Валерий Панов – "посол" Израиля в мире балета

MIGnews.com

Вся жизнь Валерия Панова – это погоня за свободой. В 1974 году ему, солисту Мариинского театра, удалось проломить "железный занавес", выехать из СССР и получить израильское гражданство. Четверть века он работал по контракту в лучших театрах Америки и Европы. Пожалуй, в мире нет подмостков, на которых он не танцевал. На черном рынке билеты "на Панова" стоили до 500 долларов.

Но его мечта о собственном театре осуществилась только после окончания сольной карьеры, по возвращении в Израиль. 1-2 ноября "Театр-балет Панов Ашдод" отметит свой пятилетний юбилей премьерой спектакля "Времена года", на музыку Вивальди, и "Весна священная" на музыку Стравинского. Тридцать пять танцовщиков всех возрастов, 200 костюмов, три спектакля пройдут в сопровождении Израильского филармонического оркестра.

Пять лет для театра балета – это много или мало?

В обычных условиях – это ровным счетом ничего! Но, учитывая то, с каким трудом начинал наш театр, эти пять лет идут за десять. За эти годы мы достигли полной самостоятельности и независимости от государства. Если оно в какой-то степени нам помогает – спасибо ему большое, но мы сами строим свою жизнь. Нас любит публика, нас любит Израиль. Наша история напоминает отношения российского правительства к Любимову: государство ему не давало ничего, но он был самым любимым в России. Так и мы в Израиле.

Свой юбилей вы отмечаете, как водится, премьерой?

Да, у нас премьера – очень тяжелая, очень трудная, очень дорогая. Тридцать пять танцоров и 200 костюмов. Три спектакля в Ашдоде, Ришон ле-Ционе и Тель-Авиве нами будет выступать Израильский филармонический оркестр. Премьера, конечно, состоится у нас дома – в Ашдоде.

Вашу сольную карьеру можно назвать благополучной. Почему вы решили основать собственный театр?

Я всю жизнь был исполнителем. В 1974 году приехал в Израиль, но все следующие 25 лет моей творческой жизни проходили за границей. Почему? Все друзья, которые были у меня в то время, а среди них были Года Меир, Моше Даян, Ицхак Рабин и многие другие, говорили в один голос, что не могут помочь мне с организацией собственного театра в Израиле, но "ты – израильтянин и должен ездить по всему миру, быть "послом красоты" от нашей страны". Что, в общем-то, я и сделал. Я гастролировал, работал по контрактам, так как это делали Нуриев и Барышников. Это было вполне нормально, так принято среди танцовщиков. Но всю жизнь я был исполнителем чужой воли. Это устраивало моих друзей и зрителей, но меня – нет. И вот я вернулся в Израиль, чтобы попытаться начать все сначала. И обнаружил, что за время моего отсутствия меня здесь забыли, хотя своими гастролями я принес государству тринадцать миллионов долларов. А в итоге – начинать с собственным театром было очень непросто.

Почему вы уехали из СССР? Несмотря на тоталитарный режим, на отсутствие свобод и прав, там был великолепный балет, в который государство вкладывало и продолжает вкладывать деньги. Не жалко было это потерять?

Вы же понимаете, что это был диктаторский режим. Музыка, балет и образование были сохранены в СССР при помощи диктатуры. Но она не может быть формой жизни. Там можно было существовать, но не жить. И в отношении балета все было не совсем так, как вы говорите. Вы просто не были внутри этой системы. Искусство может развиваться только тогда, когда оно идет в ногу со временем, с теми тенденциями, которые происходят в мире. Если этого не происходит, то театр превращается в музей. И все танцоры, соответственно, становились музейными работниками. А те, кто хотели вырваться за рамки и принадлежать ни тоталитарной системе, а искусству – превращались в "предателей и изменников". Нуриев, Макарова, Барышников, Годунов и я – не смогли жить взаперти. Я не имею ничего против музеев, толпы туда приходят, чтобы посмотреть на Рембрандта и Микеланджело, но людей тревожат также Пикассо и Шагал. Даже если вы любите только работы мастеров эпохи Возрождения, вы имеете право знать, что происходит сегодня в мире.

