Воспоминания об Аркадии Хайте

Бульвар Гордона

Почему-то принято считать, что на нашей земле давным-давно перевелись добрые волшебники, что они, как поется в одной песенке, «исчезли с мамонтами вместе». Но пока существуют сказки, есть и кудесники, которые эти сказки сочиняют. Одним из них был знаменитый писатель Аркадий Хайт, подаривший нам «Ну, погоди!» и «Кота Леопольда». На этих удивительно добрых мультяшках выросло не одно поколение советских ребят. Впрочем, не забывал Аркадий Иосифович и взрослых — писал эстрадные миниатюры для Геннадия Хазанова, Евгения Петросяна и Владимира Винокура, сценарии для картин «Паспорт» и «Мой любимый детектив». Казалось бы, человек, подаривший столько радости другим, должен жить долго и счастливо. Но, видимо, прав был Григорий Горин, уверявший: юмор удлиняет жизнь только тем, кто смеется, а тем, кто шутит, укорачивает.

Об Аркадии Хайте вспоминает писатель-юморист, соавтор «Ну, погоди!» Александр Курляндский.

— Александр Ефимович, вас с вашим соавтором Аркадием Хайтом связывала крепкая дружба?

— Мы с ним познакомились в Московском инженерно-строительном институте. Я был на курс старше, уже с первого семестра начал писать тексты для факультетской стенгазеты, работал в студенческом театре. Однажды мне в наряд ДНД (было в советское время такое мероприятие, как Добровольная народная дружина, когда в свободное от работы и учебы время нужно было ходить по улицам и следить за общественным порядком) прислали троих первокурсников. Одним из них оказался Хайт.

— Хоть одного хулигана вам поймать удалось?

— Тогда на улицах было куда спокойнее, поэтому мы, уж не знаю, к сожалению или к счастью, ни одного серьезного правонарушителя в глаза не видели. Просто с удовольствием гуляли, беседовали. Аркадий, казалось, не мог и минуты спокойно постоять на месте: все время шутил, пел, жестикулировал, приплясывал.

Спустя какое-то время мне предложили написать сценарий для студенческого капустника. Ну а поскольку одному мне работать не хотелось, я попросил дать кого-то в помощь. Прислали того самого веселого молодого человека, чему я ужасно обрадовался: очень уж он мне тогда понравился. С того дня мы и стали работать вдвоем.

— Как вам сочинялось вместе — не ссорились, не спорили?

— Порой, когда каждый хотел настоять на своем, случалось и такое. Поэтому впоследствии у нас с Аркадием было такое негласное правило: проходит только та шутка, которая нравится обоим. Несмотря на то что мы с ним были совершенно разные по темпераменту и жизненным ощущениям, подружились очень крепко. Не зря говорят, что разные люди лучше сходятся, потому что дополняют друг друга.

Когда меня призвали в армию, а я окончил институт в звании лейтенанта, Аркаша часто приезжал ко мне туда. Это даже была для нас не работа, а отдых, праздник и удовольствие. И мы действительно писали вместе: одну фразу придумывал я, другую — он, потом вместе ее выкручивали.

Начинали с реприз — формы, позволявшей именно шутить, потому что там каждая фраза должна быть смешной. Затем пошли рассказы, сценарии, капустники, эстрадные номера, которые прославили нас в Москве, а потом и в Питере. Мы входили в десятку или двадцатку самых известных советских юмористов того времени. На вечера-встречи со зрителями тогда чаще всего приглашали Горина, Арканова, ну и нас с Хайтом...

— Для того чтобы творить, вам нужны были какие-то особые условия?

— Чаще всего мы писали у Аркадия дома. Семья Хайтов — папа, мама, он и брат — занимали одну комнату в коммунальной квартире, где проживало еще семей пять. Коммуналка была настолько колоритной, что я даже описал ее и царившую в ней обстановку в своей повести «Моя бабушка — ведьма». А какие там подобрались замечательные человеческие типажи!

У Аркадия была совершенно прелестная мама Раиса Ильинична, которая, когда мы к ним попадали, старалась замечательно — насколько это можно было по тем временам — нас кормить. В основном она нас потчевала одесско-еврейскими блюдами — баклажанами, форшмаком, рыбой. До сих пор помню, как это было вкусно! Я любил работать у Хайта именно потому, что там так кормили.

Его отец, который был намного старше матери, уже очень пожилой человек, снисходительно относился к нашему писательству, не считая его серьезным занятием. Как и мои родители, которые, мягко говоря, не одобряли мою работу. Поэтому и кормежка у нас дома была совсем другая — банка тушенки, гречневая каша с чесноком, в общем, никаких гастрономических изысков. Ну а когда нельзя было собраться ни у меня, ни у него, мы сочиняли где попало — в холле гостиницы «Москва», в трамвае или метро.

