли облавы. При городском муниципалитете появился специальный департамент по делам евреев, который совместно с полицией занимался регистрацией французских евреев и выявлением еврейских беженцев из стран Европы. Потом стали разносить полицейские повестки, в них евреям приказывалось явиться по указанным адресам для депортации за пределы столицы. По законам военного времени неисполнение приказа грозило расстрелом. Тем, кто добровольно сообщал в департамент места жительства евреев, обещалось вознаграждение. Люди, оказавшиеся в безвыходном положении, меняли адреса, прятались по чердакам, укрывались в подвалах. Их имущество скупалось парижанами за бесценок или просто захватыватось.
Думать о будущем Антуану Хоффману становилось страшно...

В тот вечер он стоял у окна и в каком-то тупом оцепенении наблюдал за редкими прохожими на площади Тертр. Неожиданно взгляд его задержался на группе людей, стоявших на тротуаре, под окнами квартиры. Сосед, владелец колбасной лавки, по-дружески paзговаривал с незнакомцами в одинаковых кожаных плащах и серых шляпах. Странная ухмылка появлялась на его губах, когда он поглядывал на бистро и на этаж, где жили хозяева. Антуан Хоффман задернул портьерную штору, спиной прижался к стене.
Но страшное подозрение уже не отпускало. Мрачноватые типы зловещего облика могли оказаться сотрудниками специального департамента муниципалитета, они все так одинаково одевались, подражая сотрудникам гестапо. Их появление возле дома могло означать только одно: судьба семьи Хоффман находилась в руках хозяина колбасной давки. Выдаст их сосед, не выдаст? И в эту минуту, глядя сквозь узенькую щель между портьерами на его улыбающееся лицо, у Антуана Хоффмана родилась идея спасения. Он вспомнил про рисунки Модильяни...

Париж, 1997 год, из книги воспоминании Ноэля Калефа, бывшего узника Дранси:
«...Интернированные в транзитный лагерь умирают уже через два месяца после заключения, некоторые кончают жизнь самоубийством. Та пародия на больницу, которая была в Дранси, не могла служить для восстановления здоровья. Медикаментов — ноль. Немцы реквизировали все имущество в лагере, опустошили аптеку. ...Диарея становится повальной, ведущей к смертельному исходу. Скученность, болезни, невыносимый голод и самое гнетущее — страх. Испуганные, скрючившиеся от холода, люди слушали, как снаружи завывает резкий ветер, как гремит шиферная кровля и как пронзительно кричит обезумевший человек, проводивший ночи в отхожем месте. ...Любой лагерь — и Дранси в этом смысле не исключение — это «золотое дно» для персонала и охранников. Они передают письма за сто франков, а сообщение для отчаявшейся семьи - за пятьсот. Они приносят даже пачки с сигаретами "Галуаз" и продают их по 1,5 тысячи франков за одну пачку. У людей уже все отобрали, а охранники еще ищут обручальные кольца, броши, украшения..."

Из ссылки на материалы историка-архивиста Мориса Ражефюса:
«Жандармы, выполнявшие свои функции в Дранси, находились в подчинении французской полиции. После того, как в сентябре 1942 года транзитный лагерь полностью перешел под управление СС и комендантом был назначен гаупт-штурмфюрер СС Алоис Бруннер, немцы потребовали, чтобы французская полиция ушла совсем. Однако жандармы по собственному желанию по-прежнему оставались...»

По материалам «охотника за нацистами, президента ассоциации «Сыновья и дочери депортированных евреев Франции» Сержа Кларсфельда. Из досье на коменданта Дранси Алоиса Бруннера, гауптштурмфюрера СС:
"В годы Второй мировой войны служил личным секретарем, а позднее помощником Адольфа Эйхмана, выполняя его специальные поручения. Эйхман высоко ценил способности своего помощника, доверял ему особые миссии и характеризовал как исключительно добросовестного, исполнительного сотрудника и одного из лучших своих людей.
... После войны был арестован американцами во время облавы на бывших нацистов, но вскоре освобожден и до 1954 года жил в Федеративной Республике Германии под вымышленным именем. В 1954 году бежал в Сирию, где жил под ложными документами — доктора Георга Фишера. ...Сирийские руководители оставляли без внимания просьбы Франции, Австрии, Германии, Израиля и Греции об эстрадиции преступника. Позже Алоиз Бруннер перебрался в Южную Америку".

