Рюмочка свежей клубники

forumdaily.com

Личность дочери Эренбурга заинтересовала меня, когда стало известно, что ей не только удалось спасти от КГБ, хранить и сохранить рукопись «Черной книги», но и переправить ее именно в «Яд ва-Шем», в Иерусалим. Спустя годы я познакомилась с приемной дочерью Ирины Ильиничны. Попробую рассказать об обеих женщинах.

Ирина Ильинична, так же, как и ее отец Илья Григорьевич Эренбург, была неотделима от России, разделяя с ней и радости, и горести. Оба они любили и Францию. Вдыхали парижскую атмосферу легко и непринужденно. «Там я чувствую себя женщиной», — говорила Ирина. Она так хороша на французских фотографиях — в шляпке, в элегантном костюме. Ей дышалось там легко. Собственно, это и была ее родина. Она ведь родилась во Франции.

В мемуарах Ильи Эренбурга «Люди, годы, жизнь» написано: «В конце 1909 года на одном из эмигрантских вечеров я познакомился с Катей, студенткой медицинского факультета первого курса. Влюбился я сразу, начались долгие месяцы психологических анализов, признаний, вспышек ревности».

Официально в браке с Екатериной Оттовной Шмидт он не состоял, и в метрике, которую и сама-то Ирина увидела впервые после смерти отца, написано: «25 марта 1911 года в 3 часа утра родился ребенок женского пола, названный Ириной-Наталией, дочь Катрин-Клары Шмидт — уроженки Санкт-Петербурга, 23 лет, проживающей в Ницце». «Отец, естественно, не был указан. Нотариус, повертев эту бумажку, решила, что моей метрикой будет книга мемуаров Эренбурга». (Где водятся такие нотариусы?)
Так что первой фамилией была Шмидт. «Мама ушла от Эренбурга еще во Франции, — пишет Ирина. — Ушла к его другу Тихону Ивановичу Сорокину». Сорокин (1879–1959) был искусствоведом, явился прообразом Алексея Спиридоновича Тишина в романе И. Эренбурга «Необычайные похождения Хулио Хуренито…».
Эренбург о Сорокине осенью 1912 года: «Он чем-то напоминал мне Чехова, может быть, добротой, душевной стеснительностью, умением выслушать и понять… заставил меня снова взять книги Чехова… Благодаря Тихону Чехов с тех пор стал моим любимым писателем». Через год: «Осенью Катя сказала мне, что решила выйти замуж за Тихона. Я погоревал, поревновал, но примирился. У нас с Катей жизнь не клеилась, мы были людьми с разными характерами, но с одинаковым упрямством. Да и к Тихону я успел привязаться. Они взяли мою Ирину и жили в Пуатье».

Ирина через много лет скажет, что мать «ушла потому, что мечтала создать семью, а с моим отцом это было невозможно. Они долго любили друг друга — я это выяснила, прочитав пачку писем Эренбурга к маме, которые нашла в тайном ящичке буфета в Проточном переулке».

Так Ирина стала Сорокиной. Путешествуя, Илья Эренбург старался посещать их и впоследствии помогал, чем мог. Ирина вспоминает посылки, которые Эренбург посылал им в голодный Петроград в 1919 году: ее поразила белизна муки и яркие акварельные краски, которые она «не удержалась и лизнула». «Никто из взрослых, — пишет Ирина, — не нашел нужным объяснить мне перемены, произошедшие в моей семье. Я всю жизнь называла Сорокина папой, а Эренбурга — Ильей».

До шести лет Ирина жила во Франции. В 1917 году она оказалась под Петроградом у бабушки и деда, родителей матери.

