Леонид Ярмольник «От ощущения беспомощности просто выть хочется»

Новые Известия

После триумфов на международных кинофестивалях в российский прокат наконец-то выходит фильм режиссера Валерия Тодоровского «Мой сводный брат Франкенштейн». В этой картине знаменитый актер Леонид Ярмольник сыграл не только роль отца главного героя, вернувшегося с чеченской войны, но и выступил продюсером картины. – У вашего нового фильма «Мой сводный брат Франкенштейн» интригующее название.

От лица кого рассказана история, кто же здесь и кому сводный брат?

– Я не люблю расшифровывать и трактовать названия, но, на мой взгляд, Франкенштейн – это время, с которым нас свела судьба, время, в которое все мы живем. Время Франкенштейн. По форме эта картина очень простая, даже нарочно простая, бытовая. Для нас было самым главным показать самую обычную, тривиальную семью, в которой как бы все нормально: этим людям есть что есть, есть что носить, у них в конце концов есть иллюзия спокойной полуболотной жизни. Таких семей миллионы. И однажды в этот вроде бы комфорт врывается война в виде приемного сына...

– Если поставить вопрос по-другому: о чем, по большому счету, этот фильм?

– На мой взгляд, это кино про то отсутствие покоя и про ту видимость благополучия, которые мы все создаем. Про то, что нас больше всего волнует и о чем мы больше всего не говорим. Мы же все время стараемся оградиться от мыслей, что живем в военное время. Каждый из нас. У нас в стране – война. А нам все время кажется, что это происходит с кем-то другим, что это нас не коснется, что это все пройдет мимо.

Это инстинкт самосохранения, и он ближе даже не человеку, а животному. Сейчас существуют какая-то общая бездуховность и аморальность в людях, утрачены какие-то элементарные ценности, ощущение боли. Когда мы говорим, что нельзя показывать по телевизору бесконечно оторванные головы и все такое, – это ведь не пустые слова. В какой-то момент наступает полное отсутствие восприятия того, что ты видишь, тебя это не пугает, и детей наших это уже не шокирует. Такое количество документальной правды притупляет человеческие ощущения. Мы привыкаем к насилию и злу. Мы зашорены, мы думаем: это у соседа – зима, а у нас – лето. А такого быть не может. Если за забором зима, то и на твоем кусочке земли тоже не лето. Однажды несчастье может ворваться и в твою жизнь и стать твоим несчастьем, а в это время твой сосед будет думать: ему не повезло, а мне, может быть, повезет. И наше кино как раз о том, что никого эта горькая чаша не минует. Рано или поздно война коснется вас, а если не вас, так ваших родственников, если не детей, так соседей, и так далее, и так далее.

– Ваш герой ведь тоже не желает принимать в дом войну, пусть она ему и предстала в образе родного сына. В какой-то момент он выбрасывает сына из дома, вы желаете, чтобы тот исчез. Как бы вы сами поступили на месте своего героя, не в кино?

– Я не думаю, что мог бы поступить иначе. И дело здесь не в моих силе, мужестве, жертвенности. Все могут сказать: я бы поступил по-другому. Но это вранье. И я бы поступил так же – я бы выгнал войну, выгнал родного сына, ведь в данном случае мне было бы важнее спокойствие и благополучие моей семьи. К сожалению, я похож на своего героя, а герой похож на меня, так же как многие, живущие в этой стране. В этом и есть самый главный нюанс этой истории.

– Не является ли это метафорой того, что общество настолько слабое, что не может принять тех, кто стал моральным уродом на этой войне?

– Я придумал, что фильм мог бы называться по-другому – «Жизнь после смерти». Ведь эта история о том, что герой, вернувшийся с войны, уже покойник, его уже убили, когда он через все это прошел. И общество отказывается от таких людей дважды – сначала от живых, а потом от уже морально «убитых».

– А вы думаете, что любой человек умирает, отправляясь на войну, или это особенности конкретного характера?

– Я думаю, на той войне, которая происходит сегодня, умирает любой человек. Если мы говорим о человеческом духе, о морали, о каких-то вещах, которые не восстанавливаются, – да, сегодняшняя война убивает напрочь. Она делает человека получеловеком, безусловно.

– А что делать этим людям? Что, на ваш взгляд, нам делать с этими людьми?

– Не знаю. Какой ужас! Не знаю... Мы часто задаем вопросы, на которые не можем дать ответа. Но задавать вопросы надо. Может быть, один вопрос, который мы задаем два раза, 32 раза, 1032 раза, однажды получит ответ. Он найдется, тогда найдется и выход.

– Ваша картина – это серьезный гражданский поступок. Входило ли в вашу задачу с помощью этого фильма привлечь внимание правительства к проблеме войны в Чечне?

– Не Путин эту войну придумал и развязал. Она досталась ему в том виде, в котором она сейчас существует. В данном случае я никого не оправдываю и не обвиняю. Это факт. Если бы «начальником» был я, если бы завтра мне сказали, что я – Путин и что надо закончить войну в Чечне, я бы просто развел руками, я бы полностью растерялся. Вы лично знаете, как эту войну закончить? Я – не знаю. Дело ведь не в деньгах и не в фактической победе. Там все зашло намного дальше. И война эта закончится не в один день, это будет происходить постепенно. Мне кажется, уже сейчас процесс пошел…



– Получается, что у нас в стране вроде все друг другу желают добра, а порождают зло?