В 2001 суд в Париже заочно приговорил бывшего коменданта Дранси во Франции, гауптштурмфюрера СС Алоиса Бруннера к пожизненному заключению. Никаких официальных доказательств о смерти Бруннера до сих пор не имеется.

В тот дождливый октябрьский вечер 1941 года Мадлен Хоффманн видела своего отца в последний раз. Она запомнила, как отец вернулся в дом вместе с соседом по лестничной площадке и провел его в гостиную. Мать сразу увела Мадлен из комнаты, велела ложиться спать и погасила свет.

Но девочке не спалось, ей передалась тревога родителей, и она неслышно выскользнула в двери, прислушиваясь к разговору взрослых. Отец показывал хозяину колбасной лавки рисунки Модильяни, которыми всегда гордился, называя самым надежным банковским вкладом. «Вы ведь догадываетесь об их стоимости, — говорил он соседу. — Нет, продавать я их не собираюсь, денег мне от вас не нужно, ни сантима. Давно знаю вас как делового человека, поэтому и предлагаю сделку. Утром вы увезете нашу дочь, Мадлен, в деревню, к своим родственникам, пусть поживет у них, только никому не говорите, что она из еврейской семьи. Ну а мы с женой... Тут уж как судьба сложится. Мы оба решили, что останемся в Париже, прятаться нам негде...»
Сосед смотрел на картины Модильяни, согласно кивая головой.

Ранним утром, прямо из постели, еще сонную Мадлен, с ее игрушками и одеждой, перенесли на заднее сиденье машины, усадили, накрыли пледом. За рулем сидел хозяин колбасной лавки. Прощание было недолгим. Мадлен запомнила, как мать прикоснулась к ее щеке своей мокрой щекой. Девочка провела по влажному следу пальцем, потом лизнула его языком и почувствовала солоноватый привкус. Это ощущение сохранилось в ней на всю жизнь...

Будет ли удовлетворен судебный иск, поданный 75-летней Мадлен Хоффман-Глеман по части требований о компенсации за материальный и моральный ущерб, нанесенный ей и ее семье в годы Второй мировой войны Францией, гражданкой которой она является? Тут правосудие Франции, благородно признавшее причастность своей страны к Катастрофе и соучастие в гонениях на французских граждан еврейской национальности, явно начинает топтаться на одном месте, подыскивает различные юридические уловки для отказа.

Судьи исключают возможность выплаты материальной компенсации, поскольку, по их мнению, с 1945 года ушерб за депортацию был уже компенсирован. Согласно данным французской прессы, помимо адресных субсидий комиссия по возмещению ущерба родственникам погибших потpaтила 500 миллионов евро, а Фонд памяти жертв Холокоста получил от французского государства дотаций на 391 миллиона евро. Но если даже и так, всем ли пострадавшим компенсирован ущерб? Вот конкретный факт. В списке нет имени Мадлен Хоффман-Глеман, которой чудом удалось избежать общей судьбы десятков тысяч евреев Франции, просочиться сквозь сети облав и своей тяжкой детской судьбой в полной мере испытать выпавшие на ее долю изгнание и страдания. Она не получила ничего из той полумиллиардной суммы евро, о которой сообщили французские газеты. Почему власти проигнорировали ее иск, отмахнулись от этой женщины? Как отмахнулись они и еще от четырех сотен ветеранов, еврейских граждан Франции с такой же судьбой, по примеру г-жи Хоффман-Глеман добивающихся сегодня компенсаций. Как быть с их справедливыми требованиями, с их правдой?

Ответа пока нет. Но есть сообщение, на днях поступившее из Парижа. Адвокат Анна-Лаура Аршамбо, представляющая интересы Мадлен Хоффман-Глеман, заявила, что ее клиентка глубоко разочарована решением Верховного административного суда Франции, отказавшего ей в удовлетворении иска и решила обратиться в Страсбургский суд по правам человека. Дело Мадлен Хоффман еще не закрыто...

30.04.2009 11-34