Из мемуаров Эренбурга: «Они жили у отца Кати, который не мог слышать моего имени: ко всем прочим грехам я был евреем. Катя тайком от отца привела ко мне Ирину». В кафе «Ампир» он угостил дочку белым хлебом с повидлом, потом они гуляли по Невскому: «Девочка попросила, чтобы мы зашли в Казанский собор; там она тотчас стала на колени и приказала мне последовать ее примеру. Я не послушался».
А вот из воспоминаний Ирины: «На случай провала революции — она (мама) меня крестила». Но верующей Ирина не стала. Была атеисткой, как и ее отец. Перед смертью деда, Отто Шмидта, до революции имевшего два доходных дома в Петербурге и целую улицу домов в пригороде, Ирина по настоянию матери встретилась с ним. «Я навестила этого чужого мне старика, он ослеп, ютился в отведенной ему каморке в некогда принадлежавшем ему доме в Лесном и целыми днями на ощупь собирал гвозди на мостовой, чтобы заново построить дома. Я… напомнила, как он моего отца-еврея не пустил в дом, но увидела, что ему стало безразлично, была ли его внучка полукровкой, дочерью известного писателя Эренбурга. Я убрала комнату, перемыла посуду и с легким сердцем ушла».

Жизнь Ирины Ильиничны Эренбург угасла 17 июня 1997 года. Она прожила 86 лет. Любила жизнь и незадолго до смерти говорила приемной дочери Фане: «Хочу выздороветь, надо написать еще одну книгу».

В последние годы она освоила компьютер, оставалась живым и интересным собеседником, поддерживала движение за демократию и свободу в России.

В 1995 году по просьбе немецкого журнала Ирина Ильинична заполнила предложенную ей анкету. На вопрос: «Ваша мечта о счастье?» ответила: «Вечная молодость, особенно теперь, когда в России так интересно». — «Что было бы для вас самым большим несчастьем?» — «Не мочь любить».

Эренбург писал:
Молодому кажется,
что к старости
Расступаются густые заросли,
Все измерено, давно погашено,
Не пойти ни вброд,
ни врукопашную,
Любит поворчать и,
тем не менее,
Он дошел до точки примирения.

Ирине стариковская ворчливость была совершенно чужда. Но примирилась ли она со своей неласковой судьбой? Написав в далекие тридцатые годы и издав под именем Ирины Эрбург изящную и раскованную повесть «Лотарингская школа: записки французской школьницы» (Москва, 1935), она до конца жизни так и не увидела ее переизданной. Ирина опубликовала десятки очерков, во время войны была корреспондентом газеты «Уничтожим врага», писала сценарии к документальным фильмам, но все это о другом, о других, о себе больше не писала. И беллетристикой занималась только в качестве переводчицы. Мы не всегда обращаем внимание на имя переводчика, но вот передо мной список книг, переведенных Ириной Эрбург: тут Андре Стиль и Моруа, Гамарра, Тери, Мальро…

Только после смерти Ильи Эренбурга в 1967 году, переведя «Жизнь Тулуз-Лотрека» Анри Перрюшо, она впервые подписалась своим настоящим именем — Ирина Эренбург, официально полученным тоже не в час своего рождения, а в возрасте 13 лет.

Воспоминания о своем детстве и юности Ирина написала в 1989 году, в 78 лет. Из них мы узнаем, что у нее были сестра Наталья и брат Сережа, дети матери и Сорокина. Воспоминания охватывают период ее жизни от первого приезда из Франции в Россию и до возвращения к отцу во Францию в 1924 году. Тогда-то она и стала Ириной Эренбург.

И ей, и нам повезло в том, что многие годы спустя Ирина обнаружила свой дневник, о котором никто не знал и о котором сама она совершенно забыла. В книгу «Разлука», изданную в Израиле ее приемной дочерью Фаиной Палеевой в конце 1998 года, вошли и воспоминания о детстве, и «Дневник» Ирины Эренбург военных лет, начатый 3 ноября 1941 года и не завершенный, как бы оборванный… Последняя запись в нем сделана 24 ноября 1945 года. Всего одна строка: «В Нюрнберге процесс. Илья, видно, там»…
О сестрах Ильи Эренбурга немного больше. «Женя вела хозяйство. Белла была похожа на Илью. Она торговала на Сухаревке сахарином и приносила полотенца керенок, которые она дома разрезала. Была еще одна сестра — Маня, слывшая красавицей. Маня была больна манией преследования, и никто не знал, где она жила. В Париж она приехала позже сестер. Во время оккупации Белла и Женя с Юркой (сын Жени) выжили, никуда не уезжая. Их никто не выдал, а Маня погибла… До войны она изредка приходила к Илье в кафе. Одета она была как нищенка. У нее были пряди волос разного цвета — лиловые, желтые, зеленые. В то время она зарабатывала тем, что показывала на своих волосах клиентам какой-то парикмахерской разные оттенки красок. Я стеснялась тети, а Илья радовался, что она появилась, и отдавал ей все деньги, которые у него были. Брата она боготворила, говорила ему нежные слова, но своего адреса не давала. Белла и Женя тоже очень любили Илюшу: первая переписывала его статьи, а вторая угощала очень вкусными блюдами, зная его вкусы. Все три сестры были убеждены, что в Эренбургах течет голубая кровь. Откуда? Для меня это так и осталось загадкой».

