Роман Полански: "Мир стал удивительно тесным"

Сергей Ильченко

- Господин Полански, когда-то вы говорили, что мечтаете на основе польской книги снять фильм, где говорится о вещах, с коими вы согласны, и где сюжет будет связан с вашим детством во время войны. Книга Владислава Шпильмана "Смерть города" посвящена варшавскому гетто. Именно по ней вы поставили свой последний фильм. Можно ли считать "Пианиста" фильмом, о котором вы мечтали?
- Книга Шпильмана основана на детских ощущениях, она автобиографична. Я же никогда не собирался делать автобиографичное кино. Оно меня не интересует. Я никогда не буду делать фильм, который рассказывает о моей собственной жизни. Но мне повезло найти тот литературный материал, из которого я мог черпать основу для воспоминаний детства. Потому что мои воспоминания заживо сожжены войной, и они никогда не покинут мой мозг. Человек никогда не воспринимает мир так ясно и непосредственно, как в детстве. То, что я помню из моего прошлого, живет во мне. До сих пор помню тот ужас, который охватил меня, когда наши дома стали обносить стеной. Я тогда не сразу понял, что мы попали в гетто. Это слово я узнал позже.

- Насколько то, что вы показали в "Пианисте", соответствует тому, что было в действительности?
- Это соответствует тому, что я помню о краковском гетто, из которого мне ребенком чудом удалось спастись. Когда один из лидеров знаменитого восстания в варшавском гетто Марк Эйдельман посмотрел "Пианиста", он мне сказал, что все увиденное им на экране - правда. Эйдельман знает, что говорит. Он мальчишкой участвовал в том отчаянном восстании, после которого чудом спасся. Это было восстание молодых людей, которым было от четырнадцати до двадцати лет. Все они погибли. Они отчаялись вырваться на свободу, потому и решились на восстание. Ведь первоначально в варшавском гетто находилось около 350 тысяч евреев. Затем туда стали свозить евреев со всей Польши, пойманных во время облав по маленьким городкам, и население гетто стремительно возросло до полумиллиона человек. Люди умирали десятками. А эшелоны увозили тысячами людей в лагеря смерти. Собственно, все это и показано в моем фильме. В нем рассказано то, что я пережил. Поэтому я не испытываю никаких сложностей с тем, чтобы описать увиденное. Если вы хотите узнать более точные детали и цифры, могу посоветовать вам обратиться к архивам и документам. Действительность была такой, что ее невозможно даже представить и невозможно на нее смотреть. Трудно представить масштаб холокоста.

Порою понятие величины кажется мне в таких трагических случаях абсурдным понятием. Например, когда я прилетел в Петербург, то по дороге в гостиницу мы остановились у мемориала, посвященного памяти жертв ленинградской блокады. Там я услышал эту страшную цифру - восемьсот тысяч человек погибли в городе во время этой блокады. Это абстрактная величина. А вот фотография женщины, у которой на руках умирающий ребенок, вот это и есть конкретный факт, который способен вызвать душевное волнение. Поэтому цифры жертв холокоста и его географические размеры - это, скорее, материал для статистики, чем для искусства... Мне повезло в отличие от моей семьи, я из гетто сумел выбраться.

- Герой "Пианиста" - ваше alter ego?
- Во-первых, я не играю на пианино так же хорошо, как и мой герой. Во-вторых, любой мой фильм так или иначе отражает то, что происходит в моей душе. Когда я начал работать над фильмом, то познакомился с семьей Владислава Шпильмана. И пригласил их на будущую премьеру в Варшаве. Они плакали после того, как увидели кино. Хотя внешне Эдриен Броди не так уж похож на Шпильмана, и уж тем более на меня самого.

- Какова доля участия польской стороны в создании "Пианиста"?
- Как один из продюсеров картины могу сказать, что Польша вкладывала в проект средства из государственного бюджета и частного капитала. А вообще "Пианист" - типичная европейская копродукция.

- Где проходили съемки?
- Примерно восемьдесят процентов эпизодов мы снимали в Польше, а остальные - в студии "Бабельсберг" под Берлином. Съемочная группа тоже на восемьдесят процентов польская. В том числе и Войчех Киляр - композитор фильма.

- У вас "говорящая" польская фамилия...
- Если анализировать мои корни, они имеют и польское, и еврейское происхождение. А фамилия скорее напоминает о том, что мои предки имели отношение к чему-то, что связано с полем или лугом. С какой-нибудь поляной. Если бы она намекала на принадлежность к Польше, то звучала бы иначе - например, "Польский". Но это уже похоже на псевдоним.