Мне кажется, что вы сгущаете краски. Вы же имели возможность с театром ездить по всему миру, смотреть, что происходит в других театрах.

Я совершенно не преувеличиваю. Во-первых, я был "опальным стрелком", меня не выпускали за границу 13 лет после американских гастролей. В моей книге это все описано. Вы не читали? Она вышла на английском, немецком, датском языках, но не на русском и иврите.

Да, вначале я очень много ездил. Но потом власти решили, что я "слишком легко контактирую с людьми", и меня перестали выпускать. Впрочем, что такое гастроли за границу? Много ездили мои друзья – Васильев, Лиепа, но после поездки они ничего не могли рассказать, они ничего не видели – у них каждый вечер были спектакли. И находясь за границей, они ни с кем не могли общаться, они были несвободны.

Вы хотите сказать, что они не ходили в театры и на выставки, не могли знакомиться с танцовщиками и балетмейстерами?

Конечно, нет! Вы же знакомы с той системой! Они же не могли запросто прийти в гости, к примеру, к Баланчину или Робинсу, съесть бутерброд, и выпить стакан чаю. Это бы назвалось "контактом" и советской системой не одобрялось.

После того, как уехал Нуриев, об его истории узнал весь мир. Вышло в свет несколько книг на русском языке. Почему вашу книгу до сих пор не перевели?

Во-первых, Нуриев не уехал, а сбежал. А что касается моей книги, то меня не переводили, потому что я – еврей.

Только поэтому?

Только поэтому!

Но сейчас, мне кажется, те времена прошли, и издать по-русски можно все, что угодно.

Меня до сих пор не очень-то рвутся переводить, поскольку вся моя книга – это борьба с советской властью и еще живы те люди, которые травили меня, и они не хотят слышать ни обо мне, ни о моей книге.

Однако вы в СССР имели ошеломляющий успех и пользовались всевозможными привилегиями, которым могли бы только позавидовать ваши бывшие соотечественники. Почему вы все же уехали в Израиль?

Я с детского возраста, а воспитывался я в Вильнюсе, ненавидел советскую систему. Человека нельзя держать взаперти, каждый должен иметь возможность уехать, посмотреть, что творится в мире, и, если он решит вернуться – то иметь право вернуться домой. Я это понял еще в тринадцать лет. В то время я уже танцевал в театре оперы и балета и считался вундеркиндом.

Когда советский танцовщик сбегал на Запад – он был нарасхват. И не столько из-за своего таланта, а потому что ему удалось вырваться из "совка". Я читала, что Годунову в Америке не нашлось места, потому что там уже был Барышников. Второй танцовщик-антисоветчик Америке был просто не нужен…

Это неправда. В то же время, что и Годунов, я жил и работал в Нью-Йорке. Мне предлагали контракты, так что Америка не приняла его по какой-то другой причине.

Когда вы уезжали из Советского Союза, вы уже знали, где вы будете работать и чем заниматься?

Одно уточнение: я не просто уехал. Вначале два года я боролся за то, чтобы мне разрешили покинуть страну, а после этого – меня выслали насильственно. И в тот момент, когда я пересекал советскую границу, у меня был целый пакет контрактов на пять лет. Но до этого, когда я объявил, что уезжаю – меня бросили в тюрьму. Из-за меня были отменены все гастроли Кировского и Большого театров. А в это время весь мир объединился, чтобы вытащить меня из тюрьмы. И когда мне все-таки удалось вырваться, на Западе мое имя было уже известно. Президентов, премьер-министров, актеров, участвовавших в моем спасении, я потом навещал с тем, чтобы выразить мою благодарность.

Все, кто знал Нуриева, говорят, что у него был ужасный характер. А вы с ним дружили. Как это у вас получилось?

Мы с Нуриевом сразу подружились. Особенно, когда танцевали в спектакле "Идиот" по Достоевскому на музыку Шостаковича. Метрополитэн-опера, Дойч-опера в Берлине – это два театра по пять тысяч человек, каждый. Билеты на черном рынке стоили по пятьсот долларов, но и за эту цену их невозможно было достать. Кроме того, мой отъезд из СССР стал для Нуриева уроком. Он не стал повторять моих ошибок, не стал заявлять о том, что хочет покинуть страну, чтобы не угодить в лапы гэбешников, а просто сбежал.