— У кого из вас родилась идея «Ну, погоди!»?

— Все началось с того, что на одном из творческих вечеров мы познакомились с Феликсом Камовым и Эдуардом Успенским. Они тоже были технарями и писали вместе. Лившиц и Левенбук предложили нам сообща написать для них программу.

Забегая наперед, скажу, что наше сотрудничество длилось долгие-долгие годы. Последние серии «Ну, погоди!» мы делали вместе с Камовым (он приезжал из Израиля) уже после смерти Хайта, а снимал их сын Вячеслава Котеночкина Алексей (надо сказать, получалось у него очень неплохо). Сейчас он снимает большой полнометражный фильм на основе «Ну, погоди!» по моему сценарию.

И вот Эдик Успенский, с которым мы к тому времени уже были дружны, начал сотрудничать с «Союзмультфильмом» и привел туда нас. Мы встретились с руководством, которое посетовало, что мало снимается смешного, и предложило сделать для них что-нибудь в этом жанре. Вчетвером придумали несколько коротких, на полторы минутки, смешных сюжетиков, которые вышли в киножурнале «Веселая карусель». Там были совсем другие Волк и Заяц, а снимал их совсем другой режиссер. Никому тогда и в голову не могло прийти, что из этого получится популярный мультсериал, но руководство киностудии увидело в них перспективу.
У Успенского тогда как раз родилась дочь, он все время и силы отдавал ей и не смог с нами по-настоящему работать, и нас осталось трое — Камов, Хайт и я. Мы написали сценарии нескольких серий и долго искали режиссера, который согласился бы их снимать. Все отказывались, говорили: «Ну что это такое?! Какая тут идея?! Это мелко!». Котеночкин был единственным, кто согласился. Его нашел Камов, который вместе с ним работал в киножурнале «Фитиль».

Первая серия нам с Хайтом жутко не понравилась: показалось, что она сделана очень аляповато, вульгарно и грубо. С просмотра шли в подавленном настроении. Мы тогда увлекались польской и югославской анимацией, поэтому то, что увидели, показалось нам вчерашним днем. Зато начальству студии фильм понравился. Сделали вторую серию, потом третью, и пошло-поехало.

— Цензурой вас не мучили?

— Нет. У нас был замечательный редактор Аркадий Снесарев — очень начитанный, образованный и, самое главное, веселый человек. К сожалению, он очень рано умер — ему, по-моему, еще и 50-ти не было. А какой у «Ну, погоди!» был огромный зрительский успех!

Тогда ведь смешные мультфильмы были наперечет. Режиссеры предпочитали с этим не связываться. Тем более что зачастую авторы просто описывали ситуацию, а режиссер уже сам решал, как она будет выглядеть на экране. Мы с Хайтом, напротив, очень серьезно относились к тому, что в кино и театре принято называть гэгами, — детально и тщательно продумывали трюки, которые исполняли потом Волк и Заяц, выписывали практически каждое движение героев. Возможно, поэтому мультфильм так и понравился зрителям...

— Наверное, это было сложно — вы же привыкли шутить словами, а не жестами?

— Тут, извините за нескромность, все зависит от таланта. Есть люди, обладающие только литературным даром, а у нас, наверное, был еще и образный. Я, например, когда пишу, вижу перед собой событие, о котором рассказываю. Правда, очень часто наше с Хайтом воображение не совпадало с тем, что выходило потом на экране. Получалось, что нам это виделось так, а Котеночкину с художником Святозаром Русаковым иначе. Мы приходили, долго спорили, и случалось, что Котеночкин шел нам навстречу.

— Начальство вас любило?

— Удивительно, но факт. Иногда оно нас даже защищало. Например, в то время принято было писать письма на радио и телевидение, критиковать передачи. В некоторых сериал «Ну, погоди!» упрекали за то, что он не очень умный. Но наше руководство ответило: «Ну и ладно! Пусть все остальные советские мультфильмы будут умными!». А еще некоторые товарищи писали, что мультик недобрый: все-таки Волк гоняется за Зайцем, чтобы его съесть. По-моему, полная глупость: понятно же, что этого никогда не случится. Кстати, записки с вопросом, съест ли когда-нибудь Волк Зайца, приходили нам на встречах со зрителями десятками. И как-то Аркадий подошел к микрофону и ответил: «Пока хотят кушать авторы мультфильма, Заяц будет жить».

— А за что закрывали мультфильм?