- Какой город вы считаете своим родным?
- Я родился в Париже и живу сейчас в Париже. Когда мои родители оказались в Польше, они все время мечтали о том, чтобы снова увидеть этот город, и во время немецкой оккупации, и во время советской оккупации. Поэтому он тоже стал для меня городом-мечтой. И когда у меня появилась возможность уехать за границу, я, естественно, выбрал Париж.

- Какой же язык вам ближе?
- Мой родной - польский. Однажды в Париже я случайно толкнул своего соседа в метро и сказал ему по-польски: "Извините!" Потом повторил то же самое по-французски. Однако первая инстинктивная фраза прозвучала на родном языке.

- В вашей жизни было немало трагических моментов. Вы можете сказать, что искусство помогало вам их пережить?
- У меня нет никаких рецептов, как человек может выживать в подобных ситуациях. Единственное, что я могу, это отразить случившееся с той объективностью, которая мне очень дорога. Та книга, на которой я построил своего "Пианиста", была книгой оптимистической. Там нет никакого сантимента, но есть отстраненный взгляд на события и надежда на будущее.

- Когда-то молодой польский режиссер Полански приехал в Лос-Анджелес, потому что его первый полнометражный фильм "Нож в воде" был выдвинут на "Оскар" в номинации "лучший иностранный фильм года". Сегодня ваш "Пианист" борется за приз Американской киноакадемии в семи номинациях. Вы надеетесь на победу так же, как и сорок лет назад?
- Тогда, в 1963-м, "Оскар" завоевал Федерико Феллини. А его фильм назывался "Восемь с половиной". Согласитесь, не самое обидное поражение. Вообще-то лично меня уже четырежды выдвигали на "Оскар", так что мне подобные ощущения давно знакомы. Да и семь номинаций для меня не предел. "Тэсс", например, была выдвинута в одиннадцати номинациях...

- Но получила только три.
- Для успешного проката в Америке хватило и этого. Если же заниматься расчетами, тогда и кино не надо снимать, а заниматься математикой. Что же касается моих конкурентов, их всех я очень уважаю и ценю то, что оказался с моим "Пианистом" в очень сильной компании. А шансы оценивать не буду - стараюсь избегать высказываний с оценкой труда своих коллег. Хотя, с другой стороны, было бы лукавством и неправдой с моей стороны заявить, что мне наплевать на мнение Американской киноакадемии. Оказаться в компании еще четырех приличных фильмов, выдвинутых на соискание звания лучшего фильма года, не самое позорное состояние в жизни режиссера.

- Но получить-то "Оскар" хочется?
- Конечно. Впрочем, я знаю тех, кто выдвигался на "Оскар" чуть ли не десяток раз, но ничего не получил. Я вполне могу оказаться и в этой компании.

- Вашим фильмам шестидесятых годов было присуще весьма своеобразное чувство юмора...
- Вы так считаете?

- Во всяком случае в них было над чем посмеяться. Например, в "Бале вампиров", этой пародии на фильмы ужасов...
- Я рад, что вы поняли мой замысел. Но странно, что вы считаете меня юмористом.

- Вы сами писали о себе в своей книге мемуаров, что многие относились к вам как к клоуну.
- Да, но совершенно другое дело, что я сам о себе думаю.

- Мне кажется, что раньше вы улыбались чаще.
- Может быть, я улыбаюсь теперь своим детям, которых у меня двое. Я бы с радостью снял смешной фильм. Но это самое сложное, что можно сделать в кино. Мне пока не удается найти литературный материал, который бы и мне подошел, и при этом был бы достаточно забавен.

- Это будет фильм для взрослых?
- Мне кажется, я всю жизнь только и снимаю фильмы для взрослых. Поэтому новую картину хотелось бы снять для детей.

- Очень часто в своих фильмах вы шокируете публику либо демонстрацией жестокости, либо откровенным показом интимных сцен. Это осознанно?
- Я никого никогда специально не шокирую. В молодости у меня порою возникали подобные мечтания. В юности всем нам свойственно бунтарство, особенно если ты занимаешься искусством. Молодым всегда нравится эпатировать, они жаждут самоутверждения. Им кажется, что подобным способом они докажут собственное превосходство над реальностью. Мне это чувство знакомо, я сам пережил искус творческого эпатажа. Став старше, я перестал испытывать такую потребность. Для меня всего важнее поведать историю, которая бы тронула зрителей. Если для этого требуется жестокость или нагота, какой смысл мне от этого отказываться?