Не жалеете ли вы о том, что уже не танцуете сами?

Я кончил танцевать в пятьдесят лет, и это уже неплохо.

Но когда вы видите, как ошибаются ваши ученики, вам не хочется выйти на сцену, и станцевать вместо них?

Я каждый день с ними танцую. Если я не станцую, то они ничего не поймут. И вообще, что это за хореограф, если он не может показать, что он хочет получить от учеников?!

После отъезда из СССР вы бывали на своей малой родине – в Витебске?

Трижды. Последний раз – в прошлом году на "Славянском базаре". Мы выступали там с театром, на гала-концерте, и имели бешеный успех.

Осталось ли что-то от Витебска, который вы помните?

Ничего. Я был очень маленьким, когда уехал из Витебска. Но в свой приезд я чувствовал, что этот город – моя плоть и кровь.

Когда вы впервые поняли, что танец – это ваше призвание, судьба?

Я однажды увидел "Лебединое озеро" – и понял, что мне из этого озера уже не выплыть… Так это и случилось.

В каком возрасте вы попали в балетное училище?

В семь лет.

Скажите, а правда ли, что в балетных училищах царят очень жесткие и жестокие порядки?

Я практически не контактировал с администрацией, я только танцевал…У меня была замечательный педагог, ведущая балерина Вильнюсского театра, где и я стал выступать с десяти лет. В 11-12 лет она меня отправила к Вагановой, своей ученице, и та со мной занималась два года, я был ее любимчиком.

Свое еврейство вы ощущали? Оно вам не осложняло жизнь?

Нет. Я воспитывался в семье страшного атеиста и коммуниста. Когда меня попросили поменять фамилию, для моего папы это был страшный удар. Но то, что я согласился, это ведь тоже было результатом его воспитания. Моя первая жена была русской, и я сказал, хорошо – тогда я стану Пановым. Мне было тогда восемнадцать лет.

Ваш сын не танцует?

У меня два сына. Один умер шесть лет назад в возрасте 34 лет. Он был очень известный в Ленинграде рок-певец. Врачи написали, что смерть наступила в результате заражения организма: лопнул аппендицит. На самом деле, его не проверили на аллергичность, не было времени. Мы не будем говорить, что его убили, хотя моя жена утверждает именно так. Второй сын в Америке, с моей бывшей женой. Он занимается очень серьезно компьютерами, удачлив, и бешено красив, и это меня сильно волнует. Вообще, все мои дети красивы. Есть еще дочь – она драматическая актриса, сейчас переехала из Берлина в Нью-Йорк. И она красавица!

Вы были очень красивы в молодости…

Я не был красивым, но был неотразим. То, как вы смотрите на женщину, как дотрагиваетесь – это производит впечатление, а совсем не то, правильной ли формы у вас нос. Где бы я ни танцевал – в Берлине или Нью-Йорке – меня всегда у служебного входа ждала толпа поклонниц. У меня было как бы два лица: я был некрасив на улице, но неотразим на сцене.

Можно ли сказать, что кроме танца вас не интересует ничего?

Судя количеству детей, можно сделать вывод, что у меня были и другие страсти.

Вы способны ради женщин на сумасшедший поступок?

Моя жизнь состоит из них. Я до сих пор плачу бешеные деньги женщинам. Причем тем, которые гораздо богаче меня.

Ваша нынешняя спутница жизни вас не ревнует?

Она ревнует меня к каждому столбу. Но я думаю, если любишь, то надо ревновать.

Кроме балета и женщин у вас есть увлечения?

Море. У меня были яхты в Венеции…

Порадуете ли вы зрителей чем-то кроме премьеры "Времен года"?

Юбилейные гала-концерты "Впечатления" пройдут с 20 по 22 ноября в Гиватаиме, Нес-Ционе и Иерусалиме. Я надеюсь, что вы убедитесь: последние пять лет не прошли для нашего театра даром.

16.10.2003 15-06