Обощения

Юлий Крелин, Еврейское слово

Мне мама когда-то рассказала еврейскую притчу. Объявился, наконец, Мессия, и всяк пошел к нему со своими бедами и недугами. Пришел слепой: «Рабби, я не вижу». Возложил Машиах руки на просителя, и тот прозрел. Пришел глухой – и он стал слышать. И горбуна Он выпрямил по просьбе страдальца. И только глупцы остались дураками, ибо никто из них не пришел и не сказал: «Рабби, я глуп»...

Это я к тому, что одно из ошибочных наших представлений – обобщения. И никак мы не можем избавиться от этого недуга, потому что так и норовим чью-то любую неточность возвести в абсолют, распространить на подобное, на подобных по какому-то формальному признаку.

Еще в школе мы искали и утверждали «типичный образ». И вообще, личность для нас была лишь определенным «типом». Да и сегодня никак не можем признать себя если не глупцами, так по крайней мере ошибающимися. Так и делим людское поголовье не на индивидуальности, а на группы. И большинство, к сожалению, охотно поддается этому делению «все они!..» И виноватим группово. Скажем, «все немцы!», говорили мы во время войны и до сей поры многие не могут отделаться от этого обобщения. Потом – «все фашисты!». Но ведь знаем мы, когда речь идет о большевиках, что далеко не все формальные большевики были большевиками, даже когда и исповедовали иные догматы этого бескомпромиссного учения, движения, формы существования – уж и не знаю, как правильно назвать сию направленность ума. А нынче главное обобщение – «все кавказцы!» И по максимуму, вовсе не разбирая ни этническую принадлежность, ни конфессиональную – «все кавказцы!», «все они!».

Раз обобщив, дальше в умах наших эта группа людей обрастает порой типичными признаками, типовым мышлением, поведением, и уж не до частностей, общая концепция отношения и оценки их поведения. И почти все у нас грешны этим, по-видимому.

Об этом я подумал сейчас, когда близится четырнадцатая годовщина смерти моего ближайшего друга Натана Эйдельмана. Он не просто формально занимался русской историей, но личность его, в том виде, в котором его знает думающее и читающее общество, рождена, выкована и выпестована этой самой русской историей. Он ее постоянно изучал, он с ней жил, как с женой и как с любовницей одновременно. Впрочем, порой изменяя им, – если это измена – с русской литературой.

Разумеется, погрузившись в российскую историю, нельзя было не влюбиться в русскую литературу – и Эйдельман стал еще и одним из наиболее значительных современных пушкинистов, написав, кроме множества трудов о разных гранях русской культуры, несколько книг и о своем любимом герое русской литературы, истории, культуры. Но есть и еще один формальный признак Эйдельмана: он еврей. И недавно я услышал от людей, по-видимому, склонных к обобщениям, будто Натан собирался уезжать в Израиль. «Все они!..» Прошу прощения у читателя за выспренность, но оторвать Эйдельмана от непосредственного каждодневного прямого соприкосновения с этой материнской для него почвой, его питавшей, дававшей ежедневно пищу и воду его интеллекту, его мышлению, его поведению, все равно что оторвать Антея от матери-земли, от Геры. Это гибель. Нужна очень веская причина

и нужен некий Геракл, чтобы такое желание родилось в душе самого Натана.

Появилась некая сила, что пыталась оторвать его от... нашей земли. Злосчастная переписка с Астафьевым. Великое несчастье, что эти два человека не смогли встретиться лично. Зная Эйдельмана почти в течение полувека, читая Астафьева, и не только художественные произведения, но и статьи и интервью, его отношение к коллегам-писателям, якобы патриотам, я с абсолютной ясностью вижу, сколь одинаково они думали, и личная встреча, безусловно, сделала бы их если не друзьями, то по меньшей мере единомышленниками.

Случилось это взаимное непонимание в том числе и в результате нашей общей беды – тяги к обобщениям, что и способствовало эдакому qui pro quo в их заочном общении. К сожалению, подобные якобы вражества случаются. (Например, Горбачев и Ельцин делали одно дело, тянули Россию из зловонной ямы в одной упряжке, но жизнь почему-то превратила их если не во врагов, то по крайней мере в неприятелей.)

В результате той переписки неправомерно присвоили Эйдельману обобщенное мышление согласно «типовому» признаку, стали приходить письма, появились выступления, толкающие к отъезду, выталкивающие Натана из страны.

Он не собирался покидать Россию, но люди, склонные к обобщениям, и через четырнадцать лет после его смерти продолжают говорить, что он собирался уезжать. Нет! Он в земле, истории которой он посвятил всю свою жизнь. А мы по-прежнему обобщаем. И никто не скажет: «Рабби, научи меня видеть личности, а не группы».

С другой стороны, есть и иное неверное обобщение по тому же формальному признаку «он еврей», и иные из недостаточно думающих соплеменников, исходя из его любви к русской культуре, российской истории, вдруг сделали вывод, что он был антисионист.

Он не был сионистом, – не участвовал в протестах и акциях: «Отпусти мой народ!», – не участвовал в демонстрациях и пикетах, не подвергался высылке во время визитов в Москву разных международных деятелей из цивилизованных стран и тому подобное; но никогда он не выступал против этой идеи – он радовался рождению Государства Израиль, приветствовал успехи этой страны, печалился при сообщениях о бедах, ее постигающих, был совсем не против, когда туда стремились и уезжали близкие и друзья и прочее. Но неверно, что любить можно что-то одно, даже когда речь идет о женщинах.

Да, отец его был сионист, за что и пробыл часть своей послефронтовой жизни в сталинском лагере. Да, когда на фронте его наградили орденом Богдана Хмельницкого, он не принял его, поскольку заглавный герой ордена принес горя еврейскому народу не меньше, чем его нынешний враг – гитлеризм. Да и украинский народ Хмельницкий озадачил на триста с лишком лет работой по ликвидации своих дипломатических успехов.

Отец и сын спорили, рассуждали, раздумывали, но никогда даже не мелькало мысли об осуждении идеи сионизма. Он любил Израиль, только это была не его страна. Но с жаждой обобщений его соплеменники на «исторической родине» видели в его любви к культуре и истории «родины географической» неприятие осуществленной мечты его отца. Ему приписывали групповое мышление, а он – яркая индивидуальность. И никто не скажет: «Рабби! Научи меня видеть личности, а не группы».

13.10.2003 13-14