- Очень часто в ваших фильмах, особенно в таких как "Отвращение" или "Жилец", мир выглядит искаженным, уродливым...
- Я пытаюсь показать на экране то, что вижу вокруг себя. Вот и все.

- Вы работали в Голливуде и в Европе. Что вы думаете о противостоянии Старого и Нового Света, которое существует в кинематографе?
- Американское кино всегда было более меркантильно, оно стремится к самому низшему уровню восприятия. Так же как это было в советском кино. В определенной степени они похожи друг на друга. Основной целью советского кино было обращение к массам, оно было плановым со стороны государства. В Голливуде точно так же планируется выпуск картин, только уже как частная инициатива. Индивидуальность художника в американском кино не учитывается. Поэтому и фильмы получаются какие-то мутные, серые. Фильмы, выпущенные студиями-гигантами, заранее просчитываются на основе маркетинговых исследований. Они зондируют ожидания, которые существуют в обществе. Изучив потребности, они выбрасывают на рынок тот фильм, который публика хочет увидеть.

- Вы ощущаете на себе давление зрительских ожиданий?
- Публике хочется, чтобы в кино все заканчивалось хорошо. Если бы у нее была возможность выбирать финалы, поверьте мне, она всегда бы голосовала за счастливый конец. Представьте себе историю. Парень полюбил девушку и хочет на ней жениться. Он приходит вместе с девушкой к ее родителям и просит ее руки. Сидят себе зрители в этот момент, и у них в распоряжении две кнопки, которыми можно регулировать дальнейший сюжет. На одной написано "да", на другой - "нет". В смысле отказа родителей по части будущего брака. Думаю, что 99 процентов зрителей нажмут первую кнопку. А если нажать вторую, получится "Ромео и Джульетта".

- Вы сами снимались в кино...
- За что я бесконечно благодарен Анджею Вайде, пригласившему меня, студента Лодзинской киношколы, на одну из ролей в своем первом фильме "Поколение". Мне грозило отчисление из-за моих любовных похождений, меня вполне могли забрать в армию, но Анджей дал мне эту работу, после которой от меня на некоторое время отстали. Я как бы прошел проверку на идеологичность, потому что "Поколение" было посвящено теме польского Сопротивления. Потом я каждый раз с удовольствием снимался у Вайды. Недавно снова встретился с ним на съемочной площадке. Он мне предложил экстравагантную роль Папкина в экранизации пьесы Александра Фредро "Месть".

- Вы когда-то блистательно играли Моцарта в собственной постановке пьесы Шеффера "Амадеус" в Варшаве...
- Это было в конце семидесятых годов. А напарником у меня был Тадеуш Ломницкий, которым я всегда восхищался как актером.

- А вам никогда не хотелось сыграть Сальери?
- При моем-то росте?! Говорят, что Сальери был высокого роста.

- Но и Ломницкий не великан...
- Я как-то не задумывался над тем, почему все-таки выбрал Моцарта... Шеффер, по-моему, гениально показал, что гений необязательно укладывается в представление большинства. Человек может писать утонченную музыку и при этом вести себя как мальчишка. В этом что-то есть и очень похоже на то, как я сам себя вел в иных творческих и жизненных ситуациях. Лилиана Кавани даже подумывала о том, чтобы снять меня в роли Моцарта.

- Вы как-то сказали, что режиссер должен уметь открыть женщину как бутылку шампанского. Ваши отношения с актрисами строились по этому принципу?
- Я никогда не формулировал единого подхода к тем женщинам, которых снимал в своих фильмах. Но на экране всегда видно: сумел режиссер найти подход к актрисе или нет.

- Вы считаете, что мир вокруг нас драматичен сам по себе?
- Мир стал удивительно тесным. У каждого из нас в кармане есть мобильный телефон, который может связать нас с кем угодно на планете. Мы в таком случае становимся жертвами второго закона термодинамики. Происходит процесс энтропии. Меньше черного и меньше белого, и все становится вокруг нас серым. Исчезают языки, исчезает разница между нациями, народами, государствами. Очень трудно таким процессам противостоять.

- Когда-то вы уехали из Польши, а ваш отец остался в стране. Что он сказал о ваших фильмах, когда вы вернулись обратно?
- У папы была возможность посмотреть все мои картины еще до моего возвращения в Польшу, он приезжал ко мне в Париж. Однако его мнение вряд ли имеет такой уж смысл, потому что он - мой отец и, как любой отец, необъективен по отношению к сыну. В детстве он часто ругал меня за то, что я бездумно трачу время. Но когда я поступил в Лодзинскую киношколу, он сказал, что я оправдываю его надежды и, может быть, еще стану человеком.

18.03.2003 11-41