— Один из наших соавторов, Феликс Камов, уехал в Израиль, а по тем временам такой поступок приравнивался к измене родине. Наше начальство перестраховалось, и «Ну, погоди!» прикрыли. Не знаю, чем бы все это закончилось, если бы председатель Президиума Верховного Совета СССР Подгорный во время присвоения Анатолию Папанову звания народного артиста не поинтересовался у него, почему давно нет новых серий. Папанов объяснил, что Камов уехал. «Ну и что, — удивился Подгорный, — остальные-то остались! Вот пусть и работают. Мои внуки очень любят этот мультфильм». Надо ли говорить, что нас тут же вернули.

— Как случилось, что Аркадий Хайт не получил Государственную премию за «Ну, погоди!»?

— Его незадолго до этого наградили Государственной премией за «Кота Леопольда» и по тогдашним законам снова могли ею удостоить лишь через три года. Так что премию дали только режиссеру, оператору и мне, хотя это, конечно же, несправедливо.

— Почему Аркадий Иосифович эмигрировал в Германию? Судя по вашим рассказам его и тут не обижали?

— Он уехал к сыну, который к тому времени уже давно жил в Германии и учился в мюнхенской Академии художеств. Была там какая-то история с его сбережениями, которые, как у многих тогда, в результате дефолта пропали в одночасье. Но об этом я знаю с чужих слов: наши отношения были уже не настолько дружескими, чтобы Хайт посвящал меня в личные дела. Аркадий звонил мне перед отъездом, но ни о чем серьезном мы не говорили. Знаю только, что в Германии он как-то очень быстро умер — у него была злокачественная опухоль.

— Чем занимается сейчас его сын?

— Алексей пошел по стопам отца — под фамилией Климов в качестве сценариста совместно с японцами сделал очень известный анимационный фильм «Первый отряд». Там какой-то совершенно фантастический сюжет — во время Великой Отечественной войны и мертвые советские пионеры-герои борются с призраками тевтонских рыцарей, вызванных с того света немецкими учеными. Он даже недавно получил за него премию на одном из кинофестивалей.

— А почему сын Хайта не взял фамилию отца, куда более известную среди мультипликаторов?

— Возможно, потому, что она слишком уж явно выдает национальность? Но это мое предположение, настоящих причин такого решения я не знаю.

— Несмотря на всю мою любовь к Аркаше, было бы неправдой сказать, что он был самым талантливым нашим юмористом, — говорит Александр Семенович. — Сам Хайт преклонялся перед Жванецким и понимал, что Михаил Михайлович для всех нас — величина недостижимая. Но и Жванецкий ценил его очень высоко, как-то он сказал авторам-юмористам: «О чем вы спорите? Вот сейчас дай вам одно и то же задание, разведи по разным комнатам — и через пять минут Хайт всех обыграет». Он действительно был самым профессиональным из нас. Ему были подвластны все жанры. Аркадий любил писать то, чего раньше не писал, и часто отказывался от заказов, говоря: «Я это уже делал». Он вообще начинал любую работу с того, что отказывался от нее. А я прославился тем, что мог его уговорить.

— Выходит, имели на него влияние?

— Мы общались больше 30 лет, поэтому я знал, как его убедить. Кое-что мы писали вместе, но своей роли в нашем совместном творчестве я никогда не преувеличивал. Даже если под произведением стояли две наши фамилии: я просто сидел рядом и внушал Хайту, что он это может.

Кстати, Аркаша никогда не спрашивал, сколько ему заплатят, выбирал лишь то, что было ему интересно. Так было, когда он писал для нашего театра «Шалом». Мы начинали в полуподвале на окраине Москвы, никто не знал, состоится театр или нет. Но он сделал несколько пьес, в том числе и «Мою кошерную леди» — единственную современную еврейскую комедию не только у нас в театре, но и в мире. Мы с этим спектаклем ездили в Англию, где гастроли нам устраивала сама Ванесса Редгрейв, дважды были с гастролями в Америке, в Австралии. Успех везде сумасшедший.


— Родители Аркадия Иосифовича родом из Одессы. Как он относился к своей исторической родине?

— Очень любил Жемчужину у моря, собирал тамошние шутки и анекдоты — у него была целая полка книг и тетрадок с ними. Потом мы с ним выпустили книжку «Еврейские анекдоты на каждый день. Made in Russia. Подобрано на экспорт».

— Какие у него были слабости?

— Любил хорошую одежду. Хайт вообще был неотразим — высокий, стройный, обаятельный, элегантный. Женщинам нравился несказанно! Приходил — и все расцветало. Еще он был удивительно неконфликтным человеком. У меня болезнь — я везде опаздываю, и к нему домой, где мы обычно работали, часто приходил с опозданием. Аркаша был предельно пунктуален, поэтому его это страшно злило, но он ни разу ничего мне не сказал — всегда встречал шуткой. И к моему приходу у него уже был какой-то задел для нашей работы, потому что каждый день в девять утра он уже садился за письменный стол.

