С первого взгляда

Юрий Рост CN

Балует нас порою природа, создавая таких женщин, как Раневская.

Рядом с ними проживаешь юность, молодые годы и те, которые, по щадящему определению, называют зрелыми. Проживаешь жизнь, а любовь все не проходит. Так и бывает с любовью, дарованной с первого взгляда.

Кто забыл этот первый взгляд Раневской? Кого оставила равнодушной Маргарита из «Весны», таперша с папиросой из «Александра Пархоменко», мачеха из «Золушки? Кто не ждал свидания с ней, хотя бы мимолетного (ей ведь не очень везло на большие роли в кино), кто не ходил в Театр имени Моссовета, чтобы увидеться со спекулянткой из «Шторма», странной миссис Севидж, Люси Купер из спектакля «Дальше — тишина» или последней ее героиней — Филицатой из «Правда хорошо, а счастье лучше»? Кто не радовался ее уму, ее великому таланту чувствовать боль человеческого сердца, ее горькому остроумию? Кого не привлекала к себе магнетическая сила обаяния Раневской? (Это не риторический вопрос. Действительно, хотелось бы посмотреть на такого человека.) Разве что кто-то не видел ее в кино или на сцене.

Мне повезло. Я бывал у нее дома, в котором она не запирала двери, чтобы лишний раз не ходить открывать частым гостям, где витал дух дружелюбия и царил ее любимый дворовой пес Мальчик.

На последних репетициях спектакля «Правда хорошо, а счастье лучше» она, услышав щелчок затвора аппарата, устроила мне строгую и остроумную выволочку за то, что я снимал ее без грима и врасплох. «Меня волнует ваша судьба, — сказала она басом. — Вы напечатаете карточку. В театре увидят это лицо и тут же уволят. Вам придется меня содержать».

Больше я в театре ее не снимал. А дома у Раневской я сделал всего несколько кадров: было жаль тратить на это время, хотелось поговорить с ней, послушать, как она рассказывает...

Она сидела на диване (причесанная к съемке) на фоне самых дорогих вещей в ее квартире: фотографий со словами любви ее друзей — Ахматовой, Качалова, Акимова, Анджапаридзе, Улановой... Я слушал ее веселые и невероятно грустные истории одинокой женщины, которую любило так много людей, и думал о том, какой счастливый для окружающих дар у этой актрисы и как был точен Борис Пастернак, написавший на портрете всего три слова: «Самому искусству — Раневской».

Она одаривала нас этим искусством и общением, особенно общением, от которого остается не только ощущение душевного тепла, но нечто материальное — слово.

«Я так стара, что помню порядочных людей», — сказала она не мне.

Мне она рассказала, как попросила женщину, которая помогала ей по хозяйству:

«— Дуся, ко мне после спектакля придут гости. Сходите к Елисееву, купите сыра, ветчины, икры, колбасы языковой…

Дуся задумчиво проверяет себя вслух:

— Значит, я иду в гастроном? Рыба, ветчина, масло, так? — Она идет к двери и, выходя, останавливается. — Да, Фаина Георгиевна, чтоб не забыть: в четверг — конец света».

— И что вы думаете, Юра, — говорит Раневская. — Конец света действительно наступил. Просто мы его не заметили.

20.07.2004 13-01