– Я в свои 50 с небольшим лет думаю, что все так сильно изменилось. Что иногда, чтобы добиться добра, чтобы оно повернулось к тебе лицом, надо применять силу. А раньше я по-христиански размышлял: ударили по одной щеке – подставь другую… Вообще же я человек интернационально наполненный, если можно так сказать. У меня всю жизнь были друзья самых разных национальностей: армяне, грузины, чеченцы, кабардинцы, осетины. Для меня не существует национальностей. Для меня существуют талантливые, интересные люди или идиоты. Но иногда мне кажется, что и у меня, и у всех нас появилось физическое неприятие «лиц кавказской национальности». Это от бессилия. Просто мы не знаем, кто те люди, которые взрывают бомбы в метро, на улицах. Нам говорят: «чеченский след», и мы верим. Настолько безвыходная ситуация, что иногда нам приходится переходить на личности, на национальности. В этом нет прямого вызова. Это крик души. Зло вокруг нас вроде какое-то конкретное, живое, но почему-то мы не можем его найти, оно виртуально. Мы не можем его схватить, мы не можем его побороть.

– Что вы имеете в виду, говоря, что зло «виртуально»?

– Когда взрываются метро, подземные переходы и когда нам НЕ показывают человека, который это сделал, у нас есть абстрактное желание взять хотя бы какой-то фетиш и считать его злом. Мы боимся отпускать детей, боимся поздно возвращаться домой, мы беспокоимся о женах, матерях… Когда произошел взрыв возле «Националя», неподалеку от факультета журналистики МГУ, там могла оказаться моя дочь. Это просто чудовищно! Охватывает ужас, когда понимаешь, что тогда в метро, на перегоне между «Автозаводской» и «Павелецкой», в этих вагонах люди ехали кто на работу, кто на учебу, читали, смеялись, просто дремали… Это же немыслимо! И обида такая охватывает, и ненависть такая, и ощущение беспомощности – что просто выть хочется.

– Леонид Исаакович, и все же не могу не задать еще один вопрос о картине «Мой сводный брат Франкенштейн». Насколько я знаю, к вашему союзу с режиссером Валерием Тодоровским вы шли годами. В чем же были проблемы?

– Мы давно с Валерой хотели снять совместное кино, года два с половиной друг вокруг друга ходили. Сначала думали о съемках сериала, потом была идея большого, размашистого художественного кино. Но все что-то не складывалось. А тут Геннадий Островский предложил нам синопсис картины «Мой сводный брат Франкенштейн», и мы утвердили его буквально за один день. Хотя Тодоровский сомневался, как сложится в готовом варианте сценарий. Я, кстати, именно за это очень люблю Тодоровского: за то, что он сомневающийся режиссер. Это стиль его работы. У нас в основном режиссеры несомневающиеся, а он сомневается. Сценарий сильно менялся. Валера дико дергался – ему нравилась история, но, как всегда, бывает все-таки что-то не устраивало. Но в конечном счете все выстроилось. Фильм, похоже, получился.

Справка «НИ»

Леонид ЯРМОЛЬНИК родился 22 января 1954 года в городе Гродсково Приморского края, в семье военного. После окончания школы в 1971 году предпринял неудачную попытку поступить в Ленинградский институт театра, музыки и кино. Его не приняли из-за неправильного русского произношения. Через год Ярмольник поступил в Московское театральное училище имени Щукина, по окончании которого в 1976 году попал в Театр драмы и комедии на Таганке. Главный режиссер театра Юрий Любимов сразу ввел Ярмольника в спектакль «Мастер и Маргарита». Всенародная слава к Ярмольнику пришла в конце 70-х годов, после того как он показал мимическую пародию на «цыпленка табака» в телепередаче «Вокруг смеха». Первую относительно заметную роль в кино Ярмольник сыграл в телевизионном фильме Марка Захарова «Тот самый Мюнхгаузен» (1979). В 1983 году, после эмиграции Юрия Любимова за границу и назначения главным режиссером Таганки Анатолия Эфроса, Ярмольник в числе других актеров покинул театр и пустился в «свободное плавание». Его кормили эстрадная сцена, записи на радио. Сыграл более 50 ролей в кино. Уже став звездой экрана, Ярмольник в течение восьми лет не мог пробиться в члены Союза кинематографистов, так как все его роли были исключительно отрицательными. В 1993 году Владислав Листьев пригласил Ярмольника на телевидение ведущим в передачу «L-клуб». В 1995 году за фильм «Московские каникулы», где актер не только сыграл главную роль, но и выступил продюсером, Ярмольник удостоен приза «Золотой овен» как лучший продюсер года. В прошлом году он снялся в фильме Валерия Тодоровского «Мой сводный брат Франкенштейн».

15.10.2004 16-20