— В Советском Союзе у него была и работа, и деньги, и слава. Почему Аркадий Иосифович вдруг решился на переезд в Германию?

— Он как-то растерялся в связи с перестройкой.

— Не принял ее?

— Наоборот, принял восторженно, много и хорошо писал на эту тему для Хазанова и Винокура, но вскоре столкнулся с другой стороной медали: сначала в парке Горького ограбили и раздели его сына. Потом случился дефолт, и он, вполне обеспеченный человек (Аркаша зарабатывал прилично и не шиковал), в один день потерял почти все и остался у разбитого корыта. В это же время он в какой-то степени стал чувствовать себя невостребованным. Дело в том, что в нашей компании, в которую входили Успенский, Хайт, Курляндский и Кандель (более известный под псевдонимом Камов), не принято было самим читать свои вещи с эстрады. А тут как-то все начали выступать и неплохо на этом зарабатывать — даже самый младший из авторов, Лион Измайлов, в этом преуспел. А Хайт вроде бы и тут остался на обочине, хотя мог бы это делать лучше многих.

Помню, когда мы писали программу для Винокура, в которой было много пародий, Хайт на читке изобразил всех пародируемых в лицах. Винокур тогда даже расстроился: «Ты так замечательно все исполнил, что мне в актерском плане и добавить нечего». Ну и, наконец, на отъезде настаивала его жена Люся, которая все время просила: «Давай уедем к Алеше». Дело в том, что их сын к тому времени уже учился в Художественной академии в Мюнхене, она не хотела надолго оставлять его одного...

— Наверное, в пожилом возрасте трудно так резко менять жизнь — все-таки другая страна, другой язык?

— Он был очень способным к языкам. Английский выучил самостоятельно по учебникам, и не только хорошо говорил, но и был великолепным синхронистом — когда мы ездили в Америку, я видел, как он переводил ответственных лиц и туда, и обратно. А еще мог, собрав компанию из 15-20 человек, поставить пленку с американскими комиками и не только переводить, но и по ходу подбрасывать им шутки. Кроме того, он немного говорил по-французски, прилично по-чешски, мог объясниться по-польски и на идиш, так что немецкий выучил легко.

Когда я гостил у него в Германии, по утрам мы с ним ходили в булочную, Аркаша там шутил, а немцы смеялись. Несмотря на это, страна оставалась для него чужой. Он приезжал в Москву, писал для наших исполнителей, но чувствовал, что теряет свои корни. Конечно, есть такие писатели, как Владимир Войнович или Юз Алешковский, которые эмигрировали, но в творческом плане прекрасно себя чувствуют. Дело в том, что они пишут прозу, юмор же должен быть сиюминутным, как говорится, «утром в газете, вечером в куплете». Хотя, даже живя в Германии, Хайт знал о нас больше, чем мы сами, ему недоставало местного запаха и колорита.

— Когда вы узнали, что он болен?

— В один из его приездов в Москву произошла почти мистическая история. Аркадий с Игорем Квашой пришел ко мне в театр и принес свой портрет, который нарисовал Кваша. На нем Хайт был серьезным, и это меня поразило. Я проработал с ним полжизни, встречаясь примерно через день, но таким никогда не видел. Он был очень веселый человек — всегда острил, с готовностью смеялся своей и чужой шутке.

Когда мы вешали портрет на стену, Хайт мне сказал: «Не вздумай пристроить это в фойе, чтобы Кваша не подумал, что он художник». Шутка как-то успокоила меня, разрядила обстановку, а портрет так и остался висеть у меня в кабинете. Спустя какое-то время одна из наших актрис, хороший экстрасенс, посмотрев на него, тихо сказала: «Аркаша болен». — «Да ладно, — отмахнулся я тогда, — не говори глупости, я сам доктор!». Но примерно через год его не стало.

— Он умер скоропостижно?

— За несколько месяцев сгорел. В Америке уже продавали билеты на его концерты, а Хайт позвонил и все отменил. Ни я, ни его брат не успели получить визы, так что похоронили Аркашу без нас. Позже, когда мы приехали на гастроли в Германию, всем театром пришли на его могилу. И я ему рассказал о нашей жизни — во всех подробностях, как он любил... Меня в последнее время часто спрашивают, не хотим ли мы возобновить «Радионяню». И я отвечаю: «Не хотим». Никто не сделает это лучше Хайта, а делать хуже — только позориться на старости лет.

26.02.2010 13-03