За два года до смерти Ирины Эренбург в Берлине вышла книга «So habe ich gelebt» («Так я жила»). История этой книги такова. Последние тридцать лет жизни Ирина Ильинична работала над архивом и литературным наследием отца, в частности, разбирала его эпистолярный архив, составивший тысячи писем, полученных Эренбургом, начиная с 1941 года. Результатом ее самоотверженной и кропотливой работы стали и дополненные издания «Черной книги» (Киев, 1991; Вильнюс, 1993; оба — с предисловиями Ирины Эренбург, а мы помним, что «Черная книга» на русском языке впервые увидела свет в Израиле в 1980 году), и «Советские евреи пишут Илье Эренбургу. 1943–1966» (Иерусалим, 1993), и «Неизвестная черная книга» (Иерусалим — Яд ва-Шем, Москва — Госархив РФ, 1993).
Так что ни написанием собственной биографии, ни личным творчеством Ирина не занималась. Но в 1979 году она познакомилась с немецкой журналисткой и переводчицей Антье Леетц, которая была очарована прямотой Ирины, ее умом и обаянием. Они поддерживали связь, а позднее Антье решила, что жизнь самой Ирины заслуживает того, чтобы о ней, а через нее и о времени, в котором она жила, было рассказано. Антье стала записывать свои интервью, вылившиеся в длинные монологи Ирины, на кассеты… Одну из них я прослушивала, к примеру, часа полтора. Голос хрипловатый: Ирина курила. О разных событиях жизни рассказывает увлекательно, порою с юмором, точные даты подзабыла, сама же подсмеивается над этим. Любопытны детали. Вернувшись во Францию («Мне было 12 лет, когда я снова познакомилась с отцом!»), она продолжала учебу, позднее окончила Сорбонну, стала психологом. И вот через десять лет она снова в Москве: «Вырубили Садовое кольцо. Сталин боялся газовой атаки, боялся, что в листьях застревает газ…»

В 1933 году Ирина возвращается в Москву и выходит замуж.

Свадьбу с Борисом Лапиным, писателем, поэтом, путешественником, журналистом, праздновали у нее в Московском институте гигиены труда и профессиональных заболеваний имени Обуха.
Ирина записывает: «Дали кашу пшенную с курицей, я нашла там только перья, но нам казалось это роскошным… В диетическом магазине на Арбате купила спаржу, это было удивительно. Что-то можно было купить. Но ходили в кино, в кафе «Националь». Я думаю, что все было недорого, мы были очень бедные».
Когда прикладную психологию объявили лженаукой, Ирина осталась без работы, пошла учиться на физиологический. Но там «резали лягушек», это было не по ней, и она ушла. И вот тогда-то написала свою «Лотарингскую школу»; потом занялась очерками, писала о разном, например, о дегустации вин: «Все напились, а я их, бедных стариков, вытаскивала на себе».
Ирина вспоминает и о вещах более серьезных, в частности, о терроре. Как они сами себя обманывали: этого взяли, потому что шел в японское посольство (жуткий грех!), а парижскую подругу Наташу Столярову арестовали потому, что встречалась с иностранцами, «ходила с ними в кино». Потрясло не то, что арестовали, а то, что из мест заключения в 1956 году она вышла «стопроцентной патриоткой». Ирину сильно удивило, что даже в лагере рожали и некоторым давали навещать детей в тюремных яслях. «У нас зверское, что ли, государство?» — отвечала на ее удивление Наташа. Ирина уже знала, что зверское. Были ли они по-настоящему откровенны друг с другом? Знала ли Ирина, что, став после лагеря секретарем у ее отца, Наталья Столярова именно в кабинете Эренбурга хранила опасную тогда рукопись книги А. Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ»?

30.07.2013 09-51